Статья: Фонема: аксиоматика и выводы
Н. А. Васильевой и А. А. Королева -"флексионный") СТЫК (флексия + суффикс или флексия + корень) [21, 78]. В указанном переводе говорится не о "стыке", а о "шве". Применительно к слову употреблявшаяся А.А. Реформатским плотницкая терминология ("стык") кажется нам удачнее швейной ("шов").
Вслед за Н.С. Трубецким к идее стыка как фонологической позиции пришел и А.А.Реформатский, еще в 1957 году писавший: "Дело в том, что вопреки мнению многих сторонников "автономии" фонетики, она - член общей структуры языка и через морфонологию теснейшим образом связана с морфологией. Бодуэн де Куртенэ всегда подчеркивал теснейшую связь фонем и морфем. Фонемы существуют не где-то, а только в морфемах, и сами морфемы (их тип: корень, префикс, суффикс, флексия), и характер соединения в слов - необходимые характеристики "условий" для существования фонем. ... дело, конечно, в том, что фонемы те же, а "условия"разные. ... следует еще и еще подчеркнуть, что без учения о позициях (в том числе морфонологических) построить фонологию нельзя" [19, 483-484]. Хотя А.А. Реформатский и не дал в явном виде классификации стыков, но из рассмотренных им примеров видно, что он, по существу, различал префиксальный стык (под\садитъ [тцс] и суффиксальный (ле-нинград\ский [ц]), а также суффиксальный и межсловный (пят\ься [т'+с1], но ку-патъ\ся [ц:]). (Поскольку фонетические явления, происходящие на стыке "постфикса" -СЯ с глаголами, не позволяют считать этот стык внутрисловным, все возвратные глаголы рассматриваются нами как сочетания глагольных словоформ с возвратным местоимением СЯ {сьн}. Кроме фонетических, к такому решению подталкивают и морфологические резоны: все слова русского языка оканчиваются флексией или ее значимым отсутствием, и только возвратные глаголы - на чисто произвольном, орфографическом, основании (например, в македонской орфографии глаголы с возвратным постфиксом СИ пишутся раздельно) - предстают исключением из морфологической системы языка и тем самым как бы выносятся за ее пределы, поскольку у них флексия оказывается, так сказать, "внутренней" - находящейся внутри "слова").
Более эксплицитная, хотя и менее полная, классификация морфемных стыков принадлежит Д. Ворту, различающему морфемные "швы" "в конце фонетического слова, на стыке предлога или префикса и следующего за ним корня или основы и на границе между основой и следующим за ней окончанием или агглютинативной частицей —ся" [7, 53-54]. Уступая классификации Н.С. Трубецкого в полноте, логичности и терминологичности, классификация Д. Ворта выгодно отличается наличием примеров и комментария.
Во-первых, что такое "морфемный шов в конце слова"? Между чем и чем проходит этот шов? Между последней морфемой предыдущего слова и первой морфемой последующего? Но тогда это "внешнее сандхи" - стык слов, а не морфем.
Приводимый же пример - город Истра [гОрът_Ыстръ] как иллюстрация оглушения [Д>Т] в позиции перед гласным относится к явлениям "внутреннего сандхи", а именно - флективного стыка. Оглушение звонких согласных в конце слова является не фонетическим, а морфологическим явлением — сигналом конца основы. Строго говоря, это явление имеет место не в абсолютном конце слова, а перед фонемами [Ъ] и [Ь]. На фонему [Ь] указывает мягкость предшествующего согласного (ср. площадь [плОш':ьт'], гладь [глАт']), а на [Ъ] - трансформация последующего [и], при которой звук [ы] представляет сочетание двух фонем [Ъ] и [И] (ср. Истра [и], но в Истру [в_Ыстру] = {въ Истру}). Как следует из формы (в первоначальной графике Ы = Ъ+I) и названия буквы ("еры"), это знали уже Кирилл и Мефодий.
Префиксальный стык Д. Ворта (и Н.С.Трубецкого) соответствует именно "внешнему сандхи", каковым он и является. Эта интерпретация принадлежит Е. Л. Гинзбургу (устное сообщение). Именно наличием редуцированных на конце слова объясняется и несмягчение губных перед j {об{ъ} Елене, об{ъ}ехатъ, к{ъ} Ивану = [кывАну], к{ъ} Ире = [кЫр'ъ] - внешнее сандхи и гласная фонема непереднего ряда - в отличие от бью, зубья - внутреннее сандхи и гласная фонема {i-беглая} переднего ряда [7, 54].
