Статья: "Магнетизм вращения" Франсуа Араго
Стремясь ревностно к открытиям, он был осторожен в своих выводах и больше всего любил прокладывать новые пути, по которым можно было прийти к установлению тождества причин разнородных явлений. Расширяя для ученых пределы знания, он обладал удивительным даром распространять вокруг себя приобретенные им знания. Таким образом, ему были доступны все виды влияния, и авторитет его имени не уступал его популярности.
А. Гумбольдт о Ф.Д. Араго
Имя французского ученого Франсуа Доминика Араго (26.02.1786 – 2.10. 1853) когда-то было весьма популярным в России. «Пушкин изучал Араго», – замечает в одной из черновых записей поэт В. Брюсов. «Все физические статьи Араго читаю я с любопытством», – пишет из Сибири декабрист С.П. Трубецкой. В домашней библиотеке симбирского дома-музея Ульяновых можно и сейчас видеть книгу с грозным названием «Гром и молния», посвященную атмосферному электричеству. Между прочим, об этой книге в современной монографии «Проблема шаровой молнии» написано буквально следующее: «к этой книге мы будем неоднократно обращаться, ибо, хотя она и была издана в середине прошлого /ХIХ – Б.Х./ века, собранные описания шаровой молнии до сих пор не потеряли своей ценности и хорошо дополняют современные наблюдения» [1].
Штрихи к биографии ученого
Первые попытки написания биографии Араго для российского читателя предпринял профессор Московского университета Д.М. Перевощиков в 1853 г. при подготовке некролога. Статья «Франсуа Доминик Араго и его ученые труды» появилась одновременно в «Современнике» и «Отечественных записках».
Впрочем, через несколько лет в Санкт-Петербурге в переводе на русский язык выходит трехтомник самого Араго под заголовком: «Биографии знаменитых астрономов, физиков и геометров» [2]. Здесь среди жизнеописаний плеяды ученых первой величины (Ампера, Гумбольдта, Френеля и др.) помещена и скромная автобиография автора сочинения. Книга эта, пожалуй, наиболее часто цитируемый многими историками науки первоисточник. Дело в том, что Ф.Д. Араго с 1830 г. был непременным секретарем Парижской Академии наук и лично знал почти всех ученых того времени. Его учителями были П. Лаплас и Г. Монж. В одной лаборатории совместно с Ампером и Гей-Люссаком он проводил эксперименты, сотрудничал с Био. Так что судить о выдающихся современниках он мог самостоятельно, не заручаясь другими авторитетами. И в этом ряду его автобиография кажется несколько странноватой. Вот что отмечает наш современник, писатель Даниил Гранин.
«На первый взгляд, автобиография Араго написана не ученым. То есть там ученый и его научные занятия – предлог, чтобы поведать удивительную, презабавнейшую одиссею одного молодого человека наполеоновских времен. О самих исследованиях – вскользь, без всякой увлеченности, не в этом главное...» [3].
Действительно, опираясь на автобиографию Араго, можно написать остросюжетную приключенческую повесть. Причем не надо придумывать особо зытались убить или отравить. Вряд ли кому-нибудь из ученых, кроме Араго, приходилось читать в газете подробное описание собственной казни через повешение, сидя в это время в тюрьме. Интересно, что побег из тюрьмы заканчивается не свободой, а пленением ... пиратами. И снова побег.
Он в молодости дерзил Наполеону, а к концу жизни отказался присягать очередному королю Франции Луи Бонапарту, хотя наверняка знал, что за подобное великий Гальвани в старости оказался в нищете.
Так что биографию Ф.Д. Араго вкратце не расскажешь. Да в нашу задачу это и не входит. Наша цель – определение вклада различных ученых в развитие электротехники, науки, в корне изменившей условия существования человеческого сообщества. Внес свой вклад и Араго. Однако мы обязаны посвятить несколько строк и тем страницам биографии Араго, которые повлияли на развитие не только электричества, но и мировой науки в целом.
Есть такие науки, которые лежат в основании фундамента других наук: математика, логика, метрология... Если влияние первых двух неоспоримо, то метрологию в этом ряду непосвященным видеть как-то странно. Вспомним изречение Д.И. Менделеева о том, что наука начинается только тогда, когда начинаются измерения. И это для всех наук. А метрология и есть наука об измерениях. Именно Ф.Д. Араго и посчастливилось стоять у истоков современных систем измерений.
Сам же Араго мечтал быть армейским офицером. Во времена его юности многим французам кружили головы подвиги молодого Бонапарта. Но судьба сложилась иначе, и выпускник Политехнической школы в Париже в 1806 г. едет на юг Европы, чтобы продолжить работы по измерению длины... Парижского меридиана.
Казалось бы, это далекая от жизни работа, непонятно кому нужная и совсем неуместная в годы Великих французских потрясений, когда противостоящие друг другу классы не успевали рубить противникам головы и для упорядочения этого процесса изобрели гильотину. Но нет! Измерения Парижского меридиана стояли у истоков революции гораздо более великой, чем Великая французская и Великая октябрьская в России. Это революция в системах измерений.
Классиками в литературе и науке становятся тогда, когда высказывания писателя или ученого через десятилетия начинают считаться фольклором. Это один из крылатых афоризмов, являющийся ныне научным фольклором и известный каждому мало-мальски грамотному человеку. Однако мы приведем его в том виде, в каком записал его Т.П. Кравец, выдающийся советский физик и историк науки.
