Статья: Метафоризация и ее роль в создании языковой картины мира

Основная задача данного раздела – показать метафору в действии, т.е. раскрыть механизмы метафоризации, приводящие к формированию новых наименований. Как известно, сам термин "метафора" используется в двух значениях–как результат и – реже – как процесс. Именно этот последний, деятельностный аспект метафоры самым непосредственным образом связан с человеческим фактором в языке: благодаря ему в языковых средствах запечатлевается все то национально-культурное богатство, которое накапливается языковым коллективом в процессе его исторического развития.

Общеизвестно, что основная функция любого тропа состоит в образовании некоторого нового понятия и любой троп как "иносказание" (в самом широком понимании этого термина) возбуждает сеть ассоциаций, сквозь которую действительность, воспринимаемая сознанием, воплощается в языковой форме. Ассоциации, возбуждаемые в процессе формирования тропов - метафоры, метонимии, гиперболы и т.п., дают основание, усматривая сходство или смежность между гетерогенными сущностями, устанавливать их аналогию, и прежде всего между элементами физически воспринимаемой действительности и невидимым миром идей и страстей, а также различного рода абстрактными понятиями, создаваемыми разумом в процессе "восхождения" от умозрительного, абстрактного представления о действительности к конкретному ее постижению.

Существуют достаточно общие принципы, в соответствии с которыми сознание человека, антропоцентрическое по своей природе, организует непредметную действительность по аналогии с пространством и временем мира, данного в непосредственных ощущениях. Так, пространственные координаты осмысляются как высокое или низкое в человеке, то, что впереди осознается как будущее, а оставшееся позади-как прошлое: проявление, благородного начала обозначаются посредством прилагательного высокий (высокие чувства, стремления, помыслы), недобрые замыслы обозначаются как низкие и низменные (низменные чувства, низкие побуждения, мысли); ориентация вправо мыслится как "истинный" путь - праведный или правильный, как правда; верх воспринимается как кульминация некоторого (обычно приятного) состояния (быть на верху блаженства, на седьмом небе, в зените славы), а низ - как символическое пространство "грехопадения" (ср. готовность провалиться от стыда, сквозь землю, ср. также низвергнуть, низложить, опускаться на дно жизни и т.п.). Как пишет Вяч. Вс. Иванов, "физическая ориентация человека в мире служит основой для того описания мира, которое закреплено в языке" [Иванов, 1976, 29].

По антропоцентрическому канону создается та "наивная картина мира", которая находит выражение в самой возможности мыслить явления природы или абстрактные понятия как "опредмеченные" константы, как лица или живые существа, обладающие антропоморфными, зооморфными и т.п. качественными, динамическими и ценностными свойствами, например: рус. Дождь идет, hcm.es regnet, англ. It is raining; ср. также: Червь сомнения подтачивает его волю; Сомнение гложет меня;Радость охватила мою душу; Он настоящий медведь и т.д. [подробнее см.: Гачев, 1967; Давыдов, 1982; Телия, 1981].

В основе тропеических механизмов лежит и антропометрический принцип, согласно которому "человек - мера всех вещей". Этот принцип проявляется в создании эталонов, или стереотипов, которые служат своего рода ориентирами в количественном или качественном восприятии действительности. Так, в русском языке слово бык служит и для обозначения здорового, мощного человека, но обычно мужчины, а не женщины или ребенка, отсюда невозможность выражений *Маша здорова как бык, *Ребенок здоров как бык; осел употребляется для характеристики упрямства человека, хотя у самого осла вряд ли такой "упрямый" норов, и т.п.

При исследовании картины мира, закрепленной в языке, в той его части, которая организована тропами и их ассоциативными потенциями, необходимо учитывать прежде всего роль каждой из разновидностей тропов, а их,, как известно, достаточно много, хотя границы между видами тропов и различного рода фигурами речи провести затруднительно1. Кроме того, при изучении закрепленного в данном языке описания мира необходимо также выявить не только общие, универсальные принципы организации невидимой действительности, но и закономерности, предпочитаемые тем или иным языком - как самим его строем, так и национально-культурным сознанием его носителей.

Указанную проблему можно решать в двух аспектах-статическом и динамическом, включенном в контекст языковой деятельности [Щерба, 1974]. Первый дает представление о языковой картине мира как результате уже свершившегося процесса. Второй решает проблему, как делается » языковой образ действительности средствами того или иного языка. Обращение к материалу одного языка лишает исследователя возможности сопоставления и выявления ярких и неожиданных контрастов и тонких оттенков, но зато это позволяет уловить характерные для данного языкового отображения тенденции, связанные с обычными для определенного языкового коллектива ассоциациями.

