Статья: Новгородская земля в XII - начале XIII в.
Специфика развития Новгородской земли в XI–XIII вв. была во многом связана с предшествующим временем, потому что именно в древности были заложены своеобразные черты и новгородского общественно-политического устройства, и ориентиры новгородской экономики, и принципы взаимоотношений Новгорода с другими землями Руси.
В исторической литературе основные дискуссии связывались с началом Новгорода. Летопись относит его возникновение примерно к 864 году: Рюрик пришел из Ладоги и основал Новый город (легенды о более древнем существовании города сложились не ранее XVII века). Среди археологов имеются расхождения в оценке этого древнейшего показания летописи. Известный знаток новгородских древностей В.Л. Янин относит возникновение Новгорода лишь к X столетию. Г.П. Смирнова доказывала, что древнейшая новгородская керамика, сходная с западнославянской, откладывается в древнейших слоях Новгорода как раз во время, указанное в летописи — во второй половине IX века. Но расхождения в хронологии не столь принципиально значимы — в расчет берутся разные материалы, из разных раскопов, использованы разные способы датировки (скажем, точное датирование современными методами уличных мостовых указывает лишь на время появления этих мостовых, а не самого поселения). Важнее оценить содержание летописного сообщения: в какой степени надежен этот источник.
Имеются разночтения и в определении этнического состава первоначального поселения Новгорода. Но это и естественно: по Волго-Балтийскому пути с запада на восток шли разноязычные отряды и просто переселенцы. В сказании о призвании варягов, датированном в летописи 50–60 гг. IX столетия, действуют два славянских племени и три угро-финских в качестве уже оформившейся федерации и, следовательно, возникшей ранее этого времени. И здесь же присутствуют этнически неопределенные “варяги”, которые явно появились пришли сюда ранее описываемых событий, если даже далекая от Балтики меря должна была платить им дань.
Разные мнения исследователей предопределяет и то обстоятельство, что ранние новгородские летописи сохранили меньше материала, нежели более поздние — софийско-новгородские. Это особенно заметно при описании событий XI века, которые Новгородская Первая летопись передает, следуя в основном за одной из редакций “Повести временных лет” (до 1115 года). Именно это обстоятельство породило распространенное мнение, что до XII века в Новгороде не было самостоятельного летописания. В принципе, расхождения в определении начала новгородского летописания — это одно из многочисленных следствий различного понимания самой сути летописания: единое дерево или сосуществование и борьба различных традиций, выражающих интересы разных политических сил и идеологических устремлений.
Судя по предисловию к Новгородской Первой летописи, этот свод возник в период между 1204 — 1261 годами. По ряду признаков определяется, что свод составлялся в середине XIII века, а позднее он был доведен до 30-х гг. XIV столетия. Именно до середины XIII века использован новгородский источник составителем Ростовского сборника. Свод использовал редакцию “Повести временных лет” в хронологических пределах до 1115 года (но без договоров), которая послужила основой этой ветви новгородского летописания, но она не была ни единственной, ни древнейшей.
В этом смысле важно обращение к софийско-новгородским летописям XV века. Вообще, софийско-новгородские летописи — это скорее материал для летописного свода, нежели сам свод. Летописец оставляет заметки, возможно и для себя, вроде: “ищи в Киевском”, не раскрывая содержания соответствующего текста “Повести временных лет”. Именно вследствие незавершенности работы над текстом в летописях нередки дублирования одних и тех же событий под разными годами. Но в этом неупорядоченном материале просматриваются следы более раннего новгородского летописания, в том числе совершенно неотраженного в Новгородской Первой летописи. Например, софийско-новгородские летописи века дают материал о времени княжения Ярослава (первая половина XI века), которого “Повесть временных лет” не знает. И этот материал явно новгородского происхождения.
Определенным этапом работы в рамках этой традиции был свод, составлявшийся в 80-е годы XII века, предположительно Германом Воятой, скончавшимся в 1188 году. При этом важно, что в Синодальном (древнейшем) списке Новгородской Первой летописи этот летописец обозначает себя под 1144 годом: “Постави мя попомь архиепископ святый Нифонт”. Весьма вероятно, что именно в этом своде было привлечено и ростовское летописание, а именно “Летописец старый Ростовский”. Его влияние заметно в рассказах о Моисее Угрине, сестре Ярослава Предславе, Мстиславе “Лютом” и некоторых других. Причем, в данном случае речь идет именно о своде, то есть создании характерного для феодальной Руси и России исторического труда, соединявшего разные письменные источники. В таких сводах ранее составленные своды обычно продолжались, часто без переработки. Поэтому, скорее всего и на протяжении XII столетия в Новгороде явно был не один центр ведения летописных записей.
