Джюлио

    ВСТУПЛЕНИЕ
     Осенний день тихонько угасал
     На высоте гранитных шведских скал.
     Туман облек поверхности озер,
     Так что едва заметить мог бы взор
     Бегущий белый парус рыбака.
     Я выходил тогда из рудника,
     Где золото, земных трудов предмет,
     Там люди достают уж много лет;
     Здесь обратились страсти все в одну,
     И вечный стук тревожит тишину;
     Между столпов гранитных и аркад
     Блестит огонь трепещущих лампад,
     Как мысль в уме, подавленном тоской,
     Кидая свет бессильный и пустой!..
     Но если очи, в бесприветной мгле
     Угасшие, морщины на челе,
     Но если бледный вялый цвет ланит
     И равнодушный молчаливый вид,
     Но если вздох, потерянный в тиши,
     Являют грусть глубокую души, О! не завидуйте судьбе такой.
     Печальна жизнь в могиле золотой.
     Поверьте мне, немногие из них
     Могли собрать плоды трудов своих.
     Не нахожу достаточных речей,
     Чтоб описать восторг души моей,
     Когда я вновь взглянул на небеса,
     И освежила голову роса.
     Тянулись цепью острые скалы
     Передо мной; пустынные орлы
     Носилися, крича средь высоты.
     Я зрел вдали кудрявые кусты
     У озера спокойных берегов
     И стебли черные сухих дубов.
     От рудника вился, желтея, путь...
     Как я желал скорей в себя вдохнуть
     Прохладный воздух, вольный, как народ
     Тех гор, куда сей узкий путь ведет.
     Вожатому подарок я вручил,
     Но, признаюсь, меня он удивил,
     Когда не принял денег. Я не мог
     Понять, зачем, и снова в кошелек
     Не смел их положить... Его черты
     (Развалины минувшей красоты,
     Хоть не являли старости оне),
     Казалося, знакомы были мне.
     И подойдя, взяв за руку меня:
     "Напрасно б,- он сказал,- скрывался я!
     Так, Джюлио пред вами, но не тот,
     Кто по струям венецианских вод
     В украшенной гондоле пролетал.
     Я жил, я жил и много испытал;
     Не для корысти я в стране чужой:
     Могилы тьма сходна с моей душой,
     В которой страсти, лета и мечты
     Изрыли бездну вечной пустоты...
     Но я молю вас только об одном,
     Молю: возьмите этот свиток.
     В нем, В нем мир всю жизнь души моей найд И, может быть, он вас остережет!"
     Тут скрылся быстро пасмурный чудак,
     И посмеялся я над ним; бедняк,
     Я полагал, рассудок потеряв,
     Не потерял еще свой пылкий нрав;
     Но, пробегая свиток (видит бог),
     Я много слез остановить не мог.
     *
     Есть край: его Италией зовут;
     Как божьи птицы, мнится, там живут
     Покойно, вольно и беспечно. И прошлец,
     Германии иль Англии жилец,
     Дивится часто счастию людей,
     Скрывающих улыбкою очей
     Безумный пыл и тайный яд страстей.
     Вам, жителям холодной стороны,
     Не перенять сей ложной тишины,
     Хотя ни месть, ни ревность, ни любовь
     Не могут в вас зажечь так сильно кровь,
     Как в том, кто близ Неаполя рожден:
     Для крайностей ваш дух не сотворен!..
     Спокойны вы!., на ваш унылый край
     Навек я променял сей южный рай,
     Где тополи, обвитые лозой,
     Хотят шатер достигнуть голубой,
     Где любят моря синие валы
     Баюкать тень береговой скалы...
     Вблизи Неаполя мой пышный дом
     Белеется на берегу морском,
     И вкруг него веселые сады;
     Мосты, фонтаны, бюсты и пруды
     Я не могу на память перечесть;
     И там у вод, в лимонной роще, есть
     Беседка; всех других она милей,
     Однако вспомнить я боюсь об ней.
     Она душистым запахом полна,
     Уединенна и всегда темна.
     Ах! здесь любовь моя погребена;
     Здесь крест, нагнутый временем, торчит
     Над холмиком, где Лоры труп сокрыт.
     При верной помощи теней ночных,
     Бывало, мы, укрывшись от родных,
     Туманною озарены луной,
     Спешили с ней туда рука с рукой;
     И Лора, лютню взяв, певала мне...
     Ее плечо горело как в огне,
     Когда к нему я голову склонял
     И пойманные кудри целовал...
