Далее Дм. Струнин доказывает типичность образа Ивана Ильича уже не в современном обществе, а в европейской литературе. Такие люди, как этот герой, не являются, по мнению критика, «каким-то исключительным продуктом нашей канцелярии». А.П. Чехов в рассказе «Скучная история» рисует образ такого Ивана Ильича, но уже из среды научной. Николай Степанович всегда хотел быть врачом, но стремление сделать в жизни карьеру как бы завуалировало его душу. Став профессором, апеллируя голыми теориями, он не задумывался о цели своего пребывания на этой земле. Только на пороге смерти он понял, что, став ординарным врачом, приносил бы настоящую пользу окружающим людям, а так, пока он занимался никому не нужным делом, люди не только страдали, но и умирали. Однако такое прозрение наступило слишком поздно, на пороге смерти.

Образ такого же никчемного прожигателя жизни Дм. Струнин находит и в рассказе польской исследовательницы Елизы Оржешко «Одна сотая» и помечает, что «99 сотых внешней и внутренней жизни героя произведения составляют мерзость и отвратительная бестолковщина». По социальному статусу теперь этот «миллионер», «светский человек», но он остается «гулякой и пустомелей». Все свое материальное состояние он буквально проматывает за границей. В нем, безусловно, осталось и хорошее, но всего лишь на одну сотую часть.

И у М.Е. Салтыкова-Щедрина встречает критик в рассказе «Больное место» все того же чиновника Ивана Ильича. Их схожесть он убедительно доказывает отрывком из фантазии Д.Л. Михаловского «Три могилы» с уверенностью, что каждый из них мог бы сказать так после своей смерти:

Много важных и знатных особ

До могилы меня провожало,

Но на мой разукрашенный гроб

Ни единой слезы не упало…

Из пустого тщеславья родня

Монументом богатым почтила,

Бедный прах мой и тут же меня

Навсегда и совсем позабыла. (С. 112)

Так Дм. Струнин завершает свои размышления о типичности толстовского образа. Остальная часть его работы посвящена вопросу оценки читателями того или иного литературного явления и конкретного произведения Л. Толстого, а также тому, какие голоса раздаются в обществе по поводу типичности образа Ивана Ильича.

Критик полагает, что читатель может идти двумя путями в оценке литературного конкретного явления. Либо путем субъективной оценки, которая опирается на «единичный, личный опыт и личный вкус», но это должно быть компетентное мнение человека «с обширным опытом и развитым чутьем», служащее «ручательством за верность» этой оценки; либо путем объективной оценки. Она проводится на основании «соединенного опыта». Оценивающий должен разобраться в массе голосов и «отделить все то, что отмечается печатью убеждения, а не партийности, не легкомыслия, не пустозвонства» (С. 118).

Вопрос: «Иван Ильич – тип или не тип?» был очень актуальным в литературно-критической среде того времени. Об этом свидетельствует количество разнообразных откликов, приводимых Дм. Струниным. Он пишет: «Наше общество встретило «Смерть Ивана Ильича» с распростертыми объятиями и с неизмеримым восторгом. Это произведение было многими объявлено чем-то совершенно небывалым в русской литературе» (С. 119). Далее критик говорит, что людей, охваченных «столь необузданным восторгом», стали обвинять в «одурении». Но эти обличители позабыли, что «одурение произошло не почему-нибудь, а потому, что их, заволновавшихся, ударили по самому больному месту» (Там же). Действительно, кому может понравиться утверждение: «Иван Ильич-это ведь мы» (Там же). Дм. Струнин объясняет происходящее не тем, что «одуревшим» хотелось из-за любви к искусству обличать себя. Нет, они содрогались от беспощадности толстовского анализа. Но вместе с тем они видели в нем правду. Были мнения, которые подтверждали и дополняли эту мысль. «Смерть Ивана Ильича», как полагали авторы этих точек зрения, является «образчиком такого реализма и такой глубокой, неприкрашенной правды, какие едва ли отыщутся у величайших художников слова». Они поражались типичности Ивана Ильича, что позволяло им называть этот рассказ «самым поучительным из всех рассказов, когда-либо написанных, и самым потрясающим».

