Статья: Словообразовательная метафора в истории русского языка
Несколькими примерами представлены прилагательные физического и психического состояния: озадаченный, осовелый, мертвенный и физической характеристики предмета: пружинистый.
Глагольные СМ продолжают заполнять смысловые группы глаголов поведения, проявления свойств характера: выцыганить, гусарить, дармоедничать, двуличничать, двоедушничать, захребетничать, нахлебничать, прислужничать, прифрантиться, проворонить, риторствовать, сатанеть, сбычиться, смудрить, школьничать; состояния, изменения состояния: замудрить, мозговать, обездушеть, озадачиться, оскотиниться, поёжиться, советь; отношения: втрескаться, колпачить, миндальничать, озадачить, полаяться, собачиться, шерстить; психического воздействия: огорошить, принизить, прошколить, услащать; физического воздействия: звездануть, лапать, перелицевать, распатронить; движения, перемещения: змеиться, поколесить, проколесить.
Кроме этого СМ пополняют глаголы ЛСГ уничтожения, траты: разбазарить, разбазариться, раскошелиться, ухлопать.
В системе словообразовательных метафор XIX в. также можно отметить несколько слов, в которых отразились социально-политические, общественные процессы того времени. Отмена крепостного права и последующее за тем резкое расслоение крестьян на бедняков и кулаков вызвало к жизни производное мироед ‘тот, кто живет чужим трудом, эксплуататор’. Метафорический образ основан на ассоциациях поедания одного существа другим (корень – мир- в данном случае имеет значение ‘народ, люди’); производное, возможно, образовано по аналогии с существительным людоед. Слово мироед по происхождению является областным8, а одним из первых зафиксировал его и дал развернутое толкование М.Е. Салтыков-Щедрин в рассказе «Мироеды»:
«Мироед – порождение новейших времен»
(М. С.-Щедрин).
Укрепление чиновничьей власти, произвол и взяточничество, царившие в этой среде, отразились в слове чинодрал ‘бюрократ, чиновник’:
«Оттого, что <...> какой-нибудь жалкий чинодрал из управы благочиния, муж беременной жены и отец девяти младенцев...» (А. Куприн). Внутренняя форма слова весьма прозрачна: в ней прочитываются ассоциации с фразеологизмом драть три шкуры ‘беспощадно, жестоко эксплуатировать, притеснять кого-либо’, а также с одним из значений глагола драть ‘брать, назначать за что-либо непомерно высокую плату’.
Первая половина XIX в. ознаменована расцветом русской словесности – литературы и журналистики. Как и в веке XVIII, большая часть писателей являлась графоманами или эпигонами; языковое сознание выразило это в словахсинонимах стихоплёт ‘плохой, бездарный сочинитель стихов’ и рифмоплёт ‘то же, что стихоплет’, а также в слове щелкопер ‘бездарный, но много и легко пишущий писатель, журналист’: «Художественные формы всегда останутся тожественными с формами действительности, так, как это было до сих пор, и не выдумать ничего лучшего целому легиону прометеев-эстетиков даже при помощи такого же легиона рифмоплетов и сказочников» (В. Майков); «А ведь он гений; по приговору газетчиков и стихоплетов – неизбежная судьба услужливой Европы» (Г. Данилевский); «Стало быть, для вас все равно, что какой-нибудь щелкопер осмелится выразиться обо мне, что я не имею достаточно энергии, что я человек несовременный » (М. С.-Щедрин). Т.е. словесный ряд, наметившийся в XVIII в/ (рифмачество, рифмотворец, рифмосплетение), продолжает пополняться. Пополняется состав производящих основ, и прежде всего за счет слов семантической сферы «человек» (школьник, гусар, ритор, лоб, губа; есть, лизать, петь и др.). Некоторые слова используются вторично (голова, горло, рот, сладкий, пустой) – для создания новых СМ (головоломный, головорез, горлодер, губошлеп, пустоплет; сладкозвучный, сладкопевный). Другие семантические сферы менее активны в роли производящих, но и они вовлекаются в процесс формирования СМ – «животные»: собака, сова, свинья, рог, шерсть; «растения»: горох, миндаль; «артефакты»: кошелек, пружина.
Таким образом, словообразовательная метафора продолжает наметившуюся в древнерусский период тенденцию развития в рамках антропоморфных моделей.
Еще одна закономерность, характерная для динамики СМ, – движение в сторону стилистически сниженных ресурсов языка. Если в XVIII в. количество разговорно-просторечных слов составляло половину от всего массива, то в XIX в. это количество составляет 65% (96 стилистически сниженных слов).
Данная закономерность обусловлена как общей тенденцией «расширения границ <литературной речи> в сторону так называемых “простонародных диалектов”, в сторону живой народной речи»9, так и функциональными свойствами СМ – давать оценочную характеристику предметам и явлениям. При этом СМ выражают в основном отрицательную оценку предметов и явлений. Словообразовательных метафор, служащих для собственно номинативных целей, в данный период образовалось всего тринадцать: волнолом, волнорез, громоотвод, крылатка, отрог, разлетайка, роговица, беспредметный, внушительный, пружинистый, змеиться, озадачить, раскрепостить.
Русский язык ХХ века В XX в. наблюдается количественный скачок СМ – появляется 299 слов.
В классе имен существительных количественные позиции продолжают сохранять имена лиц и абстрактные наименования: наименования лиц: аллилуйщик, безотрывник, беспорточник, беспредметник, буквалист, книгоед, небокоптитель, очернитель, очковтиратель, подкаблучник, спиногрыз, тугодум, шкуродер; отвлеченные имена: автоматизм, аллилуйщина, безвкусие, бесхребетность, буквализм, живоглотство, мешочничество, надругательство, нервотрепка, пережиток, показуха, пустозвонство, сердцеедство, схематизм, шкурничество, штукарство, штурмовщина.