     Как гордо волновалась грудь твоя,
     Коль, очи в очи томно устреми,
     Твой Джюлио слова любви твердил;
     Лукаво милый пальчик мне грозил,
     Когда я, у твоих склоняясь ног,
     Восторг в душе остановить не мог...
     Случалось, после я любил сильней,
     Чем в этот раз; но жалость лишь о сей
     Любви живет, горит в груди моей.
     Она прошла, таков судьбы закон,
     Неумолим и непреклонен он,
     Хотя щадит луны любезной свет,
     Как памятник всего, чего уж нет.
     О тень священная! простишь ли ты
     Тому, кто обманул твои мечты,
     Кто обольстил невинную тебя
     И навсегда оставил, не скорбя?
     Я страсть твою употребил во зло,
     Но ты взгляни на бледное чело,
     Которое изрыли не тр-
     На нем раскаянья и мук следы;
     Взгляни на степь, куда я убежал,
     На снежные вершины шведских скал,
     На эту бездну смрадной темноты,
     Где носятся, как дым, твои черты,
     На ложе, где с рыданием, с тоской
     Кляну себя с минуты роковой...
     И сжалься, сжалься, сжалься надо мной!..
     .................................
     .................................
     Когда мы женщину обманем, тайный страх
     Живет для нас в младых ее очах;
     Как в зеркале, вину во взоре том
     Мы различив, укор себе прочтем.
     Вот отчего, оставя отчий дом,
     Я поспешил, бессмысленный, бежать,
     Чтоб где-нибудь рассеянье сыскать!
     Но с Лорой я проститься захотел.
     Я объявил, что мне в чужой предел
     Отправиться на много должно лет,
     Чтоб осмотреть великий божий свет.
     "Зачем тебе! - воскликнула,-
     Что даст тебе чужая сторона,
     Когда ты здесь не хочешь быть счастлив?..
     Подумай, Джюлио! - тут, взор склонив,
     Она меня рукоюяла,-
     Ах, я почти уверена была,
     Что не откажешь в просьбе мне одной:
     Не покидай меня, возьми с собой,
     Не преступи вторично свой обет...
     Теперь... ты должен знать!.." - "Нет, , нет!-
     Воскликнул я,- оставь меня, забудь;
     Привязанность былую не вдохнуть
     В холодную к тебе отныне грудь;
     Как странники на небе, облака,
     Свободно сердце и любовь легка".
     И, побледнев как будто бы сквозь сна,
     В ответ сказала тихо мне она:
     "Итак, прости навек, любезный мой;
     Жестокий друг, обманщик дорогой;
     Когда бы знал, что оставляешь ты...
     Однако прочь безумные мечты,
     Надежда! сердце это не смущай...
     Ты более не мой... прощай!., прощай!..
     Желаю, чтоб тебя в чужой стране
     Не мучила бы память обо мне..."
     То был глубокий вещей скорби глас.
     Так мы расстались. Кто жалчей из нас,
     Пускай в своем уме рассудит тот,
     Кто некогда сии листы прочтет.
     Зачем цену утраты на земле
     Мы познаем, когда уж в вечной мгле
     Сокровище потонет, и никак
     Нельзя разгнать его покрывший мрак?
     Любовь младых, прелестных женских глаз,
     По редкости, сокровище для нас
     (Так мало дев, умеющих любить);
     Мы день и ночь должны его хранить;
     И горе! если скроется оно:
     Навек блаженства сердце лишено.
     Мы только раз один в кругу земном
     Горим взаимной нежности огнем.
     Пять целых лет провел в Париже я.
     Шалил, именье с временем губя;
     Первоначальной страсти жар святой
     Я называл младенческой мечтой.
     Дорога славы, заманив мой взор,
     Наскучила мне. Совести укор
     Убить любовью новой захотев,
     Я стал искать беседы юных дев;
     Когда же охладел к ним наконец,
     Представила мне дружба свой венец;
     Повеселив меня немного дней,
     Распался он на голове моей...
     Я стал бродить, печален и один;
     Меня уверили, что это сплин;
     Когда же надоели доктора,
     Я хладнокровно их согнал с двора.
     Душа моя была пуста, жестка.
     Я походил тогда на бедняка:
     Надеясь клад найти, глубокий ров
     Он ископал среди своих садов,
     Испортить не страшась гряды цветов,
     Рыл, рыл - вдруг что-то застучало - он
     Вздрогнул... предмет трудов его найден -
     Приблизился... торопится... глядит:
     Что ж? - перед ним гнилой скелет лежит
     "Заботы вьются в сумраке ночей
     Вкруг ложа мягкого, златых кистей;
     У изголовья совесть-скорпион
     От вежд засохших гонит сладкий сон;
     Как ветр преследует по небу вдаль
     Оторванные тучки, так печаль,
     В одну и ту же с нами сев ладью,
     Не отстает ни в куще в бою",-
     Так римский говорит поэт-мудрец.