Автор статьи уделяет внимание и таким мнениям, в которых задавался один вопрос: «Зачем это писать, зачем это печатать, зачем бросать людям в лицо такую страшную правду, зачем отнимать иллюзии даже у тех, которые расстаются со светом и которым иллюзии так смягчают смерть?».

Дм. Струнин обращается не только к доброжелательным откликам. Были и отрицательные отзывы на вопрос о типичности образа заблудшего человека Ивана Ильича. Например, мнение такого рода: «Такие люди есть, конечно: они живут и умирают так, как изобразил граф Толстой. Но есть и не такие в том же обществе, с тем же прошлым и при том же общественном положении» (С. 120). Этот взгляд не приемлет Дм. Струнин: «Если, в самом деле, в обществе есть не такие люди, как Иван Ильич, то разве это служит доказательством того, что он – не тип?» (Там же). На поставленный вопрос он однозначно отвечает: «Ведь если так, то нам бы пришлось отрицать типичность Хлестаковых, Рудиных и Базаровых» (Там же).

Завершая свои литературно-критические раздумья, Дм. Струнин подчеркивает: «При появлении такого рода много говорящих и уму и сердцу типов каждый убеждается в десятый раз, что пресловутое «искусство для искусства» есть абсурд, обман, ловушка и что искусство есть орудие, рассадник чувств и идей,– иначе говоря, оно есть проводник определенных настроений» (С. 124).

Указанные критические работы, посвященные «Смерти Ивана Ильича», несомненно, являются яркими образчиками. Круг проблем, связанных с этим рассказом, в них широко представлен, и освещенное изложение собственных суждений авторы статей стараются подчинить объективному анализу исследуемого материала.

Драма «Власть тьмы», естественно, тоже не осталась без внимания критиков. Уже говорилось выше о том, что редактор «Русского богатства» Л.Е. Оболенский очень хотел подробнейшим образом рассмотреть новое творение Л.Н. Толстого. Но его опередили. Вышел фельетон Г.И. Успенского, рассматривающий эту драму «Созерцатель», конечно же, не мог оставить без внимания это выступление. На страницах своего журнала Л.Е. Оболенский печатает рецензию⁴ , в которой в основном согласен с Г.И. Успенским. Он также считает, что Л.Н. Толстой остановился преимущественно на тех ненормальных семейных отношениях, «которые возникают из разложения деревенской жизни наносными влияниями денежной силы» (113). Вслед за Г.И. Успенским пишет, что эта драма – «благотворный, поучительный, освежающий душу урок <…> не для «невежественных» масс, а <…> для людей «так называемого культурного общества» (Там же). «В этих Петрах и Никитках, Анисьях и Матренах, оно, культурное общество, увидало бы свои портреты» (Там же). Л.Е. Оболенский соглашается с автором статьи, что «расстройство, давшее силу деньгам, уже произошло в народной среде, и превратило всех лиц драмы в людей, друг другу «поверженных, связанных нуждой, тогда как в неиспорченном и в нерасшатанном народном строе жизни те же самые люди были бы людьми самостоятельными, и связи между ними были бы не во имя нужды, хлеба, а именно во имя взаимной самостоятельности, независимости от нужды…» (С. 115). Г.И. Успенский, по мнению рецензента, находит один положительный, истинно народный образ – образ Маринки. Она осталась нравственно неиспорченной, и, выйдя удачно замуж, получив хозяйство, спасла себя от позора. Деревня помогла ей стать человеком, а ведь она уже стояла на грани падения. Другой пример– семья Петра, отношения между членами которой «подверженные», т.е. все зависят друг от друга, но хотят освободиться от этой зависимости, для этого нужно совершить ряд преступлений, т.е. «разрушить эти насильственные связи». Все это объясняется Г.И. Успенским, по словам Л.Е. Оболенского, тем, что «народный строй жизни», при котором «каждый себе хозяин», «исказился по культурному образцу». В этом драму критики и видят.