'Отграничение тропов от фигур речи и само разграничение тропов, в котором помимо метафоры были выделены метонимия, синекдоха, гипербола, катахреза и т.д.-всего, по данным разных авторов, от 14 видов (у Квинтилиана) до 37, -было осуществлено еще в эллинистическую эпоху после Аристотеля. Но все же наиболее употребительным и универсальным тропом признается метафора, которая, по > мнению Квинтилиана, служит "для поражения ума, сильнейшего означения предметов, более наглядного представления того, о чем идет речь" [подробнее см.: Жоль, » 1984, 54-62].

Одной из задач исследования является попытка установить и определить основные закономерности метафоризации, описать действие тех механизмов, которые присущи метафоре как тропу. Эта задача связана с необходимостью создания генеративной теории метафоры - необходимостью, которая в настоящее время осознается как у нас, так и за рубежом [см.: Жоль, 1984; Петров, 1985].

Посредством механизмов метафоры на основе сходства некоторых признаков реалии, уже названной в языке, и называемой реалии синтезируется новый идеальный объект - метафорически переосмысленное значение имени с целью наименования новой физически воспринимаемой реалии или явления либо же создания некоторого нового понятия в самом процессе его метафорического именования (ср. ножка стола, козырек крыши, где новые реалии получили лишь имя, и замораживание цен или луч надежды, где в акте метафоризации сформировались и сами новые понятия, получившие имя).

Основной целью работы является, таким образом, раскрытие роли метафоры как одного из наиболее продуктивных средств формирования вторичных наименований в создании языковой картины мира. Эта по- ^ следняя, как отмечалось выше, обладает свойством "навязывать" гово- ^ ' рящим на данном языке специфичный взгляд на мир - взгляд, являю- , щийся результатом того, в частности, что метафорические обозначения, ^ "вплетаясь" в концептуальную систему отражения мира [Павилёнис, 1983, , 113-119], "окрашивают" ее в соответствии с национально-культурными традициями и самой способностью языка называть невидимый мир тем или иным способом. Тем самым языковая картина мира, в нашем понимании, во многом обусловлена явлением идиоматичное™ - как внутриязы-ковой, так и межъязыковой, но не сводится к ней, так как представляет собой тот продукт речемыслительной деятельности, который вносит семантическое членение (mapping) в действительность, уникальное для любого языка.

Включение в отображение действительности оказывается не только возможным, но даже и необходимым, поскольку язык служит не только целям общения, но и является хранилищем информации, накопленной языковым коллективом, который живет в определенной экологической среде, осваивая ее при сменяющихся, но характерных именно для него социальных условиях, для его культурного и гражданского развития и т.д. Тем самым язык фиксирует практически все, что принято считать национально-культурным достоянием народа - носителя языка. В,И. Ленин неоднократно указывал в разной связи, что язык не только отображает мир, но и творит его, при этом творит с отлетом фантазии, зигзагообразно [т. 29, с. 330].

Так, в наш век атом уже не рассматривается в научной картине как неделимая сущность, но в обиходно-бытовом сознании представление о неделимости атома сохраняется (до мельчайшего атома, ср. также сохранение этого представления в выражениях атомизм восприятия, атомистическая концепция и т.п.); выражения типа Солнце всходит, заходит, садится отражают эллинистическую картину мира эпохи Птолемеев, но продолжают использоваться и в наш век; представление о заходе или восходе и в наше время ассоциируется с периодами человеческой жизни, символами которой считаются звезды, отсюда - Его звезда закатилась; Он находится в зените славы и т.п.

Языковая картина мира не обязательно связана с устаревшими представлениями и не сводится к этимологическим рефлексам в значениях языковых сущностей, что характерно в основном для восприятия лингвистов, но не обычных, рядовых носителей языка. Существует много каналов, по которым происходит взаимодействие мышления о мире, языка как подспорного в этих мыслительных операциях средства и отражаемой действительности. В качестве одного из наиболее распространенных и в то же время наименее заметных проявлений этого взаимодействия можно привести случаи "опредмечивания" грамматическими средствами языка состояний, процессов и качеств (ср. надеяться и надежда, решать и решение, умный и ум и т.п.). Механизмы синтаксической транспозиции в сфере обозначения физически воспринимаемой действительности служат, видимо, только целям экономии языкового кода, выступая как "свертки" высказывания, в котором они играют роль предиката (ср.: Он бегает красиво, и это восхищает знатоков - Его красивый бег вызывает восхищение у знатоков, где ясно видна экономия речевых усилий за счет опредмечивания высказывания Он бегает красиво}. При означивании непредметных сущностей чаще всего действует транспозиция лексико-синтаксическая, которая не только меняет знак функции [Балли, 1955, 130-131 ], но и позволяет мыслить события, факты, качества и явления как некоторые аналоги предметов в невидимом мире. Так, в высказываниях twi^l Дикая злоба охватила его; То, что его авторитет лопнул, никого не удивило; Тяжелые мысли не давали ему покоя и т.д. само синтаксическое построение, в котором в позиции агента действия выступает имя, абстрактное по своему содержанию, а в качестве сказуемого-глагол, ассоциируемый с физическим действием, сама языковая организация мысли "навязывает" такую ее интерпретацию, согласно которой злость активна, она сильнее человека (охватывает его, а кроме того, может еще и мучить -душить, бесить и т.п., но ее можно и побороть, преодолеть и т.д.).

