Статья: Об ошибках, уловках и провокационных конструкциях в структуре полемического текста прессы
К тому же роду софизмов произвольного названия относится одна из самых обычных уловок спора – бездоказательная оценка доводов противника: “А ведь “Принцип домино” – передача по нынешним временам почти приличная по сравнению с ток-шоу малаховых, нагиевых, кушанашвили. Там и говорить не о чем. Там любое хамство позволено” [2, 43].
К софизмам произвольного довода относятся часто и мнимые доказательства. Например, тождесловие, где в виде довода приводится для доказательства тезиса тот же тезис, только в других словах, или “обращенное доказательство”, когда мысль достоверную или более вероятную делают тезисом, а мысль менее вероятную – доводом для доказательства этого тезиса. Иногда же используется “ложный круг”, или “круг в доказательстве” или “ заколдованный круг”, когда в одной и той же полемике тезис и доказательство несколько раз меняются местами. В полемических материалах прессы эти виды софизмов встречаются редко, в отличие от текстов электронных средств массовой информации. Возможно, особенности письменной речи позволяют отчасти регламентировать процесс их употребления.
Распространенной же ошибкой в прессе можно назвать софизмы непоследовательности
(неправильные рассуждения), где тезис “не вытекает” из доводов. В текстах многих полемических статей обнаруживается и false cause
(ложная причина). Это общий термин для сомнительного заключения о причине и следствии.
Например, М. Майзель называет героев А. Платонова “ошибкой мастера” на основании того, что герои эти “преклоняются перед мертвой материей”. Они “машинны” и в силу этого “пассивны” [13, 195].
Другой вариант – non sequitur – заключение, которое не связано с предпосылками или не является разумным выводом из них: “Россия не нуждается в резком росте добычи нефти”, – заявил Ходорковский. Это утверждение выглядит, по меньшей мере, странным, если учесть, что нефтяной экспорт приносит стране треть ее бюджетных доходов” [18, 26]. В цитируемом фрагменте идет речь о внутренних потребностях страны, а далее – об экспорте. В первой части – о “ резком приросте” добычи нефти, который автор оценивает как рискованный. Во второй части этот параметр опускается. Фраза М. Ходорковского необоснованно включается в материал и трансформируется журналистом в точку зрения оппонента.
Факты, которые звучат в публикации, опровергают вывод журналиста о значительной доходности отрасли для государства. Автор, напротив, доказывает всем текстом сегодняшнюю неэффективность распределения прибыли.
К часто встречающимся уловкам относится “ раздувание” проблемы, когда для того, чтобы в негативном свете показать оппонента, говорят о проблеме, в которую он включен, как о глобальной, гиперболизируя ее значение. Иногда проблема преувеличивается для того, чтобы придать ей вес и обратить внимание общественности на ее существование, а фигура оппонента в таком тексте отходит на второй план. Например, в публикации “ Налог с летальным исходом” автор, рассуждая о НДС на лекарства, “ раздувает” безусловно существующую проблему до масштабов апокалипсиса:
“...Нынешние цены на препараты делают их вовсе недоступными для большинства, именно большинства, я на этом настаиваю – россиян” [11, 27]. Опускается информация о дешевых аналогах дорогих препаратов, односторонне, без конкретизации, тенденциозно подается информация о льготах.
В сочетании с заголовком и подписью к фотографии старика “Дорогие лекарства ускоряют дорогу к смерти” публикация прочитывается как необычайно категоричная и скорее вызывает неприятие и протест, нежели согласие с позицией журналиста.
Все эти приемы и уловки включают нередко риторические фигуры, понимаемые нами в соответствии с определением Б. В. Томашевского как “приемы изменения основного значения слова” [22, 334]. Ю. М. Лотман справедливо замечает, что “существуют культурные эпохи, целиком или в значительной мере ориентированные на тропы, которые становятся обязательным признаком всякой художественной речи...” [12, 184]. Можно сказать, что полемический текст в каком-то смысле представляет именно такую эпоху в журналистике.
Возможно, отчасти потому, что троп вообще является фигурой, “рождающейся на стыке двух языков” [12, 185].
Помимо уловок, полемика использует и
ложь. Журналист может как передавать аудитории лживые сведения, так и эксплуатировать существующие у аудитории обманные представления.
В последнем случае достигается
эффект экономии усилий, поскольку журналисту нет нужды доказывать то неверное, что аудитория уже приняла как вполне справедливое.
Достаточно лишь воскресить в памяти читателя существующие ошибочные представления.
Но и правда может преподноситься журналистом так, что у читателя формируется глубокое сомнение в ее истинности и он склоняется к противоположной точке зрения. Последний вариант аргументативного поведения часто проявляется в структуре опровержения. Вместе с тем в полемических материалах прессы ложь – не самый эффективный способ убеждения читателя. Во многом это связано с возможностью перепроверки фактов, и позиция, выстроенная на лжи, может быть полностью дискредитирована в случае обнаружения обмана.