Те из исследователей, кто признавал существование новгородского летописания в XI веке (А.А. Шахматов, Б.А. Рыбаков, ряд авторов XIX столетия), обычно искали следы его в 50-х годах. У Шахматова это новгородский материал, привлеченный в Киеве впервые в предполагавшийся им “Начальный свод 1095 года” и следы его он искал в составе “Повести временных лет”. Б.А. Рыбаков говорит об “Остромировой летописи”, в большей мере используя материал софийско-новгородских летописей, то есть с неизбежным выходом на иную традицию, нежели отраженную в “Повести временных лет”. Такая датировка подтверждается важным указанием софийско-новгородских летописей под 1030 годом. В них по сравнению с “Повестью временных лет” добавлено, что в 1030 году Ярослав после создания города Юрьева вернулся в Новгород и собрал “от старост и поповых детей 300 учити книгам”. А далее следует исключительно важное “припоминание”: “Преставися архиепископ Аким Новгородский, и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаше”. Ефрем, очевидно, возглавлял новгородскую епархию, как Анастас и позднее Иларион киевскую церковь. Первый (или один из первых) новгородский летописец определяет себя как ученика Ефрема, и это ведет именно к середине XI века, поскольку о Ефреме говорится уже в прошедшем времени, ведь Ефрем исполнял обязанности главы новгородской церкви до утверждения византийской митрополии в Киеве в 1037 году.
В основе софийско-новгородских летописей лежит свод 1418 года, непосредственно до нас не дошедший. Но с ним, видимо, были знакомы составители младшего извода Новгородской Первой летописи. В софийско-новгородских летописях отмечается хронологическая путаница, что может свидетельствовать об отсутствии в первоначальном тексте абсолютных дат: даты проставлялись либо летописцем середины XI века, либо более поздним летописцев.
***
В XII–XIII вв. Новгородская земля устойчиво держалась общинно-республиканским форм общежития, сохранявшихся на протяжении многих столетий и не до конца задавленных идеологией и практикой крепостничества. Уже говорилось, что по специфике своего социально-политического устройства Новгород близок городам славянского балтийского Поморья (Южная Балтика). Эта специфика и составляла своеобразие Новгородской земли в рамках восточнославянского государственного и этнического объединения: изначальная слабость княжеской власти; большой авторитет религиозной власти (и в язычестве, и в христианстве); вовлеченность в социально-политические процессы разных слоев населения (помимо холопов-рабов).
Из пределов Новгородской земли эта система социально-политических отношений распространилась далеко на восток, вплоть до Сибири, как это показал, в частности, Д.К. Зеленин. Характерно, что подобная система особенное распространение получила на тех территориях, где земледелие существует, но оно неустойчиво, а потому большую роль играют промыслы и торговля. Важен и еще один момент — на этих территориях никогда не было и не будет крепостного права, поскольку феодальные вотчины здесь не имеют смысла: насильно привязанный к месту смерд ничего не даст его потенциальному владельцу. Зато “дани” и “оброки” сохранятся в этих регионах на протяжении столетий. Повлияло на отсутствие крепостного права и то обстоятельство, что в сельской местности, находящейся в суровых и неустойчивых климатических условиях, требовались инициатива каждого работника и соблюдение принципа “артельности”. Это, в свою очередь, вызывало необходимость сохранения общинной общественной структуры, в которой господствовал принцип выборности руководителей, когда лица, занимающие выборные должности, осуществляли внутреннее управление общиной и представительство общины вовне ее.
Для понимания своеобразия социально-политического устройства Новгородской земли необходимо учитывать и тот факт, что в Новгородской земле существовала иерархия городов — все города рассматривались в качестве “пригородов” Новгорода и должны были нести по отношению к нему определенные повинности. Но внутри каждого из этих городов управление выстраивалось снизу вверх, также как и в самом Новгороде. Конечно, с углублением социальных противоречий, между “верхами” и “низами” городского общества часто возникали противостояния, а то и открытая борьба. Но “смерд”, как основная категория населения, являлся значимой фигурой и в начале XI века, и в XII веке, и позднее, когда князья в противостоянии боярам оказывали поддержку именно “смердам”.
