Статья: Эхо скифских пиров
Игра называлась "Водить колосок". В ней мы не можем не заметить отзвуков языческих игрищ, в которых музыка и пение составляли неотъемлемую сторону обряда.
И поныне существует в северных деревнях игра, участники которой сходятся ряд на ряд и поют:
А мы просо сеяли, сеяли!
Ой, дид-ладо, сеяли, сеяли!
Мало кто, конечно, знает, что Лада - богиня любви древних славян, а Дид - ее сын, прекрасный, как Аполлон.
Народ веками шлифовал свои песни и манеру их исполнения, создал многоголосие, - оно появилось, потому что у нас любили пение "всем миром", т. е. хором. Полифонические приемы народной песни, ее своеобразие и задушевность были широко использованы русскими композиторами. О красоте и пользе народной музыкальной культуры одним из первых писал Михайло Ломоносов: "Сладостные звуки родимой песни и музыки в живой человеческой душе ум пробуждают и чувства высокие воспитуют".
Чисто деревенский музыкальный инструмент, доживший до нас с незапамятных времен - рожок. И в наши дни в некоторых районах, например в пастушьих владимирских селах Небылом, Никульском и Невежине, рожки звучат, как при вещем Олеге. В суздальском кинотеатре в предвоенную пору выступал оркестр рожечников.
...Летняя непоколебимая тишь. Изредка на березовый перелесок, чуть розоватый от малиновой зари, набежит легкий ветер, и опять все смолкнет. Но вот луговая тишина нарушается. На бугре, среди двух берез, сидит старик с рожком, напоминающий Велеса, древнеславянского бога домашнего скота. Пастух надувает красноватые щеки, выводя мелодию за мелодией. Старинные печальные звуки, проникающие своей протяжной тоской в сердце. Даже белесое облачко, стремглав мчавшееся на встречу с зарей, останавливается, чтобы послушать пастуха. Стадо пощипывает траву, а старик услаждает безлюдную окрестность мелодиями давних лет.
Игра на рожке не простое занятие. Кроме умения, которое дается не всем и не сразу, требуется и физическая тренировка, хорошие легкие. Пастух с рожком во владимирских селах издавна ценится выше, чем пастух, не имеющий рожка.
Я гляжу на заскорузлые руки деда Родиона и удивляюсь, как он ловко ими действует, передвигает пальцы, меняя мелодии. Поет рожок Велеса - дяди Родиона, и все лето тучнеет стадо. Недаром крестьянки никогда не жалеют для пастуха лакомого куска самого сладкого пирога.
- Дядя Родион, - спрашиваю, - давно на рожке играешь?
- У нас в роду все рожечники. Рожок мне дедушка подарил. Мастерил дуду прадедушка Пров Аршинов. В старое время все наше село на рожках играло. Деды помнят, как к нам композитор Бородин приезжал. Гудошники из Веси первыми пастухами были: уходили на лето пасти стадо не только по суздальским и владимирским деревням, но и дальше - на Оку, Каму, Волгу...
Села между Суздалем и Юрьевом-Польским - живые хранители рожечного музыкального искусства. По всей вероятности, на владимирскую землю рожок был принесен переселенцами с берегов Днепра. В народной загадке о рожке говорится так: в лесу вырос, на стене вывес, на руках плачет, кто слушает - скачет.
Рожечник был непременным участником свадьбы, крестин, рекрутских сборов, семейных встреч и проводов. На иконе семнадцатого века "Собор Богоматери", привезенной из Владимира в музей имени Андрея Рублева, изображены пастухи с рожками и трубами. В семнадцатом-восемнадцатом веках в помещичьих усадьбах держали рожковые оркестры.
В семидесятых годах прошлого столетия любитель народной музыки Николай Кондратьев собрал пастухов-музыкантов в оркестр, гастролировавший по России с неожиданным успехом. Два сезона Кондратьев со своими друзьями выступал в Париже, вызывая восхищение своеобразными наигрышами далекого Севера. Газеты писали, что в мелодиях рожка чудится "эхо скифских пиров". Максим Горький встречался с рожечниками на Нижегородской ярмарке. Он писал:
"Ребята в желтых азямах и в высоких поярковых шляпах собираются на эстраде.
И вот льется унылая, переливчатая, грустно вздыхающая русская песня. Кажется, что это поет хор теноров, - поет где-то далеко только одну мелодию без слов. Звуки плачут, вздыхают, стонут... и очень смешной контраст с грустной песней представляют надутые, красные лица.
