Сочинение: Печаль без горя и забот
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Пируйте же, пока ещё мы тут!
В двух первых строфах говорилось о печальном пире, ибо это пир одинокий и потому противоестественный. Вино способно было дать лишь “минутное забвенье горьких мук”. Теперь изображается подлинный пир — прекрасный и радостный.
Интересно, что в первоначальной редакции стихотворения мотив бессилия воображения перед горестной разлукой отсутствовал. Таким образом, не было и неожиданного и вместе с тем искусно подготовленного перехода к противоположному мотиву всевластия поэтической мечты, побеждающей пространство и время. Не говорилось и о смерти Корсакова, и о Матюшкине, вдалеке от товарищей плывущем “средь бурных волн”. Вслед за строками “Пролей мне в грудь отрадное похмелье, // Минутное забвенье горьких мук”, завершающими первую строфу, в тексте этой редакции находились такие стихи:
Товарищи! сегодня праздник наш.
Заветный срок! сегодня там, далече,
На пир любви, на сладостное вече
Стеклися вы при звоне мирных чаш.
Вы собрались, мгновенно молодея,
Усталый дух в минувшем обновить,
Поговорить на языке Лицея
И с жизнью вновь свободно пошалить.
Пушкин зачеркнул эту строфу и продолжил так:
На пир любви душой стремлюся я...
Вот вижу вас, вот милых обнимаю.
Я праздника порядок учреждаю...
Я вдохновен, о, слушайте, друзья:
Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!
Садитеся, как вы садились там,
Когда места в сени святого крова
Отличие предписывало вам.
Поэтическое воображение здесь всецело торжествовало над реальностью: поэт мысленно не только присутствует на празднике, но и устанавливает сценарий, правила и распределяет места. Своей волей он свободно воскрешает мир прошлого, переносит друзей в лицейское прошлое и приводит на пир тех, кто в действительности далеко от празднующих. Он как бы отменяет самую смерть: на пир придут все лицеисты – значит, среди них будет и умерший Корсаков:
Спартанскою душой пленяя нас,
Воспитанный суровою Минервой,
Пускай опять Вольховский сядет первый:
Последним я, иль Брогльо, иль Данзас.
Но многие не явятся меж нами...
Пускай, друзья, пустеет место их.