Г.И. Успенскому принадлежит еще и мысль об обязанности интеллигенции по отношению к народу, вся беда которого состоит в том, что «народная жизнь после освобождения крестьян не была с должной серьезностью и решимостью организована и что молодое поколение культурного общества не было привлечено к этому большому делу» (С. 116). Л.Е. Оболенский не согласен с такой позицией. Его интересует то, что могло бы внести «культурное общество» в организацию масс, если оно, по словам самого Глеба Ивановича, «благовоспитанно только с внешней стороны», а внутри «не считает даже зло злом». Что же могло это общество внести в народную жизнь, если людей, которые бы «смогли организовать эту жизнь так, чтобы не было «расстройства», не было в 60-е годы. В этом Л.Е. Оболенский убежден. Иначе бы появились бы новые Базаровы, Кирсановы. Подтверждает он это еще и тем фактом, что и у самого Г.И. Успенского почему-то не было таких героев, да и ни у кого из писателей того времени. Были и «вполне преданные народу личности», но их было немного, «вокруг кишели целые стаи врагов». Да и почти не было среди «лучших людей» тех, которые бы «осознавали вполне ясно, чего требует народная жизнь».

Затем Л.Е. Оболенский обращается к более частным проблемам разобщения интеллигенции и народа. Путей его уничтожения нет, т.к. причиной этого, как полагает критик, является то, что «современная действительность дает такую пеструю массу противоречивых мнений, что свести нас, русских, к какому-нибудь согласию нет никакой возможности» (С. 117). «У нас что ни человек, то партия! – восклицает он. – Каждый мнит0 себя реформатором, поэтом, художником, публицистом; чуждое мнение возбуждает досаду и полемику уже потому одному, что оно чужое, а не мое» (С. 118).

На основе всей массы выше сказанного можно утверждать, что Л.Н. Толстой писал на злобу дня, тем самым шокируя людей, вызывая бурю эмоций и порождая различные точки зрения. Авторы их могли быть солидарны с писателем, а могли и вступать в споры. Весь калейдоскоп, по сути, оказался представлен на страницах российских литературных журналов. «Русское богатство» не было исключением среди них.

Глава вторая

Философия Л.Н. Толстого в понимании Л.Е. Оболенского

Л.Е. Оболенский один из тех критиков, которым уделяли не заслужено мало внимания. Его деятельность на литературно-критической ниве, бесспорно, значительна и интересна. Свои работы он посвящал рассмотрению творчества И.С. Тургенева, Г.И. Успенского, Н.Н. Некрасова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Вс.М. Гаршина, А.П. Чехова, М. Горького и многих других русских писателей. Его интересовали вопросы искусства, науки, общественной жизни. По мнению Л.Е. Оболенского, все должно твориться на благо общества. И искусство в этом плане не было для него исключением «Искусство есть предмет общественного спроса и предложения»¹ . Он всегда воспринимал искусство как «выражение психического характера человека и движений его души»² . Для него искусство – синтез личного и социального. А критика, в том числе и литературная, должна быть прежде всего объективна И, следуя своему главному принципу быть правдивым Л.Е. Оболенский никогда не принадлежал к определенному литературно-критическому направлению. В его творчестве прослеживаются прежде всего традиции народнической критики. Но в своем стремлении к объективности он не ограничивал себя рамками взглядов каких-то литературно-критических течений и направлений, он их синтезировал. И какой метод лежит в основе всех работ Оболенского. В том числе, и посвященных Л.Н. Толстому.

Сразу надо сказать об особом отношении Л.Е. Оболенского к Л.Н. Толстому. Именно ему он посвятил целый цикл статей на страницах своего журнала, материалы которого послужили основой для создания Оболенским книги о Л.Н. Толстом.³ Писал о нем и до, и после «Русского богатства». Способствовало этом и более тесное общение – они состояли в переписке. Палитра оценок художественных произведений и публицистических трактатов Л.Н. Толстого у Оболенского богата: от самых восторженных до резко отрицательных. Довольно красноречиво об этом говорит его письмо к автору великой книги под названием «Война и мир»: «…Одно время (было такое время) я начинал разлюблять Вас, мое сердце отматнулось от В