Статья: Служение правде
— Хорошо. Но иные вещи надо перечитывать и в зрелом возрасте.
Подумал и добавил:
— Впрочем, и это — общее место. Всем известно, что классиков надо читать и перечитывать много раз.
Вечером я нашел "Избранные статьи" Н.Г.Чернышевского и пробежал названную статью.
На следующее утро я повинился: в газетной дискуссии я в самом деле прошелся по общим местам, хотя, может быть, и невольно.
Федор усмехнулся:
— Неосведомленность? Но незнание законов не освобождает от уголовной или, скажем, гражданской ответственности.
В другой раз он спросил, сосредоточившись внутренне на собственных раздумьях:
— Зачем пишешь? Ну... каков стимул в этой самоистязательной работе? Для тебя лично?
Тут мой южный темперамент забуксовал. Вопрос требовал раздумья, нельзя было выпаливать разом какое-нибудь новое "общее место".
— Не знаю. В общем, стимул не один, их несколько. Главный же, по-моему, стремление высказаться. О жизни, наболевшем, — сказал я.
— Да, сложно ответить, — кивнул он. — Одни говорят: "ради высокого служения", другие — потому, что, де, "не могут иначе", третьи — "ради хлеба насущного" (эти, третьи, по-моему, просто скромняги, каких поискать!). А для меня искусство велико не только тем, что оно способно творить жизнь, создавать образы, а тем, что оно — в целом — придает смысл самому факту человеческого существования. Оно возвышает его над повседневным, будничным существованием, прозябанием среди бытовых мелочей, возвышает до уровня самоценного осознания Человека и человечества в целом. В этом смысле я — человек верующий. Я верю в высокое предназначение человека, в Добро, в те светлые начала души, которые позволяют в любых, самых темных недрах жизни разглядеть человека в человеке...
Мысли о творческом методе и поэзии писателя, как видно, не давали ему покоя в то время. Говорил о снобах, приверженцах и монополистах "формы":
— Какой-то мудрец из древних изрек: "Формы нет, есть мысль!" В этом изречении есть что-то занятное. Не стоит отмахиваться. У снобов и эстетов (на любом уровне) почитается великим шиком как бы отъединяться от повседневности с ее прозаическими заботами, витать "в горних высях" "высокого и вечного", неких неземных чувствах и сферах. На поверку получаются странные вещи. Не зря Есенин возмущался: "Но этот хлеб, что жрете вы!.." и так далее...
Останавливался и размышлял вслух:
— Даже у великих... Жалко отчасти. Иван Алексеевич Бунин, действительно, большой мастер литературы, ведь он мог бы сказать о главном, что "потрясло мир" в начале века. Сказать, как никто! Но нет, только — прошлый дворянский быт, пелеринки и кружевные накидки девушек, темные аллеи, антоновские яблоки и другая ностальгия...
Чувствовалось, что Бунин для него — нечто великое и заповедное, и тем не менее он осмеливался все же спорить с неким "направлением" таланта:
— Ностальгия-то понятно, а что погубило старую Россию? Какой такой бравый поручик Киже продул ее за карточным столом? Какая старая графиня из "Пиковой дамы" разбросала столь страшный пасьянс? Задуматься бы — ну, хотя бы в тех рамках, как у Алексея Константиновича Толстого: "Государь Петр Алексеевич, а не крутенька, не солона ли будет кашка, какую ты завариваешь? Не деткам ли придется ее расхлебывать?.." Но нет, об этом — ни слова... Как, право, не пожалеть!
Добавлял после паузы:
— С этой стороны самый жестокий и честный — Шолохов.
Иногда останавливался где-то на узкой тропе, у темной ели, и неожиданно рассуждал вслух, пристукивая своею палкой:
— Писатель не должен разжевывать и тем более умствовать, его дело — показывать, выделять нечто главнейшее. Вот Толстой. Величина! Изобилие французского языка в начале "Войны и мира" — для чего? Только ли ради пустой подробности? Нет. Сказать прямо о том, что высший класс России перед нашествием Наполеона был космополитичен в определенном смысле и как бы находился "на задворках" Европы, писатель не мог по внешним причинам. Это бы оскорбило двор и всю камарилью. А через прямую речь все это можно было подчеркнуть...
Мы многого еще ждали от Абрамова. И вдруг, как удар грома в ясную погоду, — траурное сообщение, некролог, статьи писателей в газетах и журналах... Горько было, больно. Слишком много утрат за последние годы, и эта — одна из самых тяжелых.
...Держу в руках, перелистываю небольшую, первую посмертную книжку Федора Абрамова "Трава-мурава". Она целиком состоит из миниатюр и трех небольших рассказов. И среди алмазной россыпи деревенских сказов, присловий, афоризмов на одной из последних страниц нахожу один, наиболее подходящий к настроению моему, к минуте, к доброй памяти об авторе: "перед хорошим человеком мы всегда в долгу".
Воистину так.
Мне жалко, что я знал его все-таки мало, на отдалении, — жизнь не часто дарит радость общения с людьми цельными, незаурядными, каким был Федор Абрамов.