Наименования предметов, как всегда, немногочисленны: авоська, забегаловка, лавинорез, небоскреб.
Имена прилагательные пополняют в основном три семантические группы: характер человека, свойства натуры, интеллектуальные способности: барственный, безголосый, безликий, бесхребетный, боевитый, въедливый, лизоблюдский, прихлебательский, слабоголовый, шкурнический, языкастый; социальная характеристика: беспорточный, босяцкий, высокопоставленный; характеристика отвлеченного предмета: автоматичный, бесперебойный, беспочвенный, броский, драконовский, перерожденческий, потусторонний, почвеннический, схематичный, умопомрачительный, упаднический, штукарский.
Глагольные СМ расширяют состав уже сформировавшихся групп: глаголы поведения, проявления свойств характера: базарить, барствовать, бронзоветь, выкаблучиваться, вынюхивать, ишачить, мелочиться, набычиться, обайбачиться, раззвонить; состояния, изменения состояния: овеществиться, остекленеть, поершиться; отношения: бичевать, вуалировать, футболить; психического воздействия: взвинтить, взгреть, песочить, раздраконить; физического воздействия: гробить, всадить, отметелить, раскочегарить, угробить; движения, перемещения: вырваться, промаячить, прошвырнуться, усвистать; а кроме того, пополняют новые ЛСГ – глаголы восприятия: проморгать, прошляпить и глаголы деятельности: засобачить, молнировать, расконсервировать, химичить, штопорить.
Среди СМ, отразивших советскую действительность (общественно-политические изменения, научный прогресс и т.п.), следует отметить слова автоматизм, химичить, штурмовщина, подкаблучник, аллилуйщик. Рассмотрим примеры. Первая половина ХХ в. характеризовалась не только появлением всевозможных автоматических устройств, но и автоматизацией производственных процессов, поэтому производные автоматизм ‘механичность, бессознательность, непроизвольность действий, движений’ и автоматичный ‘характеризующийся автоматизмом’ продолжили ассоциативный ряд, начатый словами машинальный, механичный: «Утрачен был не только автоматизм суждений, но и автоматизм наблюдений» (В. Шаламов); «В эту минуту мы видим ее, – говорит дежурный врач, – она ходит бесшумно, движения ее автоматичны, руки висят вдоль несколько наклоненного туловища»
(И. Мечников).
Возникшее в 30-е гг. существительное штурмовщина ‘поспешная работа с целью наверстать упущенное (как следствие плохой организации дела)’ с ярко выраженной идеологической оценкой, отражало изнаночную сторону одного из главных социалистических методов работы – ударничество, это как бы извращенная форма ударничества: «И потом, самое главное, поймут ли нас люди, поверят ли в необходимость штурмовщины?» (М. Григорьев).
В 70-е гг. появился глагол химичить ‘изобретать, придумывать’ и ‘хитрить, мошенничать, плутовать’10: «Контора действительно была законная, бюро путешествий, которых расплодилось, что абрикосов в урожайный год, и все химичили
с визами» (Г. Маркосян-Каспер). Возникновению этих смыслов способствовало прежде всего все возраставшая популярность химии как науки и как отрасли промышленности. Значение ‘мошенничать’ поддерживается ассоциативным фоном, в частности, одним из жаргонных значений слова химия ‘разновидность наказания за совершенное уголовное преступление в виде отбывания срока принудительных работ на стройках или вредных производствах’11.
Существительное подкаблучник ‘тот, кто находится в подчинении у жены’ также являлось приметой общественных изменений: все более возраставшей значимости женщины в жизни общества, окончательное утверждение ее равноправия с мужчинами, которые «сдали» многие общественные, профессиональные и семейные позиции (женщина осваивает чисто мужские профессии, нередко становится основным кормильцем семьи):
«Нередко ощущая такое противодействие, он поспешно ретировался, ибо по сути-то своей был подкаблучником» (А. Алексин). Безусловно, подобный тип мужчин существовал и прежде, но только с установлением гендерного равноправия он мог получить словесное выражение.
Значительно расширяется состав производящих основ, относящихся к различным семантическим сферам, основные из которых – на протяжении всей истории словообразовательной метафоры – «животные» (ишак, пес, собака, байбак, дракон, морда) и «артефакты» (предмет, каблук, гроб, штопор), но ведущей по-прежнему остается семантическая сфера «человек»: наименования лиц, соматизмы; действия, производимые человеком, продукты интеллектуального труда и т.п. (барин, скулы, спина, голос, текст, схема, футбол, химия, бросать, швырнуть, греть, босой).
Основной массив словообразовательных метафор, возникших в XX в., выполняют характеризующую функцию – оценочные коннотации превалируют над денотативным содержанием. Однако если в XVIII–XIX вв. оценка отражала общественное осуждение именуемого объекта, то в ХХ в., особенно в первой его половине, многие
СМ имеют оценку не столько общественную, сколько политическую – об этом говорят прежде всего особенности словоупотребления: «Злопыхатели и очернители, советская литература
как-нибудь и без них обойдется» (В. Некрасов); «...То это во всяком случае один из немногих пережитков демократии, которые еще остаются в Соединенных Штатах» (Л. Троцкий); «Вот это и есть враждебное, перерожденческое дело» (Г. Козинцев);
«...Именно среди них тогда встречались упадничество, моральная распущенность» (А. Володин); «Но и там он упрямо требовал, чтобы ему доказали, какую прибыль получит государство от такой штурмовщины» (Д. Гранин).