Однако нельзя не заметить, что, хотя ложь и не является доминантным признаком полемических публикаций прессы, печатная полемика все же далеко отходит от принятых законов спора. В полемических текстах в традиционные формы аргументации умышленно включаются риторические ошибки, уловки, а логические аргументы с легкостью трансформируются критиками и публицистами в так называемый “аргумент к человеку”.
Аргумент при помощи примера часто переходит в “дамский аргумент”. Подобное “изменение” мы можем увидеть в статье А. Фадеева “Об одной кулацкой хронике” [24, 206-209]. Доказывая “вредность” произведения, критик “отжимает” из повести А. Платонова “Впрок” все светлое и оставляет только эпизоды, описывающие тяготы колхозной жизни, а потом утрирует их, доводит до абсурда. Такой же прием и по поводу той же повести использует в статье “Клевета” И. Макарьев [14, 23]. Далее в тексте критиков “дамский аргумент” доходит до так называемого “чтения в сердцах”, когда критики пытаются анализировать не только недостатки произведений писателя, но и делают попытку проанализировать подспудные, “вражеские” мотивы автора. Платонова называют “классовым врагом” с “мелкой душонкой”, стремящимся “опорочить нашу жизнь”.
Аргумент от авторитета, вполне корректный и точный, становится иногда тривиальным “аргументом к городовому”: критики ссылаются на “сильную личность” для доказательства своей правоты. Д. Уолтон отмечает, что “суть уловки одна: ссылка на “власть”, которая авторитетна или сильна и может зажать противнику нашему рот. Что и требовалось доказать. Для того чтобы применить такую уловку, требуется, конечно, очень невежественная голова или очень темная совесть” [23, 76]. Д. Уолтон включает ее в рассуждение на основе источников: “Сначала человек спорит честь честью, спорит из-за того, истинен ли тезис или ложен. Но спор разыгрывается не в его пользу – и он обращается ко властям предержащим, указывая на опасность тезиса для государства или общества и т. д. Все равно, какие власти: старого режима или нового, “городовые” или “товарищи”, – название такого приема одно и то же: “призыв к городовому” [23, 77].
Но “призыв к городовому” имеет целью не только прекратить спор. Иногда важно заставить оппонента хотя бы в рамках материала отступить от своей позиции. Тогда упомянутые нами доводы получают название “палочных доводов” [23, 78]. Подобного рода уловки могут фигурировать в тексте в разных конкретных формах – в форме апелляции к общепринятой точке зрения, к примерам, социально одобряемым в каждом конкретном случае, к народной мудрости, воплощенной в пословицах и поговорках. Возможность трансформации аргумента от авторитета связана напрямую с качеством самой категории “авторитет”. Широкий диапазон ее использования объясняется во многом тем, что авторитет может быть логически не обоснован, но обусловлен идеальной представленностью индивида в сознании других. Средства массовой информации с успехом используют этот механизм, сначала возвеличивая человека, а потом ссылаясь на него.
Видоизменения “аргументов к городовому” и “палочных доводов” бесчисленны. Так, А. Фадеев в упомянутой ранее статье обращает внимание на образ Ленина во “Впроке” и “укрепляет” таким образом свою позицию. Он часто использует и другие аргументы к городовому, когда ссылается на коммунистическую партию или советский народ. Этот народ в публикациях Фадеева становится своеобразным архетипом отца, сильной защищающей и карающей руки [24, 206-209].
К наиболее частым видоизменениям и усложнениям относятся многие случаи “чтения в сердцах”. Эта уловка состоит в том, что полемист анализирует не столько доводы оппонента, сколько те тайные мотивы, которые заставили их высказывать. Или, напротив, высказывает догадку о том, почему человек не говорит чего-нибудь или не пишет.
К этому же разряду уловок нужно отнести и инсинуацию, когда полемист стремится подорвать в читателях доверие к противнику
и к его доводам, используя для этого необоснованные уничижительные намеки. Инсинуация основана на активизации так называемой дестабилизирующей информации – то есть такой информации, которая на какое-то время способна “сбить с толку” читателя или оппонента, заставить его усомниться в собственной правоте, в собственных убеждениях, в непреложных истинах и общепринятых точках зрения через такие реакции, как испуг, недоумение, удивление, непонимание. В полемике роль дестабилизатора чаще всего играет провокационная речь.
По определению Е. Н. Зарецкой, “провокационная речь – это особый тип речи, рассчитанный внутренне на получение некоторой ответной информации – или известной тому, кто провоцирует, или неизвестной” [8, 60]. В полемическом тексте, как правило, проявляет себя первая целевая установка. Журналист знает или с большей или меньшей степенью достоверности предполагает ответ оппонента.
Речь умышленно выстраивается так, чтобы получить желаемый ответ.