Сочинение: Тема деревни в произведениях Пелагея Ф.А. Абрамова и Знак беды В.В. Быкова
Однако радость по поводу земли была недолгой, ибо былаона "не дай Бог — камни, суглинок, который в засушливый год становился как скала". В первую же пахоту, не выдержав, пала молодаякобылка. П. стал копать "вручную лопатой, ковырял, долбил, рубилпроклятый суглинок...". "Четыре дня с утра до ночи они в две лопатыдолбили суглинок и все-таки одолели его, и засеяли, заборонили всрок. Спустя несколько дней П. вкопал в это проклятое место огромный крест, сколоченный из бревна: а вдруг Бог и впрямь поможет,"отведет беду от этой их проклятой людьми и Богом земли". И всякий видел этот "знак человеческой беды", с тех пор это место выселковцы прозвали "Голгофой".
Но П. не сдавался, работал как проклятый. "Он усердствовалв любой работе: пахал, мельчил комья, удобрял каждый клочок почвы, потом сам косил, свозил и снова пахал, сеял, бороновал", бывшийбатрак так отдался хозяйничанию на своей земле, что надорвался.Он "выкладывался днем и ночью, а результат был ничтожный".Очень скоро стало ясно, что "в этом бесконечном поединке с землей"не только не разбогатеешь, а "раньше времени переселишься надеревенское кладбище в сосны". Когда Степанида заговорила околхозе, П. особенно не возражал.
П. в отличие от жены из тех, кто рожден ползать, он задумчиво,молча дымит "вонючей своей махоркой", будто навсегда озадаченфокусами жизни, постоянно задавая себе вопрос: "Как дальше жить?".По натуре своей П. был человеком "тихим, таким, как и большинство в Выселках: в меру осторожным, уважительным к другим,немного суеверным и набожным. Таким же были и все его предки"У истоков этого характера — батрацкая доля, стойкое ощущениесвоей оттесненности, малости, какой-то неминучей подвластностихозяевам, власти, старой и новой ("...был научен за долгую жизньвсего побаиваться").
Когда началась "самая горячка с колхозом", П. не ходил насобрания, не метался, подобно Степаниде, по хуторам и местечкам."Всю жизнь он хотел только одного — покоя. Чувствуя себя слабыми от многого зависимым человеком, жаждал как-нибудь удержатьсяв стороне от захлестывающих мир событий, переждать, отсидеться".Ему было жаль расставаться со своим "коником", которого"только год назад нажили, и теперь отдавать" в колхоз.П. частенько злился на жену за ее несговорчивость, за то,что уходила на целый день в местечко на собрания комбеда или наликбез ("Бросила все, побежала"), оставляя на него все хозяйство.Разве это мужицкое дело выполнять бабью работу по дому!П. "готов был провалиться сквозь землю от стыда", когда Степанида "наговорила многое из своих обид на порядки в колхозе неожиданно заехавшему на их хутор минскому начальству. Ему былострашно неловко за жену, он впервые в жизни устыдился и "собственной фамилии, так несуразно прозвучала она на этом убогом,заваленном снегом дворе". Да разве "можно что путное внушитьженщине? То, что для тебя ясный день, ей кажется ночью". "Правда,эти рассуждения вертелись только в его голове, вслух же он лишьтихо огрызался, зная по опыту, что злой жене лучше не перечить,его верха все равно не будет". "Уж такая натура: скорее отдаст,чем возьмет. Легче уступить, чем своего добьется.
Не любил ссориться,ему чтоб все тихо". Опять-таки по настоянию Степаниды отправилсяП. в Минск, в Дом правительства, к товарищу Червякову с крестьянским прошением за арестованного председателя да долг вернуть,червонец, который дал ему однажды Червяков на лечение заболевшей дочери. Но "разве по П. это было?"Однако были в его жизни случаи, когда и он поступал по-своему.
В молодости П. играл на скрипке. "Однажды на ярмарке вместечке попросил у какого-то цыгана немного поиграть", Степанидастояла рядом и похвалила, он загорелся: куплю! Мечта заиметьсвою скрипку привела его уже на шестом десятке лет к еврею-торговцу, и червонец, который дала ему Степанида на покупку сапог,отдал за "красную блестящую скрипочку с черной декой и красивоизогнутыми вырезами по бокам", да еще два червонца остался должен. Жена всплеснула руками: "До скрипки ли теперь, когда не сегодня, так завтра придется свести в колхоз лошадь, ссыпать семена,отдать сбрую, сани, телегу...".
Было время, когда П. чувствовал себя хозяином Яхимовщипы,"одного скота здесь водилось более десятка голов: лошадь, молодаякобылка, две коровы... шесть или восемь овец. Ну и свиней, конечно,не менее двух". Хорошо или худо, но он "правил усадьбой". Хата,правда, "давно уже была не новая", но она еще постоит. "Крышу вконьке надо залатать... в истопке даже льет, в сильный дождь наглиняном полу образуется лужа". Но П. "не очень хотелось тащитьсвои кости по шаткой стремянке на крышу", а то "потревожишьгнилую солому, польет сильнее"."Самая, может, справная здесь постройка — это новая пуньказа хлевом". Ставили ее вдвоем с Федькой, думалось, если не самому,так, может, сгодится сыну". Отслужит в армии, женится и продолжитрод. "Но вот почти все подошло к нулю, только и забот, что коровка,малый кабанчик да этих девять куриц...
