Сочинение: Творчество братьев Стругацких

Чтобы опровергнуть это мнение, нет нужды тревожить тени великих, активно обращавшихся к фантастике: Свифта и Гофмана, Уэллса и Чапека, А. Толстого. Проза Стругацких вполне может сама постоять за себя. И не только за себя, но и за честь жанра. Нетрудно показать, что Стругацкие все­гда подставляли свои паруса ветру времени — как попутным, так и встреч­ным его порывам,— всегда пребывали в эпицентре общественных страстей и борений.

Писатели дебютировали на рубеже 50-х — 60-х годов. Это было время общественного подъема, горячих ожиданий и надежд, энтузиазма. С одной стороны, решения XX и XXII съездов партии создали в стране совершенно новую духовную атмосферу. С другой — на новый виток эволюционной спи­рали вышла наука: первые космические полеты, успехи в обуздании атомной энергии, ошеломляющий прогресс электроники и вычислительной техники. Все это, вместе взятое, порождало в ту пору, особенно в молодежной среде, ощущение сжатия пространственных и временных границ — Вселенная ста­новилась соразмерной человеку. Казалось, что до планет, а потом и до звезд рукой подать, что еще несколько яростных, дерзновенных усилий — и дос­тупными станут глубины космоса. Одновременно будущее, которое еще не­давно представало в ореоле фантастичности, приблизилось, стало видеться результатом сегодняшних трудов и свершений.

В этой-то атмосфере, рядом с произведениями Ефремова, Казанцева, Гора и появились первые повести Стругацких: «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Полдень, XXII век. Возвращение», несущие на себе ясно различимые меты времени. Книги эти исполнены пафоса пионерства, пре­одоления, покорения. Их герои — Быков и Ермаков, Дауге и Юрковский — истинные рыцари космического первопроходчества, отважные, це­леустремленные, готовые на жертвы. Как и подобает рыцарям, они закованы в доспехи — доспехи своих добродетелей, которые делают их похожими друг на друга, несмотря на добросовестные попытки авторов их индивидуа­лизировать. Лишь иногда мелькнет из-под забрала своеобразное выражение лица — и тут же скроется. Общность цели, необходимость ради ее достиже­ния складывать силы вдоль одной оси неизбежно оттесняют на второй план психологические различия, делают их малосущественными.

В этих ранних повестях все ясно: цели, пути к ним, личности героев, трудности, которые их ожидают. Трудности эти многочисленны и серьезны — в «бесхитростны». Для их преодоления требуются только знания и отвага, быстрота реакции в готовность к самопожертвованию. О благословенные, романтические времена!

Но проходит всего несколько лет — и тональность произведений Стру­гацких начинает меняться. На смену ликованию по поводу победного шест­вия научно-технического прогресса приходят интонации раздумчивые, во­просительные. Усложняется предмет художественного исследования. В «Стажерах», «Попытке к бегству», «Трудно быть богом» писатели выходят к теме превратностей исторического развития, драматической его диалектики. Конфликты всех этих произведений имеют общую основу: столкновение представителей коммунистической цивилизации, духовно зрелой и высоко­гуманной, с социально-историческим злом, с реальностью, к которой неприложимы мерки и критерии гуманизма.

В «Попытке...» они как будто не замахивались на многое. Еще раз ска­зали о средневековой сути фашизма и предупредили, что темная страсть к насилию живуча, что ее с наскока не преодолеть — должны пройти века и века, прежде чем восторжествуют разум и человечность. Не замахнулись — не намекнули, что сталинизм ничем не лучше гитлеризма и его не одолеешь разом — оттепелью или решением партийного съезда. Не посмели? Думает­ся, просто двигались в своей последовательности, как вело сердце. Фашизм они ненавидели с детства, а сталинизм только учились ненавидеть. Они пи­сали о старой боли, о том, что еще ныло, как старые переломы.

