Сочинение: Материал для сочинения по литературе
В этом названии все важно: и античное происхождение, т.е. ориентация создателей на идеалы древнего искусства с его простотой, строгостью законов, совершенством форм, и связь с непреложными ценностями мировой культуры (кстати, О. Мандельштам назвал акмеизм «тоской по мировой культуре»), и выраженное стремление к абсолютной, идеальной, «вершинной» красоте.
Идеология нового направления была сформулирована его создателями в нескольких статьях, которые, по сути стали манифестами нового направления. Особенно интересны в этом плане работы Н. Гумилева и С. Городецкого. Обратимся к статье Н. Гумилева «Наследие символизма и акмеизм», написанной в 1913 году. В первых же строках автор констатирует, что «символизм закончил свой круг развития и теперь падает», а на смену ему приходит новое направление в искусстве – акмеизм. Однако Гумилев считает, что новое течение сможет утвердить себя во всей полноте и явиться достойным преемником и продолжателем лучших традиций прошлого только в том случае, если осознает все проблемы своих литературных «предков» и попытается ответить на все поставленные ими вопросы. Таким образом, мы видим, что новое направление, новая литературная школа не собирается полностью разрушать все сделанное предшественниками и начинать «с чистого листа». Наоборот, Гумилев называет символизм «достойным отцом» и говорит, что «слава предков» ко многому обязывает.
В чем же все-таки упрекает «потомок» «достойного отца»? Прежде всего, в том, что русский символизм все свои силы направил «в область неведомого», стремясь открыть высшие тайны, мистический смысл бытия. Представители нового направления считают все попытки подобного рода бессмысленными и «нецеломудренными», ибо весь смысл непознаваемого состоит как раз в том, что его нельзя познать. Непознаваемое, неведомое может дать человеку только «детски мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания», которое вызывает восторг, восхищение и может стать источником вдохновения, но не объектом познания. Звезды, как утверждает Гумилев, прекрасны и священны именно тем, что они бесконечно далеки от земли «и не станут ближе ни с какими успехами авиации». Центральный философский принцип акмеизма Гумилев формулирует так: «Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками».
Новое направление в искусстве – акмеизм – отказывается от мистических претензий символизма и обращает свой взгляд на землю, к реальному миру, стремясь осознать его красоту и многообразие. Эта мысль интересно и выразительно сформулирована в статье «Некоторые течения в современной русской поэзии» (1913 год) ее автором – С. Городецким. Он упрекнул символизм в том, что тот «любил облекаться в тогу непонятности», что его идеологи назвали понятное искусство – «пошлостью». Заслугу нового направления он увидел именно в том, что на первых порах своего существования оно приступило к работе, а не к созданию «теорий», отказалось от «жреческих» идеалов и занялось решением практических творческих, поэтических задач – совершенствованием стихотворной формы. Борьба между символизмом и акмеизмом – это, с точки зрения автора статьи, не есть борьба за первенство в русской поэзии, «не занятие покинутой крепости», а «прежде всего борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю». Символизм, как пишет автор, отказался от реальных и живых вещей и заселил мир «соответствиями», бесплотными символами идеального мира, забыв о том, что вещь может быть прекрасна сама по себе, а не по тому, что она обозначает. «У акмеистов роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подобиями с мистической любовью. Звезда Маир, если она есть, прекрасна на своем месте, а не как невесомая точка опоры невесомой мечты. Тройка удала и хороша своими бубенцами, ямщиком и конями, а не притянутой под ее покров политикой». Близкие мысли можно прочитать в статье О. Мандельштама «О природе слова». Он говорит, что в поэзии символизма, где слова порой лишаются своего конкретного предметного значения, происходит разрушение искусства: «Образы выпотрошены, как чучела, и набиты чужим содержанием… Вечное подмигивание. Ни одного ясного слова, только намеки, недоговаривания. Роза кивает на девушку, девушка на розу. Никто не хочет быть самим собой». Итогом рассуждений подобного рода для акмеистов становится непреложная мысль, высказанная С. Городецким, о том, что «мир бесповоротно принят акмеизмом во всей совокупности красот и безобразий».