Дети, едва оперившись, рано выпорхнули из родительского гнезда, их не вернуть. А тут этавойна, наверное, она добьет окончательно". "Что теперь будет? Чегождать от немцев?.. И как жить дальше?".П., и в мыслях неспособный сделать никому зла, настраивалсебя на то, что "надо как-то переждать лихое время, затаиться,притихнуть, а там, глядишь, изменится все к лучшему. Не вечно жедлиться этой войне. Но, чтобы остеречься беды, надо вести себякак можно осмотрительней и тише". "...Коли к ним по-хорошему,то, может, и они... Не съедят, может...".Когда нагрянули полицаи — Гуж с Колонденком — П. засуетился, собирая нехитрую еду на стол, выпил вместе с ними, прикрикнул (когда такое было!) на строптивую Степаниду, боясь нестолько за себя, сколько за нее ("если разозлится, то никому не уступит, будь перед ней хоть сам господь Бог"; "конечно, он сволочь,бандюга, немецкий холуй, но ведь он власть!.. С волками жить — по-волчьи и выть").
Нет, "и в помине нет твердости, мужицкой самостоятельности,со всяким он готов согласиться, каждому поддакнуть", — неприязненно думает о П. жена. "Можно подумать, что людская покорностьделает кого-то добрее. Скорее наоборот". И в конечном счете правабудет она.Словно "незрячие" глаза немцев не видели, не замечали усилийП. Напротив, П. переживает не раз ужас смерти, чувствует ее холодное дыхание — когда офицер расстреливает газетный снимок Сталина,висевший на стене, стегает цепью Степаниду, убивает из пистолетане принесшую молока Бобовку.
Какое-то время П. с тихой завистью наблюдал за четким распорядком, существовавшим у немцев, неукоснительной дисциплиной.С готовностью играл он для них на скрипочке народные мелодии,забыв и про кур, и про жену. Скрипка П. — причуда и отрада егомолодых лет — сыграет, откупаясь, спасая, потешит чужое ухо. Нов ту же ночь немцы убили пастушонка Янку, слишком близко подошедшего к хутору: "свелся на нет и без того немногочисленный,горемычный род выселковских Гончариков".
Немцы вскоре выехали, и "свои" полицаи вновь почувствовалисебя хозяевами. От них ни спрятаться, ни убежать. Да и "куда былоубегать? Он прожил здесь половину жизни, вырастил двоих детей,познал столько забот, страха и горя, а может, немного и радости...Ведь у них сила, а что осталось у него? Пара натруженных рук, ревматизм в ногах и шестьдесят лет за плечами... Разве что малостьсхитрить, но и то с немцами, а... своих не обманешь".Проработав по приказу Гужа целый день на копке земли, П.понял, что второго такого дня ему не выдержать. Знал он и то, чтоот Гужа, как от немцев, скрипочкой не откупишься — нужен самогон. "Когда-то, еще до колхозов, П. предпринял не очень удачнуюпопытку изготовления самогона", но уполномоченные из округа,искавшие лен, наткнулись на самогонные инструменты в истопке — и тут же их и реквизировали. "Потом он платил штраф, натерпелсяпозора на собраниях и надолго проклял малопочтенное дело самогоноварения. Но это было давно. Петрок всем нутром чувствовал, чтоводка становится едва ли не единственной ценностью в жизни...".
И пошла скрипочка Тимке Рукатому в обмен на змеевик."Боже мой, — думал П., — глядя на суетливую пляску огненных языков по казану, — что делается на свете!.. Как жить с этимГужом, который видит тебя насквозь и еще таит зло за прошлое".Ему не жалко ни хлеба, ни трудов, лишь бы самогонкой залить егоненасытное горло.Для спасения варил П. это зелье, однако муки его из-за самогонаоказались напрасными. Ушли свои полицаи, пришли чужие, прослышав про "горелку", но той уже не было. Вызверившись, полицаиучинили над стариком расправу, один из них "пнул Петрока сапогомв грудь и за шиворот, словно щенка, поставил к стенке" и началстрелять. Степаниду еще раньше он ударил чем-то по голове, и табез сознания лежала в сенях. На какое-то время и П. потерял сознание. "Видно, вообще жизнь кончилась... они не дадут помереть по-человечески, своею смертью, они доконают насильно". Новый деньпринесет лишь "новые мучения, может, смерть даже, потому каксколько же они будут играть в убийство..."."Если нет иного спасения, то и самогон — не спасение".
Эта ночь что-то сдвинула в сознании П., "безнадежно сломила,сбила ход его мыслей с привычного круга". "С самогоном все кончено.Он старался, чтобы получше выгнать. Кому? О ком заботился, дурень?.. Но и он не дурак... он не позволит им оседлать себя и ездитькак им захочется, он еще постоит за себя". Страх постепенно истаивает в душе П., власть инстинкта самосохранения отступает передчеловеческим достоинством.Откопав в лесу заветную бутылочку, сбереженную для себяи тяжко раненной Степаниды, П. не донес ее до хаты: там его ужеждали Гуж с Колонденком. Он успел только выбросить