В Новгородской земле была своя специфика взаимодействия славянских и неславянских племен. Дело в том, что неславянские племена в большинстве случаев довольно долго сохраняли обособленность, а их внутренняя жизнь оставалась традиционной. Новгороду в целом или отдельным новгородским светским и церковным феодалам эти племена выплачивалась дань и сбор такой “дани” был основной формой подчинения неславянских племен главному городу края или его “пригородам”. В числе племен-данников Новгорода были ижора, водь (у побережья Финского залива), карела, Терской берег на юге Кольского полуострова, емь (финны), печера, югра. Причем на востоке, в Приуралье (земли печоры и югры) погостов для сбора дани не было, и туда направлялись специальные дружины. Сбор “дани” обычно проходил мирно, при обоюдном согласии, хотя, конечно же, были и случаи, когда новгородские дружинники занимались грабежами. Но в целом ситуацию взаимоотношений Новгорода с восточными и северными племенами отражает карело-финский эпос: в нем нет самого понятия внешнего врага, а враждебные силы прячутся в подземельях или на небесах.
Претендовал Новгород и на сбор дани с племен Восточной Прибалтики. Но в этот регион с конца XII века начинают проникать немецкие крестоносцы, с которыми Новгород позднее будет вести постоянную и тяжелую борьбу. Центром новгородского влияния на восточно-балтийские племена был город Юрьев, основанный в 1030 году Ярославом Мудрым. Борьба за Юрьев долго будет важнейшим звеном в противостоянии “натиску на восток” крестоносцев. Племена, находившиеся на территории собственно Новгородской земли, как правило, выступали в союзе с новгородцами против натиска с запада немцев и скандинавов.
Основные элементы собственно новгородского самоуправления — вече, институт посадников, институт тысяцких, институт старост и связанные с этими институтами хозяйственно-управленческие должности. Изначально важную самостоятельную роль играли в язычестве волхвы, а после принятия христианства — епископы и архиепископы. Роль этих различных институтов выявляется в связи с какими-нибудь конфликтами: либо между князем и городом, либо внутри господствующих “золотых поясов” — претендентов на высшие должности, либо между “верхами” и социальными “низами” города.
Обычное впечатление о новгородском самоуправлении, как о неуправляемой вольнице складывается под влиянием суммы летописных известий. Но ведь летописи не сообщают о каждодневных, “рутинных” делах летописи, отражая на своих страницах только какие-то важные события. Но даже сохранившиеся сведения — это свидетельство высокой политической активности новгородского населения, возможной лишь в условиях определенной правовой защищенности.
Кардинальный институт в системе самоуправления — вече, которое было своеобразным продолжением обязательных “народных собраний” в любых родоплеменных объединениях (и территориальных, и кровнородственных). Нередко подвергается сомнению сам факт существования вече, а под ним предполагается какое-то узкое собрание “верхов”, которое выдает свое решение за “общенародное”. Такие спекуляции наверняка были, но говорят они о том, что некогда дела решали на общем собрании.
В XII–XIII веках именно “вече” и его решения корректировали поведение исполнительной власти. Реально зафиксированные летописями народные собрания, чаще всего предстают как нечто чрезвычайное, вызванное неожиданно возникшими проблемами. На каком-то этапе они, видимо, и стали таковыми. Но необходимость обращаться к мнению вече даже и при решении заведомо сомнительных вопросов, является аргументом в пользу народного собрания: его нельзя заставить, а потому надо обмануть. Конечно, реальные дела нередко вершились за спиной “вечников”. Но если Новгороду надо было кому-то или чему-то реально противостоять, то без “вече” обойтись было невозможно. Следовательно, сам “чрезвычайный” характер народных собраний является своеобразном свидетельством о “высшем” критерии власти, как обязанности решать неотложные вопросы, вставшие перед всей племенной или территориальной организацией. И в некоторых случаях именно решение “вече” блокировало — правильные или неправильные — намерения бояр.
В практике новгородской политической жизни к мнению и решению “вече” приходилось обращаться неоднократно, и летописи сообщают в целом ряде случаев о противостоянии “вече” аристократической “Софийской” и ремесленно-купеческой “Торговой” стороны, то есть о собраниях разных либо территориально, либо социально объединенных новгородцев, со своими предложениями или требованиями. И нередко спорные вопросы решались на мосту между “Софийской” и “Торговой” стороной Волхова: кто кого с моста сбросит. Локальные вопросы решало вече городских посадов-концов. На таких собраниях обычно обсуждались и возможные претензии к исполнительной власти города.