а) «Трудно быть богом»,

О сталинизме они написали в «Трудно быть богом». Тот же формаль­ный прием, что и в «Попытке к бегству»: люди из счастливого коммунисти­ческого будущего, делегаты чистой и радостной Земли, оказываются в гряз­ном и кровавом средневековье. Но здесь под личиной средневекового коро­левства на сцену выведена сталинская империя. Главному пыточных дел мастеру, «министру охраны короны», дано многозначительное имя: Рэба; в оригинале его звали Рэбия, но редакторы попросили сделать намек не столь явным. Более того, Стругацкие устроили свою империю гибридной, сшитой из реалий средневековых и объединенных, сталинско-гитлеровских, реалий нашего времени. Получился немыслимый тройной ход, обнажились кровное родство двух тоталитарных режимов XX века и их чудовищная средневеко­вая сущность.

Однако не только из-за этого роман произвел впечатление взрыва — да и сейчас поражает всех, кто читает его впервые. Это первоклассная приклю­ченческая вещь, написанная сочно, весело, изобретательно. Средневековый антураж, все эти бои на мечах, ботфорты и кружевные манжеты послужили волшебной палочкой, магически действующей на аудиторию и заставляющей безотрывно читать философский роман, многослойный и не слишком-то лёг­кий для восприятия.

Действие происходит в отдаленном будущем на одной из обитаемых планет, уровень развития цивилизации, которой соответствует земному сред­невековью. За этой цивилизацией наблюдают посланцы с Земли — сотруд­ники Института экспериментальной истории. Их деятельность на планете ог­раничена рамками поставленной проблемы — Проблемы Бескровного Воз­действия. А тем временем в городе Арканаре и Арканарском королевстве происходят страшные вещи: серые штурмовики ловят и забивают насмерть любого, кто так или иначе выделяется из серой массы; человек умный, обра­зованный, наконец, просто грамотный может в любой момент погибнуть от рук вечно пьяных, тупых и злобных солдат в серых одеждах. Двор короля Арканарского, еще недавно бывший одним из самых просвещенных в Импе­рии, теперь опустел. Новый министр охраны короля дон Рэба (недавно вы­нырнувший из канцелярий министерства неприметный чиновник, ныне — влиятельнейший человек в королевстве) произвел в мире арканарской куль­туры чудовищные опустошения: кто по обвинению в шпионаже был заточен в тюрьму, называемую Веселой башней, а затем, признавшись во всех зло­деяниях, повешен на площади; кто, сломленный морально, продолжает жить при дворе, пописывая стишки, прославляющие короля. Некоторые были спа­сены от верной смерти и переправлены за пределы Арканара разведчиком с Земли Антоном, живущим в Арканаре под именем благородного дона Руматы Эсторского, находящегося на службе в королевской охране.

В маленькой лесной избушке, прозванной в народе Пьяной берлогой, встречаются Румата и дон Кондор, Генеральный судья и Хранитель больших печатей торговой республики Соан и землянин Александр Васильевич, кото-рый гораздо старше Антона, кроме того, он живет на планете уже много лет и лучше ориентируется в здешней обстановке, Антон взволнованно объясняет Александру Васильевичу, что положение в Арканаре выходит за пределы ба­зисной теории, разработанной сотрудниками Института, — возник какой-то новый, систематически действующий фактор; у Антона нет никаких конст­руктивных предложений, но ему просто страшно: здесь речь уже идет не о теории, в Арканаре типично фашистская практика, когда звери ежеминутно убивают людей. Кроме того, Румата обеспокоен исчезновением после пере­хода ируканской границы доктора Будаха, которого Румата собирался пере­править за пределы Империи; Румата опасается, что его схватили серые сол­даты. Дону Кондору о судьбе доктора Будаха тоже ничего неизвестно. Что же касается общего положения дел в Арканаре, то дон Кондор советует Румате быть терпеливым и выжидать, ничего не предпринимая, помнить, что они просто наблюдатели.