«Если я не ошибаюсь, Араго где-то сказал, что всякое научное открытие вначале проходит через три фазы: в первой отрицается его истинность; во второй доказывают его невозможность, так как оно противоречит религии и нравственности; наконец, в третьей полагают, что всем всегда это было известно» (15). В этой фразе читателя могут насторожить слова «если не ошибаюсь» и «где-то». Думается, что Т.П. Кравец, ученый-физик и щепетильный в делах истории науки специалист, не знал точно, из к на своего учителя-астронома В.К. Церасского (1849 – 1925), одного из популярнейших профессоров Московского университета. «Это от него я услышал в первый раз изречение Араго о трех стадиях в отношении к новым научным истинам», — записал Т.П. Кравец.
Трудно даже представить, чтобы такой учитель из-за каких-то меркантильных соображений вводил в заблуждение своих учеников.
Метрология – наука наук
Начнем с цитат. «Для разрыва медной проволоки, диаметр которой составляет 1/10 дюйма – рейнского фута, разделенного на 12 равных частей, или 1 и 19/120 линии королевского парижского фута, требуется 299 и 1/4 амстердамских фунтов, каковой фунт равен парижскому». Это из диссертации
М.В. Ломоносова, написанной в 1749 г. [4]. Не очень понятно для современного читателя, хотя речь идет всего-навсего о величине какого-то груза, который разрывает медную проволоку такого-то диаметра.
А вот цитата о работах ученого, блиставшего через сто лет после Ломоносова: «Каких только размеров не встречается у Фарадея! Провода имеют диаметр 1/600, 1/202, 1/18 дюйма и т. д. до бесконечности. Десятичные дроби «не в моде». Мили, ярды, футы, дюймы, линии... фунты, унции, граны, пинты – страшно подумать, сколько времени гениальный естествоиспытатель должен был тратить на совершенно ненужные умножения и деления» [5].
Но ненужные умножения и деления не самое главное. В закон Кулона, например, входят единицы длины и единицы сил. Так как же его проверить или сообщить результат, чтобы он был понятен, допустим, немецкому ученому, если расстояния мерить в английских дюймах, а силы – в парижских фунтах?
Впрочем, в XVIII веке дело было уже не только в науке. Пережитки средневековья в области мер проявлялись, когда каждый город, а не только страны, каждое графство и княжество имели свои системы мер. К примеру, для измерения длины тканей (именно только тканей) на севере Франции употреблялась мера под названием «он», на юге Франции она же называлась «кон», но под этими двумя названиями в различных местностях одного государства обращалось свыше десятка (!) различных единиц длины, повторяем, для измерения только тканей [6]. Что же говорить о Германии, на территории которой тогда «размещалось» более трехсот государств-карликов!
Такое положение тормозило развитие общества, поэтому в 1789 г. торгово-промышленные круги Франции обратились к своему правительству с петицией об установлении единых для всей страны мер. По решению Национального собрания Франции была создана специальная комиссия под председательством П. Лапласа.
Но ученые, на то они и ученые, пошли дальше. Они решили создать систему мер, предназначенную, по мысли ее творцов, для всех времен и народов. Сразу же возник вопрос, а что положить в основу новой системы? Конечно, единицу длины! А что взять за эталонную длину?
Первоначально эталонными мерами длины у всех народов служили меры, связанные с размерами различных чаи), фут (длина ступни) и т. д. Такая система в основе своей порочна тем, что человек индивидуален и эти размеры у каждого свои. После долгих споров Лаплас предложил в качестве единицы длины взять одну десятимиллионную часть четверти длины Парижского меридиана. Тогда считалось, что размеры Земли неизменны и эта единица вполне могла служить эталоном для всех народов и времен.
Но почему именно Парижский меридиан?
Всю длину четверти меридиана ученые замерить не могли. До покорения полюсов были годы и годы. Но часть меридиана между городами Дюнкерк и Барселона находилась на хорошо обжитой части суши. Тем более что начальные и конечные точки лежали на одном уровне – уровне моря. Остальное можно было определить посредством вычислений.
Полученную величину решено было назвать метром от греческого метрон (в переводе «мера»), на ее основе создать единицы площади, вместимости (объема), веса и назвать систему метрической. Но самое главное, было решено сделать систему мер десятичной. Что это такое?
Английская система мер, применяемая ныне в США и Англии, не десятичная. Вот какие у нее единицы длины: 1 английская миля равняется 1760 ярдам, 1 ярд – 3 футам, 1 фут – 12 дюймам. Ясно, что оперировать такими единицами сложно. Поэтому комиссия в Париже решает все единицы определять как дольную или кратную величину: километр, миллиграмм, декалитр и т. д.
С 1792 г. французские ученые Мешен и Деламбро начинают замерять меридиан. Когда Мешен умер (в 1805 г.), Араго был назначен его преемником. Впрочем, Араго встретил это назначение без энтузиазма. Он не оставил своих юношеских надежд на военную карьеру. Понадобилось содействие Лапласа, чтобы Араго принял предложение, однако он выговорил себе право поступить в дальнейшем в артиллерию.
Если бы только Араго знал, какие приключения ожидают его на гражданской службе! Казалось бы, производимая им работа ни у кого не должна была вызвать протеста. Но участок дуги меридиана, доставшийся ему, частично пришелся на Испанию, восставшую против Наполеона.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--