Сам круг и состав “вечников” в разные времена и у разных племен не одинаков, как не одинаковы и “ведущие” в рамках вечевых собраний, что видно в практике разных земель Руси. Сказываются неизбежные “внешние влияния”, вызванные, в частности, условиями расселения славян в VI — IX веках, а также приходящимся на это же время процессом углубления социального размежевания и кровнородственного, и территориального коллектива.
Институт “тысяцких” проясняется из самого обозначения должности. Это традиционная славянская выборная от “Земли” должность, в рамках “десятских”, “пятидесятских”, “сотских” и следующих за ними. “Тысяцкие” — это те, кому поручалось возглавлять ополчение города и округи. Естественно, что “тысяцкие” стремились удержать свои права, сохранить должности для потомков или в ближайшем окружении. Но формальных прав они на это не имели, а потому вокруг этой должности могла развертываться борьба потенциальных кандидатов.
Наиболее значимой в исторической перспективе в Новгороде была должность “посадников” (институту “посадников” посвящена основательная монография В.Л. Янина). Наиболее запутанным остается вопрос о зарождении этого института и функциях посадников в X–XI вв. Даже этимология, вроде бы прозрачная, дает возможность двоякого толкования: посадник, как “посаженный”, и посадник, как управляющий “посадом”, торгово-ремесленной частью городов. Основная проблема, связанная с институтом посадничества, это — процесс превращения княжеского “посаженного” чиновника в выборную республиканскую должность. В “Повести временных лет” первые новгородские “посадники” упомянуты в связи с деятельностью киевского князя Ярополка Святославича. При этом имеет значение тот факт, что речь идет не об одном посаднике, а о посадниках во множественном числе. Так же во множественном числе они упоминаются после возвращения в Новгород из “заморья” Владимира Святославича: князь отправляет их в Киев с напутствием, что скоро он и сам направится к Киеву против Ярополка. “Посадники” Ярополка не попали в позднейшие перечни, которые обычно открываются именем Гостомысла. Имя Гостомысла, видимо, было популярно в новгородских преданиях, и привлекалось для оправдания права новгородцев выбирать посадников и приглашать по своему выбору князей. Само это имя впервые появится в софийско-новгородских летописях, в которых Гостомысл представлен в качестве предшественника Рюрика. Было ли имя Гостомысла в первоначальной новгородской летописи (по Б.А. Рыбакову — в “Летописи Остромира”) остается неясным. Вообще само появление имени Гостомысла связано с оживлением воспоминаний новгородцев о прежних вольницах и желанием их возрождения в XV столетии. Но такая же ситуация сложилась и в XI веке, после смерти Ярослава Мудрого. Соответственно и сообщение софийско-новгородских летописей о том, что Гостомысл — это “старейшина”, избранный посадником, актуально не только для XV-го, но и для XI века.
В софийско-новгородских летописях, равно как в списках посадников, второе после Гостомысла имя — Константин (Коснятин) Добрынич, который был двоюродным братом князя Владимира Святославича и, соответственно, двоюродный дядя Ярослава. В 1018 году Константин резко воспротивился попытке Ярослава бежать, бросив все, к варягам. И это тоже показатель — посадник выражал настроения и волю новгородцев. Ярослав же сурово расправился с близким родственником. В летописях все эти события отнесены к концу второго и началу третьего десятилетия XI века. По мнению В.Л. Янина, их следует перенести в 30-е годы, с учетом дублирования в софийско-новгородских летописях всех записей за это время с разницей примерно в 16 лет (это соответствовало бы использованию Александрийской космической эры, определявшей время от “сотворения мира” до Рождества Христова в 5492 года, то есть как раз на 16 лет ранее указываемой в константинопольской эре).
Еще один новгородский посадник в XI веке — Остромир, по заказу которого было изготовлено знаменитое “Остромирово Евангелие”. В рассказе о походе на греков в 1043 года в качестве воеводы Владимира упоминается его сын Вышата. Позднее тот же Вышата в 1064 году уйдет из Новгорода в Тмутаракань вместе с князем Ростиславом Владимировичем. Дата 1064 год вызывает сомнение. В “Остромировом Евангелии” ее владелец определен как “близок” Изяслава, то есть родственник именно Изяслава. А Изяслав утеряет киевский стол сначала в 1068 году, а затем в 1073 году, когда киевский стол займет главный антагонист Изяслава — Святослав Ярославич. Конфронтация именно с семейством Святослава предполагает события 1068 года. Ростиславу же пришлось столкнуться с сыном Святослава Глебом, занимавшим Тмутаракань. Очевидно, и Остромир был связан и с этой ветвью потомков Ярослава, оказавшихся изгоями. Но вопрос о взаимоотношениях внутри княжеской и посаднической ветвях власти в этом случае не прояснен. По всей вероятности, Ростислав бежал, будучи не в силах противостоять какому-то кандидату на новгородский стол, выдвинутому Всеславом или Святославом.