Вернувшись домой, Румата находит дожидающуюся его Киру— де­вушку, которую он любит. Отец Киры — помощник писца в суде, брат — сержант у штурмовиков. Кира боится возвращаться домой: отец приносит из Веселой башни для переписки бумаги, забрызганные кровью, а брат прихо­дит домой пьяный, грозится вырезать всех книгочеев до двенадцатого коле­на. Румата объявляет слугам, что Кира будет жить в его доме в качестве до­моправительницы.

Румата является в опочивальню короля и, воспользовавшись древней привилегией рода Румат — собственноручно обувать правую ногу короно­ванных особ Империи, объявляет королю, что высокоученый доктор Будах, которого он, Румата, выписал из Ирукана специально для лечения больного подагрой короля, схвачен, очевидно, серыми солдатами дона Рэбы. К изум­лению Руматы, дон Рэба явно доволен его словами и обещает представить Будаха королю сегодня же. За обедом сгорбленный пожилой человек, кото­рого озадаченный Румата никогда бы не принял за известного ему только по его сочинениям доктора Будаха, предлагает королю выпить лекарство, тут же им приготовленное. Король лекарство выпивает, приказав Будаху предвари­тельно самому отпить из кубка.

В эту ночь в городе неспокойно, все как будто чего-то ждут. Оставив Киру на попечение вооруженных слуг, дон Румата отправляется на ночное дежурство в опочивальню принца. Среди ночи в караульное помещение вры­вается полуодетый, сизый от ужаса человек, в котором дон Румата узнает министра двора, с криком: «Будах отравил короля! В городе бунт! Спасайте принца!» Но поздно — человек пятнадцать штурмовиков вваливаются в ком­нату, Румата пытается выпрыгнуть в окно, однако, сраженный ударом копья, не пробившего, тем не менее, металлопластовую рубашку, падает, штурмо­викам удается накинуть на него сеть, его бьют сапогами, волокут мимо двери принца, Румата видит ворох окровавленных простыней на кровати и теряет сознание.

Через некоторое время Румата приходит в себя, его отводят в покои дона Рэбы, и тут Румата узнает, что человек, отравивший короля, вовсе не Будах: настоящий Будах находится в Веселой башне, а лже-Будах, попробо­вавший королевского лекарства, на глазах у Руматы умирает с криком: «Об­манули! Это же был яд! За что?» Тут Румата понимает, почему утром Рэба так обрадовался его словам: лучшего повода подсунуть королю лже-Будаха и придумать было невозможно, а из рук своего первого министра король нико­гда бы не принял никакой пищи. Дон Рэба, совершивший государственный переворот, сообщает Румате, что он является епископом и магистром Свято­го ордена, пришедшего к власти этой ночью. Рэба пытается выяснить у Рума­ты, за которым он неустанно наблюдает уже несколько лет, кто же он та­кой — сын дьявола или Бога или человек из могущественной заморской страны. Но Румата настаивает на том, что он — «простой благородный дон». Дон Рэба ему не верит и сам признается, что он его боится.

Вернувшись домой, Румата успокаивает перепуганную ночными собы­тиями Киру и обещает увезти ее отсюда далеко-далеко. Вдруг раздается стук в дверь — это явились штурмовики. Румата хватается за меч, однако подо­шедшая к окну Кира падает, смертельно раненная стрелами, выпущенными из арбалета.

Обезумевший Румата, понимая, что штурмовики явились по приказу Рэбы, мечом прокладывает себе дорогу во дворец, пренебрегая теорией «бес­кровного воздействия». Патрульный дирижабль сбрасывает на город шашки с усыпляющим газом, коллеги-разведчики подбирают Румату-Антона и от­правляют на Землю.