Следует согласиться с А.А. Реформатским, Э.А. Макаевым, Е.С. Кубряковой и Ю.Г. Панкрацем в том, что чередование "может быть названо морфонологическим только тогда, когда оно диктуется морфологией и, не являясь автоматическим, обладает системной значимостью" [17, 371]. Ср. справедливое замечание Ю.Г.Панкраца: «Кажется не отвечающим истинному положению дел и указание на несвязанность морфонологи-ческих правил с живыми нормами языка. В языке типа русского морфонология представляет собой компонент живой функционирующей системы, характеризующейся именно тем, что он приводит в действие целый ряд синхронно релевантных правил, отсюда факты типа блок-блочный, каталог-каталожный, аэродинамика - аэродинамический и т.п. [Пан-крац, там же]).
Относя к морфонологии только явления типа око-очи, ухо-уши, мы обнаруживаем неслучайную схожесть и связь этих явлений с явлением просодии. Нередко морфонологические чередования находятся в отношениях дополнительного распределения с переносом ударения с флексии на основу (или обратно). Например, рукА -рУки — чередования нет, так как формы рукИ-рУки различаются местом ударения. Но Око - Очи - чередование есть, так как ударение остается на основе и есть опасность неразличения форм П.ед. и В.мн. В Оке — В Очи в случае отсутствия чередования: в Оке - в *Оки.
Доказательством жизненности фонетического процесса принято считать его представленность в новейших заимствованиях. Таких доказательств можно привести множество: коньячный, коньячок, от коньяк; брючный, брючки, от брюки; шично от шик; флажок от флаг и т.д., и т.п..
Соответственно, несправедливым оказывается утверждение С. Б. Бернштейна, что в паре река-речка "варианты в фонетическом отношении являются равноправными [3, 5] и что мена согласных тут обусловлена словообразованием. Мена согласных позиционно обусловлена. Как и положено, она происходит перед гласным переднего ряда [Ь]. В форме речек он представлен сегментно, в остальных формах - самим фактом чередования. К и Ч никак не равноправны: [К\ — это фонема, а [ч] - ее вариант в позиции перед гласной фонемой переднего ряда. Таким образом, в парах рука-ручка, река-речка, штука-штучка нет чередования фонем к\\ч, во всех случаях реализована одна и та же фонема [к], только перед гласным переднего ряда [ь] она закономерно реализуется в варианте [ч]. Соответственно, в парах птица-птичка и овца-овечка нет чередования фонем ц\\ч, а есть два варианта реализации одной и той же фонемы [к]. В суффиксе =ик реализация в варианте -иц связана с маркированием женского рода (ср. ученик, но ученица), а в суффиксе =ьк (ср. овца-овец, овечка) вариант [ц] объясняется морфологическим выравниванием парадигмы по форме именительного падежа, закономерно преобразованной из [к] по третьей палатализации. Только фонема [к] закономерно принимает варианты [ц] и [ч], объяснить которые взаимной трансформацией невозможно (ср. лик — лицо — личной и симметричный ряд княгиня - князь - княжьна).
Ответ на вопрос, "зачем это нужно?" проиллюстрируем на двух примерах.
Пример первый.
М.В.Панов и С.М.Кузьмина обнаружили в словаре Ушакова 100 пар слов на =вить\\=вление типа поздравить — поздравление (в "Обратном словаре русского языка", по подсчетам Л. Л. Касаткина, таких пар 146) и одну пару на =вить\\=вение — благословить - благословение.
Казалось бы, по логике вещей, следовало усомниться в паре, составляющей исключение. Однако М.В. Панов и С.М. Кузьмина предпочли усомниться в существовании закономерности, связывающей остальные 100 пар.
Анализ же истории слова благословение показывает, что уже в старославянском языке существовало два производных: благословление и благословение. Из старославянского в церковнославянский русского извода были заимстованы оба варианта и употреблялись параллельно вплоть до 18 века. Это слово есть в словаре Нордстета (1780 г.), а "Словарь РЯ 18-ого в." фиксирует благословление в комедии Петра Пла-вилыцикова "Бобыль", опубликованной в 1792 году. Закономерный вариант был вытеснен из употребления незакономерным лишь в 19-ом веке. Уже по одному этому ясно, что заимствованное в готовом виде из старославянского (южнославянского) языка слово благословение не может и не должно отражать закономерностей современного русского языка, - хотя бы потому, что и закономерности старославянского оно отражало, по меньшей мере, неявно.
