Сочинение: Лирический герой поэзии шестидесятников
Ты, обняв меня за шею,
Поглядишь на циферблат –
Даже крикнуть не посмею.
На контрастах написана "Исповедь". Примелькавшийся повседневный оборот "Ну что тебе надо еще от меня?" становится эпицентром "поединка рокового" – любви-ненависти:
Исчерпана плата до смертного дня.
Последний горит под твоим снегопадом.
Был музыкой чуда, стал музыкой яда.
Ну что тебе надо еще от меня?
Однако перед трагической силой любви победительница оказывается побежденной, победа оборачивается поражением, крик боли – шепотом мольбы:
И вздрогнули складни, как створки окна.
И вышла усталая и без наряда.
Сказала: "Люблю тебя. Больше нет сладу.
Ну что тебе надо еще от меня?"
Однако "живое" в поэзии Вознесенского вступает в яростную борьбу со всем мертвящим, отравляющим, разъедающим и живую природу, и общественный организм, и отдельную человеческую личность. Палитра Вознесенского обогатилась новыми ассонансами и столь же кричащими диссонансами современного мира, его какофоническим грохотом, который заставляет поэта переходить на крик.
Бесспорно, что поэт – это личность, как бы перевоплотившаяся в лирическое произведение, как бы слившаяся с ним. Это само осуществление или самовыражение личности в творческом процессе Маркс называл "положительной силой" и связывал ее с наиболее полным и свободным проявлением сущностных способностей человека.
Без самовыражения нет поэта. Каждый талантливый художник проявляет свою индивидуальность по-своему, его творческая "родословная" имеет свои особенности, свои корни, законы красоты, по которым художник творит мир образов.
Можно быть современным поэтом, но не быть поэтом современности. Андрей Вознесенский – поэт современности. Он существует вместе со своим временем.
Лирический герой Андрея Вознесенского
"Стихи не пишутся – случаются"
Подобно Роберту Рождественскому и Евгению Евтушенко, третий поэт эстрады тоже расщемлял и множил свое сокровенное "Я" в многочисленных персонажах внешнего мира. Лирический герой этого поэта даже не раздваивался, а растраивался, расчетверялся, меняя одну за другой разноликие маски, убежденный, что "я – семья, // во мне как в спектре живут семь "я", философически мотивируя свое разыгрывание лирических ролей верой в переселение душ, отрицающей неповторимость человеческой индивидуальности: "Я думаю, что гениальность // переселяется в других…"; "В час осенний, / сквозь лес опавший, / осеняющие и опасно // в нас влетают, как семена, // чьи-то судьбы и имена. //Это переселенье душ"; "…я знаю, что мы повторимся // в друзьях и подругах, в травинках…" Но кем бы ни были эти лирические маски Андрея Вознесенского, – а речь, конечно же, о нем, – безвестным актером или великой актрисой, ученым или рыбаком, битником или самой богоматерью, – они не знали гармонии, а их недовольство действительностью и собой граничило с высшим отказом от действительности и от своего "Я" – суицидом: "Я Мерлин, Мерлин. / Я героиня // самоубийства и героина. // существованье – самоубийство // самоубийство – бороться с дрянью, // самоубийство мириться с ним, невыносимо, когда бездарен, когда талантлив – невыносимей…"
Само бегство от себя в удваивающую твою личность чужую роль можно классифицировать как лирическое самоубийство, появление же суицидального мотива в ролевой лирике Вознесенского особо детерминировано и тем, что в его творчестве суицид и двойничество взаимосвязаны. Вот с каким искушающим душу предложением появляется двойник в "Автопортрете": "Приветик, – хрипит он, – российской поэзии. // Вам дать пистолетик? А может быть, лезвие?…" "Из жизни болевой // на камни / ненавистной / головой!…"бросается героиня другого стихотворения о двойничестве.
Раздвоение у самого интеллектуального из эстрадных лириков было связано с обще романтической концепцией двоемирия, которая наиболее последовательно выразилась в его книгах "Треугольная груша", "Антимира" и "Ахиллесово сердце". Вознесенский с присущим ему сарказмом за каждым из этих миров распознавал свой антимир. Впервые это противостоянье возникает в "Треугольной груше", когда сходятся "сосед Букашкин, // в кальсонах цвета промокашки", и "магический, как демон… // Антибукашкин, академик…". Бытовой гротеск "Треугольной груши" сменится глубокой драмой следующего сборника, в котором внешняя реальность будет густо заселена "человолками" и "дево-деревьями", гомосексуальными стриптизерами и монахинями, смущаемыми мохнатыми мужскими видениями. Двойственность, оксюморонная совмещенность противоположностей стали главными принципами "Антимиров". "Париж, // как ты наоборотен…" – восхищался поэт. "Вольной, то есть пленной", назовет он окольцованную учеными журавлиху. И о самом себе тоже скажет парадоксом: "Я архаичен, / как в пустыне // раскопанный ракетодром".
В книге три раздвоенных персонажа: Птица, потерявшая после кольцеванья способность петь, как прежде: "…жалуется над безднами // участь её двойная: на небесах – земная, // а на земле – небесная…"; русская парижанка Ольга, которая плачет по-русски, смеется по-французски, и сам лирический герой, снедаемый неудовлетворенными литературными амбициями. Раздвоенные существа населяют двоящийся, даже троящийся матрешечный мир, в котором "три красные солнца горят". Такая всеобщая раздвоенность оставляла герою Вознесенского еще один выход – из жизни болевой, кроме суицида и бегства в чужие "Я", – уход, ссылку в самого себя. Этот выход и оказался для поэта наиболее предпочтительным, но наименее реальным ("Я сослан в себя …")
Яркий бытовой гротеск "Треугольной груши", ироническая отстраненность "Антимиров" померкнут перед трагедией "Ахиллесова сердца". Если в предыдущей книге раздвоенный герой смеялся, что у него "в пятке щекочет Людовик XIV", то теперь он с патетической горечью скажет: "Мы столько убили / в себе, / не родивши, // встаньте…" А диалог с собственным двойником "Автопортрета" сменится глубоким сочувствием к драме двух женщин: знаменитой киноактрисы и её живой безвестной копии, одинаково страдавших от безраздельной власти над ними экранного образа, порожденного всесильной массовой культурой ("Прости меня, что говорю при всех"). Достигнув своего наивысшего драматизма, двойничество исчерпает себя в поэзии Андрея Вознесенского, и в дальнейшем фрагментарное обращение к этой теме не добавит ничего значительного к первым трем книгам поэта.
"Оза"
"Оза" синтезировала в художественном едином организме то, что накапливалось из разных источников ощущений и что искало и находило выход в конкретных и обобщенных, но, тем не менее, частных картинах и образах. В ней свободно и органично соединились общечеловеческие тема защиты личности от бездушной роботизации, тема любви и борьбы за нее в век жестоких катаклизмов. Многочисленные ответвления генеральной темы углубляют поэтическую концепцию человека – свободного человека в свободном мире, – подчиняющего себе блага прогресса и цивилизации.
Кто он, автор "тетради, найденной в тумбочке дубненской гостиницы?" Физик? Лирик? Вы не найдете прямого ответа на этот вопрос в строках поэмы. Не найдете потому что лирический герой и автор то расходятся, представая каждый в своем ипостаси, то сливаются в одно лицо. И здесь не может ввести в заблуждение даже главка "От автора и кое-что другое".
Лирика вторгается в эпос, она даже подавляет его, заставляет играть как бы подсобную роль. Лирическая струя зарождается в самом начале – чистая, светлая, как молитва и заклинание:
Аве, Оза. Ночь или жилье,