В летописи под 1054 годом — датой кончины Ярослава Мудрого — сказано о гибели Остромира в походе на чудь. Но “Остромирово Евангелие” относится к 1057 году, следовательно, ранние новгородские летописи не сохранили точной датировки (данная неточность может служить аргументом в пользу того, что древнейшая новгородская летопись не имела дат “от Сотворения мира”).
В дальнейшем институт посадничества укреплялся в Новгороде за счет того, что киевские князья посылали в сюда еще недееспособных детей, за которых и от имени которых управляли присланные с ними воеводы и посадники. Ростиславу было 14 лет, когда умер его отец Владимир. Мстислав Владимирович впервые был отправлен в Новгород примерно в 12-летнем возрасте (и пробыл в первый свой приход в Новгород 5 лет, до 1093 года). Списки посадников за это время дают целый ряд имен, не отраженных в других источниках. Княжение Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича в целом — время заметного укрепления власти киевского князя, усиление определенного единства разных земель под его властью. Вторичное пребывание Мстислава в Новгороде приходится на 1096–1117 гг., причем попытка Святополка Изяславича, княжившего в Киеве после смерти Всеволода и до своей кончины в 1113 году, воспользоваться правом первого лица — была отвергнута новгородцами, отдавшими предпочтение Мстиславу. Но переход Мстислава в Киев в 1117 году нарушил гармонию. Мстислав оставил в Новгороде сына Всеволода с обещанием, что тот ни в коем случае не оставит Новгород. Однако сразу после кончины Мстислава в 1132 году новый киевский князь Ярополк перевел Всеволода в Переяславль, откуда его вскоре изгнали дяди Юрий и Андрей. Всеволод вынужден был вернуться назад в Новгород, но там ему припоминали “измену”, а в 1136 году выгнали с позором. Судя по всему, Всеволод и ранее держался лишь авторитетом и мощью занимавшего Киев отца, и конфликт 1132 года лишь обнажил реальные взаимоотношения князя и “Земли”, которая поднималась, восстанавливая в ряде случаев древние формы самоуправления. Новгородский летописец отмечает, что в изгнании Всеволода Мстиславича в 1132 году участвовали и псковичи, и ладожане, и вообще “бысть въстань велика въ людьх”. Правда, затем новгородцы и их “пригороды” “въспятишася”. Но 1136 год окончательно знаменовал новую форму взаимоотношений всей Новгородской земли с приглашаемыми князьями (ладожане и псковичи и в этом решении участвовали).
1136 год — дата, значимая и для Новгорода, и для Руси в целом. Именно с этого времени фактически перестали действовать и принцип “старейшинства”, и принцип “отчины”. В литературе отмечалось, что за следующее столетие в Новгороде будет совершено более 30 переворотов. И волнения возникали не только из-за борьбы в верхах, в среде посадников и “золотых поясов”. Социальные проблемы тоже постоянно всплывали на поверхность общественной жизни, и некоторых из приглашенных князей уже боярство обвиняло в предпочтениях, оказываемым смердам. Вообще архаизация социальных отношений в Новгородской земле оказалась одной из причин развития по северу Руси буржуазных отношений, в то время как в центре и в южных пределах феодализм привнесет крепостнические отношения.
Во второй половине XII — начале XIII столетий новгородцы будут лавировать между соперничавшими ветвями Ярославичей. Так, изгнав Всеволода Мстиславича (Мономаховича), они немедленно пригласили Святослава Ольговича — одного из главных соперников Мономаховичей. Естественно, что такой поворот не устраивал многих в Новгороде и в Пскове. В смуте 1136–1138 годов псковичи примут Всеволода Мстиславича, а новгородцы будут держаться Святослава Ольговича, хотя особой поддержки он и в Новгороде не получил. Конфликт возник у князя и с епископом Нифонтом, как отмечено выше, на бытовой почве. И неудивительно, что Святослав Ольгович вскоре покинул Новгород.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--