Есть два способа объяснить мнимую исключительность формы благословение в старославянском языке. Она могла быть образована либо по модели благоговёти — благоговение, либо по модели омыти — омъвение. В первом случае форма благословение составляет пару с глаголом *благословёти, во втором - с глаголом *благослути. Если глагола *словёти в старославянских текстах не отмечено, как впрочем, и глагола *словити, то глагол слоути 'слыть' в старославянских текстах представлен. То, что перед нами калька с греч. eu-log-1-a - благо-слов-ё-ние, напротив, свидетельствует в пользу первого варианта.
Однако, в любом случае ясно, что форму благословение (в отличие от вышедшего из употребления благословления) ни в прошлом, ни настоящем нельзя считать парной к глаголу благословить.
Таким образом, вся логика рассуждения М.В. Панова и С.М. Кузьминой оказалась построенной на ошибочном предположении о производное™ существительного благословение от глагола благословить.
Л.Л. Касаткин указывает также на пары вдохновить-вдохновение и шепеля-вить-шепелявение. Первый пример также представляет собой псевдопару, потому что вдохновение, образовано от глагола вдохнуть, т.е. по модели столкнуть(ся) — столкновение, дунуть - дуновение, обык-нуть - обыкновение, а не прибавить -прибавление.
Второй же пример представлен из академических словарей лишь в БАС-1, ни в МАС-1, ни в МАС-2, ни в БТС его нет. Такое единодушие последующих лексикографов оправдано: шепелЯвение представляет собой творение лексикографов, а шепелявенье - индивидуально-авторское образование Л.Н.Толстого и документировано в БАС-1 единственным примером из "Войны и мира": "[Управляющие] после первого страха находили забавным шепелявенье Пьера" [БАС-1, 17, 1348]. Поскольку в глаголе шепелявить глагольный суффикс безударен, различие [Е] и [И] в заударной позиции нейтрализуется. Восприятие же (разумеется, подсознательное) производящего глагола как *шепеляветъ, давало Л. Н. Толстому право (возможность) образовать форму шепелявенье. Прочем, говоря о языке художественной литературы никогда не следует забывать слов Гёте: ".. .поэту можно извинить, если он и воспользуется не слишком законным приемом, чтобы добиться известного эффекта, которого невозможно достичь простым, естественным путем" [8, 438].
Действительную же проблему составляет церковнославянская пара препо-ловити — преполовение [9, 489-490], которой предшествует старославянская препо-ловити - преполовление [СтСлС X-XI вв. М.: РЯД 994, с.548-549]. Эта пара опущена Л. Л. Касаткиным, видимо, потому, что глагола преполовити академическая лексикография по непонятным причинам не фиксирует. В Древней Руси старославянская пара бытовала, а форма преполовение известна лишь с 16-ого века [СлРЯ XI-XVII вв., 19, 26] исключительно как обозначение праздника Преполовения. С начала 18-ого века эта форма закрепляется в словарях. Фиксируется словарями Ушакова и БАС-1, включена А.И.Солженицыным в "Словарь языкового расширения...". По мнению З.Д. Поповой (устное сообщение), трансформация преполовление > преполовение скорее всего объясняется перегруженностью слова плавными и - как следствие - полной диссимиляцией второго из двух [Л] в соседних слогах.
Если же говорить по существу предлагаемого М.В. Пановым и С.М. Кузьминой решения - считать позиционными также и те изменения, которые действуют не на все 100%, то с ним, безусловно, следует согласиться, отметив при этом, что в этом предложении нет абсолютно ничего нового: это не более, чем предложение еще раз "одобрить практику понимания фонетических законов", существующую в науке о языке, по меньшей мере, со времен Ф.Боппа, Я. Гримма, А.Х. Востокова.
Уровень младограмматиков тут еще не достигнут, поскольку те, провозглашая безысключительность фонетических законов (читай, "позиционных чередований"), ограничивали сферу действия закона, т.е. позиционного чередования, не только тождеством позиции, но также тождеством языка и тождеством хронологического периода. В анализе М.В. Панова и С.М. Кузьминой нарушены все три условия: тождество позиции (словообразовательной), языка и хронологии.