Необходимо обратить особое внимание на то, что в высказываниях типа: Прилив злости (или чувств) нахлынул на него; Сфера ее деятельности непрестанно расширялась; Горькие мысли притупились, и он погрузился в глубокий сон и т.п. - метафорические обозначения на поверхностно-синтаксическом уровне согласуются по их "буквальному" значению, а на глубинно-синтаксическом - по смыслу, соответствующему номинативному аспекту высказывания. Эти планы метафоры образуют ее вербально-ассоциативный потенциал, т.е. те связи, которые исходят и из "буквального" значения метафоры, и из ее реального смыслового результата.

Такого рода навязывание способа представления действительности и мышления о ней в определенном вербально-ассоциативном диапазоне (грамматическом, лексическом и синтаксическом), конечно же, не заслоняет истинного понимания происходящего. Однако нельзя отрицать и того (в свете сказанного выше), что язык - его инвентарь и правила комбинации - подключает к концептуальной модели мира, т.е. к его собственно понятийному [Павилёнис, 1983] отображению, и "наивную" картину мира, свойственную обиходному сознанию, а кроме того, еще и естественную логику языка2. Язык окрашивает через систему своих значений и их ассоциаций концептуальную модель мира в национально-культурные цвета. Он придает ей и собственно человеческую-антропоцентрическую - интерпретацию, в которой существенную роль играет и антропометричность, т.е. соизмеримость универсума с понятными для человеческого восприятия образами и символами, в том числе и теми, которые получают статус ценностно определенных стереотипов (к последним, например, относятся представления о лисе как о хитром животном, о камне как эталоне бесчувствия, о твердости как непоколебимости, о рабе как "образце" безволия и т.д.).

Мы не беремся обсуждать здесь гносеологические проблемы, связанные с вопросом о самой возможности национальной окраски понятий, о языковой призме, через которую преломляется видение универсума в некоторых его участках в соответствии с задаваемой языком точкой зрения на объект, а также с вопросом о том, в какой степени язык влияет на мировоззрение народа-носителя данного языка. Все эти проблемы лежат в иной плоскости, нежели предпринимаемая в данном разделе попытка рассмотреть, как языковая компетенция включается в концептуальную модель мира посредством метафоры. Однако необходимо заметить, что создавшаяся в результате такого включения языковая картина мира не дополняет, как считает ряд исследователей, некоторое "ядро" этой концептуальной системы и не служит ее "периферией" [Брутян, 1968: 1973; Васильев, 1974; Колшанский, 1975]. То, что принято называть языковой картиной мира,-это информация, рассеянная по всему концептуальному каркасу и связанная с формированием самих понятий при помощи манипулирования в этом процессе языковыми значениями и их ассоциативными полями, что обогащает языковыми формами и содержанием концептуальную систему, которой пользуются как знанием о мире носители данного языка.

