Статья: Тотемы-деревья в сказаниях и обрядах европейских народов
Заложные покойники всегда оказываются за гробом озлобленными и вредными для людей духами [там же, с. 18], тогда как из замурованного человека получается добрый дух-защитник здания. Кроме того, заложные покойники сохраняют за гробом свой земной нрав, привычки и свойства [там же, с. 26]. Замуровывали же большею частью детей и женщин, которые, очевидно, бессильны и за гробом проявить свою физическую силу, ибо ее у них нет и не было; таким образом, и своего нового жилища, каким оказывается данное здание, они защитить не в состоянии. В качестве заложных покойников дети, по старым народным воззрениям, проявляют только свою назойливость, откуда и прежняя украинская пословица: «лiзэ, як потэрча» [там же, с. 37].
Эту неувязку отметил уже Юлий Липперт, который описывает известный сиамский случай строительной жертвы с любопытными для нас комментариями: «В Сиаме могущественный феодал нуждался в духе-хранителе вновь сооружаемых крепостных ворот. Он велел тогда схватить трех мужчин, приказывал им верно нести их новую должность стражей и распоряжался, чтобы их обезглавленными замуровали в фундамент крепостных ворот. Души их, однако же, должны были вступить в свою новую службу без досады и без жажды мщения, а веселыми и примиренными со своей судьбой; для этого их сначала угощали роскошным обедом, во время которого властелин сам и давал им свои новые поручения». В этом сиамском случае еще можно было бы думать, с точки зрения примитивной идеологии, о том, что из убитого человека возникнет верный страж здания. Но мы видели, что в Европе и всюду преобладала совсем иная картина: человека не убивали в тот момент, когда он сыт и пьян, а заживо замуровывали, т. е. заставляли умирать мучительнейшею смертью от голода и, часто, от недостатка воздуха. Ни о каком примирении с судьбою страдальца тут не могло быть и речи; душа замурованного таким образом могла быть только неудовлетворенною и мстительною, и верного стража феодальной собственности из нее ни в коем случае не могло бы получиться.
В другой своей работе тот же Юл. Липперт высказал еще и новое предположение, будто бы сиамским хранителям крепостных ворот были обещаны на будущее время периодические жертвы. «Это" (будто бы. —Д. 3.) не подлежит никакому сомнению, так как только в этом можно найти объяснение того, что от убитого человека ожидали не мести, а услуг <...> Этот (сиамский. —Д. 3.) пролетарий и бродяга <...> умер бы где-нибудь под забором, — продолжает Липперт, — <...> Проклятие бедности не было бы снято с него даже после смерти» [Липперт 1902, с. 370]. Но о таких жертвах замурованному никто решительно не говорит, и самое предположение о них противоречит всей обстановке замурования. Голословное предположение Липперта любопытно для нас только как сознание тупика, куда завело этнографов обычное объяснение строительной жертвы, и как нарушающее всякую методологию смешение эпох: Липперт говорит тут о «бедности пролетария» и одновременно о примитивной идеологии родового общества, по которой безродные считались и после своей смерти опасными злобными лицами.
Другая неувязка общепринятого объяснения строительной жертвы с примитивною идеологиею относится к вопросу о том, кому именно здесь приносится жертва. Эту неувязку отметил еще польский этнограф Быстронь в 1917 г. По словам его, «строительная жертва не есть жертва в собственном смысле этого слова. Закладка дома не есть религиозное действие, и жертва не имела бы тут места, не говоря уже о том, что вообще тут некому ее приносить. Кое-где, на высоких ступенях общественного и религиозного развития считают строительную жертву жертвою духам места или дома, но это безусловно позднейшее, скорее ученое толкование».
Все сербские саги — о постройке гор. Скутари или Скадра, о гор. Тешане в Боснии, о Новом Городе, о Мостарском мосте в Герцеговине и др. — говорят, что строительную человеческую жертву требовали и постройке городов мешали вилы, т. е. горные или лесные нимфы. Фр. Краусс, согласно с общепринятою теорией, вносит и тут поправку: «Жертва была принесена, конечно, не вилам, а демонам данного места, данного урочища. Вилы, сначала советницы и друзья строителей, только взяли здесь на себя роль локальных (местных) духов». С нашей точки зрения эта искусственная поправка Краусса совсем не нужна. У сербов сохранилась более древняя версия, еще дофеодальная. Если в феодальную эпоху дух-хозяин местности требует от строителя оброка, выкупа за место, то в более древнюю эпоху нужно было лишь удовлетворить мстительность тотемов за нарушение их табуации, нужно было направить месть деревьев-тотемов по иному адресу. Умилостивление строителями демонов земли могло явиться только уже с каменными постройками, когда роют в земле котлован для фундамента. Легкие деревянные постройки не требуют фундамента и котлована и к демонам земли никакого отношения не имеют. Частная же собственность на землю, а особенно арендная плата за землю — понятие сравнительно очень позднее. До нас дошли письменные памятники древнего Вавилона, из которых явствует, что в ритуале освящения нового дома «различные сложные церемонии должны были почему-то изгнать из него „бога кирпичей"» [Тураев 1935, т. 1, с. 139]. Недоуменное выражение «почему-то» принадлежит здесь проф. Тураеву, которому, очевидно, было непонятно появление тут бога — именно кирпичей. Но нужно припомнить, что кирпичи в качестве материала для стройки домов пришли на смену прежним деревьям. Демоны же деревьев нам хорошо известны из всех примитивных религий, и появление их в обрядах освящения нового дома вполне законно и даже необходимо.
Наша точка зрения: жестокие человеческие «жертвы» при основании зданий служили в идеологии раннего родового общества компенсацией древесным духам за срубленные для постройки деревья. Эта рубка деревьев для дома, с точки зрения примитивной тотемической идеологии, влекла за собою смерть жильцов, которые первоначально всегда были одновременно и строителями дома. Жильцы и стали обманывать демонов-тотемов, подсовывая им вместо самих себя детей, пленных, а после — рабов и животных.
Необычайной важности, хозяйственное значение деревьев явилось, нужно думать, предпосылкой для той тотемической табуации деревьев, явные следы которой известны в верованиях самых разных народов и зафиксированы многочисленными этнографами. Запрещалось главным образом срубать большие деревья. Установлению этого запрета должно было способствовать и то обстоятельство, что первобытным людям было очень трудно, почти невозможно, срубить сколько-нибудь крупное дерево теми примитивными орудиями, которые были в распоряжении их. К тому же, не было и особенной надобности срубать растущие деревья, так как всегда можно было воспользоваться буреломными, готовыми стволами. Так сказать, оформленное после в тотемизме табу срубать деревья могло возникнуть сначала как простая фиксация того порядка, который существовал прежде, когда человек еще был не в силах рубить растущие деревья.
Рост дерева и быстрое развитие его весною, увядание осенью и зимою — эти признаки давали примитивным людям основание считать дерево живым существом, ощущающим боль при рубке-ранении. В известную нам эпоху анимистического мирово?