То же можно сказать про мнимое исключение - слово спекулятивный, в котором якобы в предударном слоге произносится [л'а]. Во-первых, хотелось бы знать, кем, где и когда так произносится? Орфоэпический словарь таких рекомендаций не дает, сам я так не произношу и от людей такого произношения за свои 49 лет не слышал. Во-вторых, даже если кто-то кое-где у нас порой и произносит это слово таким образом, что это меняет? Может, значение слова, как мать-мять? Нет. Может морфологическое значение, как в белы-бели, или унылы-уныли! Тоже нет. Так что же меняется? Ничего. Тогда какое это имеет отношение к фонологии? Если мы поём "Что стоишь, качаясь, Тонкая р['а]бина [вместо р[и]бина]", неужели это тоже "исключение"? В-третьих, спекулятив- основа прилагательного спекулятивный. Это основа заимствованная и произношение [л'а] может отражать нормы произношения в языке-источнике. Опять мы сталкиваемся с нарушением одного из условий фонетического закона, а именно - тождества языка. Произношение ['а] в слове спекулятивный может свидетельствовать только об одном - о том, что оно не русское, а также о недостаточной освоенности (русифицированности) произношения его иностранной основы отдельными носителями русского языка. Это никакое не исключение, а частный случай общего процесса "освоения" иноязычных элементов системой русского языка.
Столь же ошибочна интерпретация как исключения пары июнь-июньский, имплицитно базирующаяся на предположении о гомогенности системы современного русского литературного языка [Касаткин Л. Л., 1995, с. 334]. Между тем система современного русского литературного языка гетерогенна. Она возникла как южно- и восточнославянский симбиоз церковнославянского языка и народных среднерусских говоров. Говоря об аномальности прилагательного июньский, полезно обратить внимание на то, что эту же аномальность с ним разделяют прилагательные сентябрьский, отябръский, ноябрьский и декабрьский. Как известно, эти названия месяцев пришли на Русь вместе с христианством на старославянском языке. Показательно свидетельство "Остромирова евангелия": Мца еноуара, просиньца ре-комааго [Срезневский 1, 828]. Сохранение мягкости производящей основы в прилагательных июньский, сентябрьский, отябръский, ноябрьский и декабрьский объясняется церковнославянской произносительной нормой, сложившейся в XVII-XVIII веках при активном участии высших иерархов православной церкви - выпускников Кие-во-Могилянской Академии. В этом плане показательна форма генваръский, зафиксированная именно в XVII веке: Минеи дванадесятые писъмяные четьи в десть ген-варьская скорописная. Кн. пер. Нил. Столб. III, 55. 1663 г. [СлРЯ XI-XVII вв., 4, 17].
(Этот вариант прилагательного не удержался, поскольку в церковнославянском языке (в отличие от литературного) закрепилась форма производящего еноуаръ [9, 174], предсталенная в Суп-расльской рукописи (середина XI в) - ену-аръ [СтСлС, 209]. Ср. выше пример из Остромирового Евангелия (1056-1057), а также форму генуаръ в Мстислав, ев. (до 1117 г.) [Срезневский 1, 512, 828]. Отсюда пара (г)енуаръ —> генваръ —> генварский {январский): За генварскую сего года треть ни одному человеку из академических служителей .. дать нечего. МАН V, 98 [СлРЯ XVIII в. 5, 100]. Таким образом, январь — январский не составляют деривационной пары, чем и объясняется мнимое "отвердение" производящей основы перед суффиксом {=ьск_ий}. В остальных названиях месяцев на —р и -н конечный согласный изначально был мягким, чем и объясняется сохранение его мягкости в производных прилагательных).
Пример второй.
Американский лингвист М.С. Флайер в своей статье [23, 299-309] пытается доказать существование в современном русском литературном языке мягких велярных фонем уже с середины 18-ого века [23, 300-301].
Удивляясь аллегровым формам Оле-гыч, Маркыч, Аристархыч на суффиксальном стыке, исследователь, так сказать, ломится в открытую дверь: в аллегровой форме утрачивается интервокальный согласный, а заударное стыковое сочетание [ъ=и < ъв=й\ совершенно закономерно (и так же, как на стыке между словами (къ Ивану > к_ывАну) дает [ы]. Таким образом, в данном случае [Ы] перед твердыми заднеязычными возможно только потому, что это не [и] и не [ы], а \ъй\, а перед [ъ] нет условий для смягчения заднеязычных.