Все эти составляющие языковую картину мира элементы, конструкции и ассоциируемые с ними поля представлений не просто "осколки" прежних концептуально-языковых систем или эмотивные "добавки" к бесстрастной концептуальной модели реальности. Эти средства, служащие материалом для формирования новых понятий, перерабатываются сознанием человека, творящим новые гносеологические образы элементов действительности. При этом в сфере отражения невидимого мира основной массив этих образов произведен именно при опоре на языковые сущности. Достаточно отметить, что такие, например, абстрактные понятия, как "добро", "сомнение", "решение", "воля", "долг" и т.п., не только сконструированы человеком как константы его внутреннего мира, но и получили развитие и детализацию при непосредственном участии вербально-ассоциативных механизмов. Ср., например, искоренить добро (или зло), где вскрывается осознание того, что эти сущности как бы имеют корни, т.е. что их причина достаточно постоянна (воспроизводима); в высказывании Сомнение закралось в ее душу очевидна ассоциация сомнения с чем-то затаенным, в сочетании червь сомнения-с чем-то разъедающим. Аналогичный образ можно продолжить на примере сочетаний потерять волю, воспитывать (в себе) волю (к победе), железная воля; сети заговора, цепь неудач, луч надежды, сын народа и т.д. Здесь не только метафорические обозначения, но и сами опорные наименования "проясняют" свою смысловую потенцию в данных комбинациях. И такие комбинации-не уникальные и случайные соединения: как правило, они составляют регулярные по смыслу парадигмы при опорных наименованиях. •Ср. общий смысл "место", где протекает деятельность и его выражение: поле деятельности, арена борьбы, сфера влияния, область исследования, а также на дне души, в глубине сознания и т.д. При этом ограничения в сочетании тех или иных слов обычно осмысленны. То, например, что долг не может сочетаться со словом низкий (ср. высокий долг), показывает, что это понятие включает в себя осознание обязанности делать добро как этическую норму, а то, что поступок может быть интерпретирован как низкий, но не определяется словами типа высокий, почетный и т.п., говорит об отсутствии в этом понятии связи с нравственной "высотой".

Как считает Дж. Лаков, "естественная логика является теорией логической структуры предложений естественного языка и тех закономерностей, которые лежат в основе того, что понимается под правильным рассуждением, осуществляемым на этом языке (везде разрядка наша. В. Т.). Она является теорией о человеческом мышлении, а не теорией об универсуме. Если естественная логика требует семантики возможных миров, то это означает, что люди понимают вещи в терминах возможных миров, а не то, что физический универсум содержит возможные миры... Хотя естественная логика, если ее можно было бы построить, не делала бы допущений относительно того, каков универсум, она делала бы допущения о том, как человеческие существа понимают универсум" [Lakoff, 1972, 649]. Из приведенного высказывания ясно, какое большое значение придается в современных логико-философских направлениях языку, поскольку именно он "встраивается" в понятийное отображение универсума, привнося с собой и элементы языкового членения мира в само миропонимание.

Необходимо отметить также, что языковая картина мира создается красками так называемой конкретной лексики и опредмечиванием процессуальных значений, а также использованием синтаксических конструкций, изначально отображавших отношения между элементами предметно воспринимаемой действительности, в том числе и лицами как производителями физических действий. В качестве иллюстрации, дополняющей приведенные выше примеры и подкрепляющей сказанное, приведем фрагмент из научно-популярного текста, автор которого широко использует метафорические приемы с целью более тонко "отточить" смысл излагаемого:

"И антиреспубликанская пропаганда в классе, и обрамляющая фильм сцена бомбардировки... плод непосредственных детских впечатлений автора, включенных в сложную структуру ленты. Религиозное образование и окружение, неизбежные для испанца тех лет, способствовали обострению непримиримости будущего режиссера ко всякому духовному гнету, его тяги к высвобождению, которая под постоянным давлением извне приобретала сложный, внутренне противоречивый характер... Чтобы говорить о проблемах остро современных, жгучих и болезненных, необходимо было прибегать к эзопову языку и учить своего зрителя воспринимать... глубинный смысл картины" (К. Разлогов. Карлос Саура - траектория исканий.-Искусство кино. 1985. № 3. С. 116). Все выделенные курсивом в данном отрывке слова и сочетания-плод вторичной номинации, что ясно показывает роль метафоры и других тропов в пополнении лексики, обслуживающей невидимый мир.

Итак, проблема языковой картины мира теснейшим образом связана с проблемой метафоры как одним из способов ее создания. При этом языковая картина мира служит прежде всего целям выражения концептуальной картины. И именно к форме выражения относятся все те языковые механизмы, которые организуют языковую картину мира. Но поскольку форма небезразлична к содержанию, то и языковая картина мира самым непосредственным образом влияет на содержательный аспект отображения действительности. Как отмечает В.И. Постовалова в разделе "Картина мира в жизнедеятельности человека" настоящей книги, картина мира в целом, «не может быть выполнена в "языке", незнакомом человеку... Картина мира ни в коей мере не должна быть и стенограммой знаний о мире». И далее; она «не есть зеркальное отображение мира и не открытое "окно" в мир, а именно картина, т.е. интерпретация, акт миропонимания... она зависит от призмы, через которую совершается мировидение».