Герой романа «Трудно быть богом» Антон-Румата — один из на­блюдателей Земли на планете, переживающей период господства мракобесия в изуверства. Он всем своим существом жаждет поддер­жать, спасти от гибели робкие пока и уязвимые ростки духовности, стремления к социальной справедливости, к интеллектуальной неза­висимости. Но вот вопрос: допустимо ли глубокое вмешательство из­вне в сложившуюся ситуацию, в естественный ход событий — пусть сердцу и уму Антона он представляется совершенно противоестест­венным? Не должен ли каждый народ сам и до конца выстрадать свою историю, пройти по всем ее кругам, не полагаясь на помощь «богов», чтобы обрести органичную форму самоосуществления?

В центре конфликта — один из кардинальных вопросов сущест­вования современного человечества, в год публикации не представлявшийся таким острым и актуальным; вопрос о возможности и нрав­ственной приемлемости какого бы то ни было ускорения естественно­го исторического процесса. Трагизм индивидуального выбора подчер­кивается душевными терзаниями гл. героя — сотрудника Института экспериментальной истории Антона-Руматы, разведчика, посланного с заданием не вмешиваться, а только наблюдать, на планету, где пра­вит бал средневековое варварство, отдельными чертами напоминаю­щее и фашизм, и религиозную деспотию Инквизиции, и, насколько оказалось возможным показать в середине 1960-х гг., сталинский то­талитаризм. Несовпадение благородных утопических идеалов с исто­рической реальностью, в более широком контексте— неизбежный крах любых социальных доктрин, направленных на «улучшение» че­ловечества, — с художественной силой показанное в повести, знаме­новало собой ступень внутренней эволюции авторов.

Такими вот любопытными и вовсе не лишенными социальной ак­туальности вопросами задаются Стругацкие в своем романе. Ведь по­пытки перескакивания через этапы естественного развития общества знакомы нам не только из литературы.

В 1965 году Стругацкие опубликовали повесть «Понедельник на­чинается в субботу», непринужденно соединяющую фольклорную традицию с ультрасовременными реалиями века НТР. И в этой, на первый взгляд абсолютно несерьезной «сказке для младших научных сотрудников», возникают мотивы важные и характерные. Научно-Исследовательский Институт Чародейства и Волшебства — НИИЧАВО — выступает в повести символом современного научного учрежде­ния, а его сотрудники — маги — явно представительствуют от лица молодой интеллигенции, столь активно и победительно входившей в жизнь на рубеже 60-х годов. Интеллигенция эта несла с собой дух аб­солютной преданности делу, непочтительности к любым авторитетам, кроме авторитета точной научной истины, дух бескорыстия, независи­мости, оптимизма. Немало наивного, не выдержавшего испытания временем было в упованиях и декларациях этого поколения. Но мож­но ли отрицать его искренность, убежденность, нравственный макси­мализм?

В повести Стругацких этот социально-психологический феномен обрел выразительность и законченность художественного образа, об­рел яркий «имидж». Молодые герои «Понедельника» влюблены в свою работу, исповедуя несколько даже ригористический культ дела, а главное, убеждены, что в их пробирках и колбах, у их осциллографов творится субстанция человеческого счастья. Это не мешает им быть раскованными, остроумными, жизнерадостными. В повести играет озорной и победоносный дух молодости.

И тут же, рядом с этими веселыми подвижниками науки, возни­кает фигура профессора Выбегалло, демагога и невежды. Выбегалло, изъясняющийся на смеси французского с нижегородским, занят построением действующей модели «идеальной» человеческой особи — потребителя, все культурные запросы которого должны вырастать на базисе безотказно удовлетворяемых материальных потребностей. Там же, в коридорах в кабинетах НИИЧАВО, мелькают, пока еще эпи­зодически, разного рода администраторы и канцеляристы, всячески досаждающие ученым-магам, вставляющие им палки в колеса.

Вслед за этой повестью Стругацкие создают подряд несколько произведений, в которых острополемически трактуются насущные во­просы тогдашней общественной ж