Поэтов новой школы автор сопоставляет с первым человеком – Адамом, который выполнил великую миссию первопроходца мира и дал первые названия вещам. Кстати, идеологи нового направления использовали еще одно название - «адамизм» - по имени первого человека, который, с их точки зрения, и был первым поэтом, так как связал слова и понятия, назвал предметы. Если вдуматься, то в признании особой роли художника – творца акмеизм близок к своему предшественнику – символизму. Если поэт в системе символизма – это провидец, приближающийся к познанию высших тайн, то для акмеистов – он творец, создатель, воплотивший мир в прекрасном слове.
В поэзии нового направления появился вещно-предметный мир во всем своем многообразии – от экзотических жирафов и слонов раннего Гумилева – до современного городского быта в стихотворениях Ахматовой.
Кто же стал образцом для подражания у поэтов акмеистического направления? Об этом замечательно сказано в уже упоминавшейся статье Н. Гумилева, писавшего, что для акмеистов особенно дороги имена Шекспира, Рабле, Виллона (имеется в виду французский поэт Франсуа Вийон), и Теофиля Готье (французский поэт девятнадцатого века, идеолог «чистого искусства», чьи стихи отличались безукоризненностью формы). «Каждое из них – краеугольный камень для здания акмеизма… Шекспир показал нам внутренний мир человека, Рабле – тело и его радости, мудрую физиологичность. Виллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, знающей все, и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие. Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента – вот та мечта, которая объединяет сейчас между собой людей, так смело назвавших себя акмеистами». Действительно, акмеисты стремились показать человека в единстве духовного и физического начал, жизнь - в ее сложном, драматичном и прекрасном многообразии – и все это в изысканной, безукоризненной форме.
Итак, новое поэтическое течение не создало принципиально нового мировоззрения, новой философии искусства, но зато декларировало требование безукоризненной формы, соответствующей тому содержанию, которое она воплощает. Только такая форма способна передать все многообразие и красоту мира. Если символизм из всех искусств превыше всего ценил музыку с ее свободой, пластикой, отсутствием строгих канонов, то акмеизм ощущал особую близость с изобразительным искусством – живописью, скульптурой, архитектурой. Строгость пропорций, живая предметность, композиционная четкость и завершенность, красочная, выразительная деталь, представление о поэтическом произведении как о стройном здании – вот то, что роднит акмеизм с «пространственными» искусствами.
В поэзии акмеистов огромна роль детали. Особенно ярко это проявляется в творчестве А. Ахматовой, которая изображает мир переживаний своих героев по законам русского психологического романа – через жест, движение, интонацию и даже иногда через предметы, обстановку, что позволило критикам называть многие ее произведения «лирическими новеллами», психологическими сюжетами, облеченными в стихотворную форму. Обратимся к одному из ее ранних стихотворений, посвященному Н. Гумилеву.
Он любил…
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.
1910
Образ героя стихотворения воплощен в шести деталях, распределенных контрастно – «любил – не любил».
Итак, что же любил герой? Церковное пение, белых павлинов и старинные («стертые») карты Америки. На первый взгляд, казалось бы, ничего не объединяет эти «предметы любви». И все же, если присмотреться внимательнее, мы увидим в них некоторую общность. Эта общность – необычность, оторванность от обыденности, экзотика. Церковное пение уносит человеческую душу в горние выси, к Богу, а «стертые карты Америки» напоминают о других маршрутах – маршрутах первооткрывателей, победителей, готовых рисковать и сражаться. Белые павлины несут в себе ноту царственной экзотики: не просто необыкновенная для европейцев «царь-птица», но еще и белого цвета (вспомним по ассоциациям о «белой вороне»).
А что же являют собой объекты его «нелюбви»? Это детский плач, чай с малиной и «женская истерика». Попробуем связать между собой эти детали. Вероятно, легче всего они объединяются в категории «семья», «дом», но не в высоком, одухотворенном смысле, а в смысле ?