Сочинение: Творчество А.Т. Твардовского
Все ближе, ближе его родина... Не довелось Теркину самому выбивать немцев из родного села, там наступало другое соединение, под командой другого генерала, но Теркин вместе со своими однополчанами форсировал Днепр - и вот он уже на правом берегу, Вокруг - веселый гомон, шутки, смех...
Так кончается глава “На Днепре”, и сразу же вслед за ней идет глава “Про солдата-сироту”. В ней ни единого раза не упомянута фамилия Теркина, и сразу непонятно, о нем или не о нем идет речь.
Земляк автора воевал под Борками, “бодрый дух всегда берег”; “битый, тертый, жженый, раной меченный двойной” - все это с полным основанием можно отнести к Теркину.
Теркин прошел трудный путь - не только по дорогам войны, но и внутренний путь развития. Беззаботный с виду весельчак, балагур и остряк в первых главах, к концу войны он уже умудрен громадным житейским и военным опытом, от которого вовсе не растерял своего природного оптимизма, но познал истинную цену многого.
О типичности Теркина писали десятки людей, делая из строк “парень в этом роде в каждой роте есть всегда, да и в каждом взводе” вывод, что это образ собирательный, обобщенный, что в нем не следует искать каких-то индивидуальных качеств, настолько все типично для советского солдата. И поскольку “был рассеян он частично и частично истреблен”, значит, это вообще не личность, а некий символ всей Советской Армии.
Но ловкий, смекалистый, бесстрашный, свойский, острый на язык парень - это еще не Василий Теркин. Сам Теркин, как и всякий подлинно художественный образ, неповторим именно потому, что ярко индивидуален. Вспомним главу “Теркин - Теркин”. Иван Теркин, подобно Василию, имеет боевые награды, лихо играет на гармони, за словом в карман не лезет, но по характеру совсем иной человек. У него незаметно той душевной тонкости, деликатности, того “умного сердца”, которым так щедро наделен Василий. Он любит быть на виду, ловить на себе восхищенные взгляды бойцов. Услыхав чей-то полуриторический вопрос: “Где-то наш Василий Теркин?”, Иван не замедлил откликнуться: “Это кто там про меня?”
Теркин - личность чрезвычайно многогранная, вместившая в себя “множество разных и разнообразных людей в одном человеке - от непритязательного деревенско-солдатского балагура до всемирно-исторического героя, - и вместе с тем один человек, удивительно цельный, бесспорный герой и друг”. Он вовсе не старается быть в центре внимания, но так уж само собой получается, что ему “смотрят в рот, словно ловят жадно”. Иногда его подолгу слушают, не перебивая (“Перед боем, “Про солдата-сироту”), чаще прерывают вопросительными или иными репликами, и тогда читатель настолько явственно слышит этот непринужденный солдатский разговор, это многоголосье, как будто видит каждого отдельного бойца въявь, словно на известной картине Ю. Непринцева. С особой силой ощущается это многоголосье тогда, когда Теркин сам в разговоре не участвует, но говорят про него или при нем.
“Подвиг мой”... эти слова могут показаться не совсем скромными. Но Твардовский не обманывается, ибо создание “Книги про бойца” - действительно подвиг. Ее создатель жил не в башне из слоновой кости, он был окружен людьми, с упоением читавшими главу за главой его книгу, получал несметное количество писем от самых разных людей, в которых, как правило, содержалась высокая оценка его детища.
Долгие годы спустя, вскоре после опубликования “Теркина на том свете”, Твардовского пытались упрекнуть в заносчивости и отыскивали ее истоки еще в заключительной главе “Книги про бойца”, в словах: “Что ей будущая слава? Что ей критик, умник тот, что читает без улыбки, ищет, нет ли где ошибки, горе, если не' найдет?” Но подобное отношение к определенной категории критиков вовсе не означало, что поэт - “занесся”, “задурил, кичась талантом”, и уж тем более не давало повода думать, что он “не дорожит любовью народной”.
Будучи от природы чужд всякого тщеславия, Твардовский действительно довольно безразлично относился к тому, сколько в будущем посвятят его книге статей, исследований, диссертаций или даже читательских конференций. Но для него было очень важно, чтобы его книга, уже доставившая столько радости “на войне живущим людям”, продолжала и после войны жить в народном сознании, чтоб толковали о ней не одни ученые с высоких трибун в многолюдных залах.
А где-то в 1944 году во мне твердо созрело ощущение, что “Василий Теркин” - это лучшее из всего написанного о войне на войне. И что написать так, как написано это, никому из нас не дано”.
Понимал общественную важность своей работы над “Теркиным” и сам Твардовский. Ведь для него “Книга про бойца” была самым серьезным личным вкладом в общее дело - в Победу над смертельной опасностью фашизма: “Каково бы ни было ее собственно литературное значение, для меня она была истинным счастьем. Она мне дала ощущение законности места художника в великой борьбе народа, ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения. “Теркин” был для меня во взаимоотношениях писателя со своим читателем моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю...