Роль такой призмы наиболее успешно выполняется метафорой, поскольку она способна обеспечить рассмотрение вновь познаваемого через уже познанное, зафиксированное в виде значения языковой единицы. В этом переосмыслении образ, лежащий в основе метафоры, играет роль внутренней формы с характерными именно для данного образа ассоциациями, которые предоставляют субъекту речи широкий диапазон для интерпретации обозначаемого и для отображения сколь угодно тонких "оттенков" смысла. Само обращение к метафоре, по мнению С.С. Гусева, изучавшего роль метафоры в науке и научной картине мира [Гусев, 1984], объясняется не интеллектуальным бессилием человека, а тем, что она способна служить средством получения нового знания, создавая мощное ассоциативное поле с помощью ограниченного диапазона средств выразительности, в частности образов или символов.

Итак, мы исходим из допущения о том, что языковая картина мира - это неизбежный для мыслительно-языковой деятельности продукт сознания, который возникает в результате взаимодействия мышления, действительности и языка как средства выражения мыслей о мире в актах коммуникации. Сама метафора языковая картина мира говорит о том, что используемые при формировании понятий вербально-языковые и образные ассоциации и технические средства языка не исчезают бесследно, а придают этим понятиям именно языковую окраску. Последняя входит в иу, содержание в форме различного рода более или менее устойчивых коннотаций, указывающих на языковой источник формирования гносеологического образа, "привязывая" его тем самым к данному языку.

Языковая картина мира, оснащенная метафорами, может угасать, не может долгое время сохраняться (ср., например, выражения типа родиться под счастливой звездой, коса смерти, нести свой крест, море слез и т.п.), однако это не мешает объективному отображению действительности, поскольку эта картина узнается именно как картина и, как всякая метафора, расшифровывается (ср. приведенный выше отрывок о творчестве режиссера К. Сауры, где все метафоры, надо полагать, легко разгадываются в тексте). Эта расшифровка не составляет особой трудности, особенно в тех случаях, когда метафора оперирует обычными для носителей данного языка ассоциациями, тем более что слова и сочетания слов как краски для этой картины реализуются в текстах, отображающих достаточно крупные фрагменты мира и его концептуальной модели.

Языковая картина мира не имеет, таким образом, четких границ, поэтому ее место относительно собственно концептуальной модели мира не может быть определено как периферия. Поскольку метафора как инструмент создания языковой картины мира употребляется достаточно широко, нам представляется более приемлемым постулат о релятивизации языковой картины мира относительно концептуальной его модели. Эта соотносительность является результатом манипуляции языковыми средствами и их интерпретационным использованием при выражении свойств элементов концептуальной системы и заполнения ее лакун [подробнее см.: Павилёнис, 1983, 100-120]. В самом деле, такие метафоры, как движение материи, течение времени, тело, частица и т.п., проникли в концептуальную сердцевину научной картины мира, которая не может обойтись и без многих других понятий, сформировавшихся при помощи метафоры [см., например: Петров,1982; 1985; Гусев, 1984].

Можно сказать, что языковая картина мира осознается во всех тех ,' сферах отображения и обозначения действительности, в которых для формирования новых концептов использовались уже существующие в языке' средства. А это-вся продукция вторичной номинации. Подробнее об этих сферах будет сказано ниже, здесь же следует отметить, что они принадлежат в своем большинстве не физически воспринимаемому миру, изначальному для деятельности человека и формирования его языкового сознания, а тем областям "действительного", которые постигаются умозрительно, создавая совокупность объективных знаний [Поппер, 1983, 439-492].

В том, что этот непредметный мир моделируется при помощи метафоры и по образу и подобию предметного мира, самую существенную роль играет человеческий фактор. Человек может представить нечто в мире как соизмеримое с его возможностями восприятия и ценностной ориентации. "Вторичный" мир возникает не иначе, как в результате интерпретации познающим индивидом фактов в их отвлечении от предметной реальности. Но это отвлечение вновь конкретизируется через соизмерение с образным восприятием каких-то черт этого мира, со стереотипами, функционирующими в данной культуре, и даже с мифическими представлениями. Именно поэтому метафора, способная совмещать в себе абстрактное и конкретное, т.е. логические сущности разных порядков, и синтезировать такого рода сведения в новые концепты, может рассматриваться как механизм, который приводит во взаимодействие и познавательные процессы, и эмпирический опыт, и культурное достояние коллектива, и его языковую компетенцию, чтобы отобразить в языковой форме чувственно не воспринимаемые объекты и сделать наглядной невидимую картину мира-создать ее языковую картину, воспринимаемую за счет вербально-образных ассоциаций составляющих ее слов и выражений.

Метафора как модель и ее смысловые механизмы

По существу метафора является моделью, выполняющей в языке ту же функцию, что и словообразовательная модель, но только более сложную и к тому же действующую "скрыто" и нестандартно.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--