Печальная песня оборвалась.
- Давно играете?
- Которы лет сорок дуют..."
Надо сказать, что и в наши дни рожечная музыка живет и совершенствуется. Весной 1967 года в прессе появилась заметка "Владимирский рожок в Бокс-Хилле". Рассказывая, что в Австралии с огромным успехом выступал Государственный народный русский оркестр имени Н. П. Осипова, корреспондент отмечал: "Когда в руках мастера Семена Хуторянского заговорил владимирский рожок, ликованию не было предела". В заметке приводились слова, сказанные австралийским учителем: "Ваши инструменты, конечно, необычайно поразительны. Но сила-то ваша в другом: в мелодичности, красоте, свежести ваших напевов. Какой-то неизбывной юностью веет от вас".
Гусли, рожок, свирель, воинские трубы, ударные медные тарелки - все это досталось нам в наследство от древних времен. После принятия христианства народ внес много нового в музыкальную культуру.
Культовое пение существовало еще на Руси языческой. В Киеве было немало ценителей музыки. Когда князь Владимир отправил своих послов в Византию для "испытания веры", их пленило царьградское богослужение, отличавшееся великолепием и пышностью, но больше всего им пришлось по душе пение. Они, по собственному их признанию, не знали, где находятся - на земле или на небесах.
В десятом-одиннадцатом веках в Киев стали часто приезжать греческие певцы, появились церковные хоры. Заимствовав византийское осьмогласие (восьмигласие) - мелодическую систему, служившую основой пения, - наши предки стали переводить греческие тексты на русский язык. Но при переводе надо было менять и ритм мелодий - и пение принимало новый, славянский характер. Мы знаем даже имена первых русских людей, наученных "певческой премудрости": монах Киево-Печерской лавры Стефан, новгородец Кирик и владимирец Лука.
Научились русские люди записывать церковные мелодии своими певческими знаками (их называли знаменами), сохранив их для грядущих поколений. "Степенная книга" с гордостью отмечала, что в Русской земле существует "ангелоподобное пение изрядное".
С пятнадцатого века повсеместно распространилось, как тогда говорили, красное пение - старинный торжественный распев. В церквах его называли домественным пением, от греческого слова "доместик" - главный певчий. Порядок был такой: один доместик стоял на правом клиросе, другой - на левом вместе с хором, а между ними находился установщик, выполнявший роль дирижера. Пение было стройным и благозвучным.
Любила Русь колокольный звон. Уже в первой половине четырнадцатого века (а возможно, много раньше, но сведений нет) колокола делали в Москве и Новгороде. Новгородская летопись в 1342 году отметила: "...архиепископ Василий велел слить колокол великий к святой Софии и привел мастера из Москвы, человека почтенного, по имени Борис". Этот же Борис, по словам летописца, отливал колокола для Москвы и других городов. Высказываются предположения, что именно Борис, освоив новое мастерство, положил начало литью колоколов в России. Церковные колокола, звучавшие на десятки верст, были своеобразным эпическим оркестром, музыкой для всех, грандиозным музыкальным инструментом. Колокола звучали "во дни торжеств и бед народных". Многие века колокольный звон сопутствовал народной жизни: оповещал о приближении врага, созывал ратников на битву, был криком о помощи во время бедствия, приветствовал победоносные полки, вносил в праздники веселье и торжественность.
Радостным мелодичным звоном встретила Москва воинов, возвратившихся с Куликова поля. Под колокольный звон проходили по Москве ополчения Минина и Пожарского, изгнавшие интервентов из столицы. Колокол созывал вольнолюбивых новгородцев на вече, на котором решались судьбы Отечества.
Колокола обычно изготовлялись в пушечных мастерских. Пушечных дел мастера лили преимущественно крупные колокола, а колокольники (была и такая специальность), как правило, отливали мелкие звоны и била. Литье колоколов и бил считалось почетным делом. Летописец, желая похвалить итальянского мастера Аристотеля Фиораванти, нашедшего у нас вторую родину, писал о нем: "Пушечник нарочит лити их и бити ими; в колоколы и иное все лити хитр вельми". Когда отливался большой колокол, то летописец заносил это событие в свою хронику, не забывая упомянуть и имя мастера литейного дела. Тверской летописец так отозвался о мастере-пушечнике Микуле Кречетникове: "Мастер, яко и среди немец не обрести такова". (Немцами тогда именовали обычно любого иноземца-европейца.)