Сам автор, к счастью, собственны ли глазами войну “с той стороны” не видел - его миновала чаша сия. Однако немалую роль во всем том, что толкнуло Твардовского писать “Дом у дороги” играли и обстоятельства сугубо личные: его родная Смоленщина более двух лет мучилась в плену там жили его родители И сестры, - и чего только он за это время о них не передумал! Правда, ему, можно сказать, повезло: Смоленскую область в 1943 году освобождали войска Западного фронта, с которым уже давно была связана его армейская судьба, и он в первые же дни после освобождения от оккупантов смог увидеть свои родные места. “Родное Загорье. Только немногим жителям здесь удалось избежать расстрела или сожжения. Местность так одичала и так непривычно выглядит, что я не узнал даже пепелище отцовского дома”.
2.2. Вперёд за будущим днём, как за огневым валом
Всю свою жизнь А. Т. Твардовский, как на боевом посту, - в самой гуще событий, литературных и иных страстей. Не щадя жизни, отстаивает “правду партии”, которой он верен “всегда во всем”. Перечитывая стихи, статьи и письма хотя бы одного лишь последнего десятилетия его жизни, диву даешься, когда успевал этот пожилой уже человек столько писать, ездить по стране и за рубеж и отдавать уйму времени редактированию “Нового мира”. Поистине “жизнь его не обделила” ни талантом, ни энергией. Почти до 60 лет он сохранил не только душевную молодость, но и свойственную молодости беспечность по отношению к своему здоровью. Всегда стремился сам все увидеть, прочитать, осознать, отстоять.
Это дало основания генералу армии А. В. Горбатову, хорошо знавшему истинную цену людям, написать в своих воспоминаниях о Твардовском, что он считает его “...самым настоящим героем... Как коммунист, как человек, как поэт он брал все на себя и бесстрашно отвечал за свои честные партийные взгляды
Истинным отдыхом и наслаждением для Твардовского было на неделю-другую забраться в какую-нибудь глухомань, побыть в таких деревнях, где во многом еще сохранились старинные обычаи. Его постоянно тянуло в лес, в самую дремучую глушь, и, как свидетельствует О. Верейский, “он шел по лесу как хозяин, угадывая по своим тайным приметам грибные места, ругался, увидев следы варварской порубки. Брошенные в лесу обертки, куски газет, всякий пикниковый мусор возмущали его, и он никогда не шел дальше, пока не вытащит спички, не разожжет костерок и не спалит весь собранный им мусор”.
Отстаивая советскую литературу от проникновения в нее бездарных и претенциозных авторов, Твардовский даже при самых резких и беспощадных отказах старался сделать это так, чтобы не обидеть и не унизить человека. “Но, - заметил он в одном из писем, - как бы я ни старался выбрать слова, которые были бы менее обидны для Вас, суть остается та же”.
Цельная личность поэта, мудрого и граждански зрелого, беспощадного к себе, гневного и неукротимого, нежного и усталого, встает за каждым маленьким шедевром поздней его лирики. Для любителей “поверять алгеброй гармонию” она представит немалые затруднения: столько написано им за последние годы стихотворений, не укладывающихся ни на одну и привычных полочек. Где у него грань между лирикой философской и гражданской, пейзажной и политической? Ее почти, а порой и вовсе нет. Но все стихи последнего десятилетия свидетельство того, что Твардовский-лирик поднялся до сам вершин поэзии.
У Твардовского в последнее десятилетие его жизни были другие дела и заботы. Ему надо было успеть многое: завершить “Теркина на том свете”, и написать новую поэму, и с предельной ясностью изложить свои мысли о том, что стало делом всей его жизни, - о поэзии. Едва ли не самое важное из всех касающихся этой темы стихотворений - “Слово о словах” (1962). Оно продиктовано острой тревогой за судьбу отечественной литературы, призывом бороться за ценность и действенность каждого слова; Сколько рукописей Твардовский-редактор отвергал из-за суесловья и пустословья и сколько других, им подобных, увидело всё-таки свет, пройдя через руки менее взыскательных редакторов! Твардовский имел полное право сказать, обращаясь к земле родной.
Действительно, если поэт, не дожидаясь, когда бы “серьезные причины для речи вызрели в груди”, спешит во что бы то ни стало “откликнуться” на последнее событие, то его слова, “повторяемые всуе, теряют вес, как мухи, мрут”, превращаются в “словеса”, и с вечевых башен вместо призывного набата разносится лишь “дурной трезвон”. Еще хуже, когда автором, особенно уже признанным и прославленным, овладевает “расчет порочный”: он не в состоянии побороть “страсти мелочной успеха”, стремится “славу подкрепить”,
Чтоб не стоять у ней на страже,
Как за жену, спокойным быть.
Написаны эти строки в 1967 году, когда Твардовский с высоты своих неполных 60 лет мог окинуть критическим взглядом все созданное им ранее и с горечью признать, что и сам порой поддавался подобному искушению.
Да, при всем своем мужестве, энергии и воле Твардовский все-таки не был лишен некоторых человеческих слабостей и знал, что “в слабости, в унынье” может порой не устоять против пагубного для поэзии соблазна. Но великое его достоинство в том, что он не страшился признавать свои слабости и беспощадно осуждать себя за них. Именно поэтому он чувствовал свое моральное право указывать другим на их огрехи. В 1959 году он напечатал довольно крупное стихотворение “Московское утро”. Поэт, называя главным редактором всей литературы “великое время”, восклицает:
Ах время, родное,
великое время,
Солгу по расчету -
лупи меня в темя!