     Ах! это испытал я наконец,
     Отправившись, не зная сам куда,
     И с Сеною простившись навсегда!..
     Ни диких гор Швейцарии снега,
     Ни Рейна вдохновенные брега,
     Ничем мне ум наполнить не могли
     И сердцу ничего не принесли.
     ...................................
     ...................................
     Венеция! о, как прекрасна ты,
     Когда, как звезды спавши с высоты,
     Огни по влажным улицам твоим
     Скользят; и с блеском синим, золотым
     То затрепещут и погаснут вдруг,
     То вновь зажгутся; там далекий звук,
     Как благодарность в злой душе, порой
     Раздастся и умрет во тьме ночной:
     То песнь красавицы, с ней друг ея;
     Они поют, и мчится их ладья.
     Народ, теснясь на берегу, кипит.
     Оттуда любопытный взор следит
     Какой-нибудь красивый павильон,
     Который бегло в волнах отражен.
     Разнообразный плеск и весел шум
     Приводят много чувств и много дум;
     И много чудных случаев рождал
     Ничем не нарушимый карнавал.
     Я прихожу в гремящий маскерад,
     Нарядов блеск там ослепляет взгляд;
     Здесь не узнает муж жены своей.
     Какой-нибудь лукавый чичисбей,
     Под маской, близ него проходит с ней;
     И муж готов божиться, что жена
     Лежит в дому отчаянно больна...
     Но если все проник ревнивый взор -
     Тотчас кинжал решит недолгий спор,
     Хотя ненужно пролитая кровь
     Уж не воротит женскую любовь!..
     Так мысля, в зале тихо я блуждал
     И разных лиц движенья наблюдал;
     Но, как пустые грезы снов пустых,
     Чтоб рассказать, я не запомню их.
     И вижу маску: мне грозит она.
     Огонь паров застольного вина
     Смутил мой ум, волнуя кровь мою.
     Я домино окутался, встаю,
     Открыл лицо, за тайным чудаком
     Стремлюсь и покидаю шумный дом.
     Быстрее ног преследуют его
     Мои глаза, не помня ничего;
     Вослед за ним, хотя и не хотел,
     На лестницу крутую я взлетел!..
     Огромные покои предо мной,
     Отделаны с искусственной красой;
     Сияли свечи яркие в углах,
     И живопись дышала на стенах.
     Ни блеск, ни сладкий аромат цветов
     Желаньем ускоряемых шагов
     Остановить в то время не могли:
     Они меня с предчувствием несли
     Туда, где, на диване опустясь,
     Мой незнакомец, бегом утомясь,
     Сидел; уже я близко у дверей -
     Вдруг (изумление души моей
     Чьи краски на земле изобразят?)
     С него упал обманчивый наряд -
     И женщина единственной красы
     Стояла близ меня. Ее власы
     Катились на волнуемую грудь
     С восточной негой... я не смел дохнуть,
     Покуда взор, весь слитый из огня,
     На землю томно не упал с меня.
     Ах! он стрелой во глубь мою проник!
     Не выразил бы чувств моих в сей миг
     Ни ангельский, ни демонский язык!..
     Средь гор кавказских есть, слыхал я, грот,
     Откуда Терек молодой течет,
     О скалы неприступные дробясь;
     С Казбека в пропасть иногда скатясь,
     Отверстие лавина завалит,
     Как мертвый, он на время замолчит...
     Но лишь враждебный снег промоет он,
     Быстрей его не будет Аквилон;
     Беги сайгак от берега в тот час
     И жаждущий табун - умчит он вас,
     Сей ток, покрытый пеною густой,
     Свободный, как чеченец удалой.
     Так и любовь, покрыта скуки льдом,
     Прорвется и мучительным огнем
     Должна свою разрушить колыбель,
     Достигнет или не достигнет цель!..
     И беден тот, кому судьбина, дав
     И влюбчивый и своевольный нрав,
     Позволила узнать подробно мир,
     Где человек всегда гоним и сир,
     Где жизнь - измен взаимных вечный ряд,
     Где память о добре и зле - все яд,
     И где они, покорствуя страстям,
     Приносят только сожаленье нам!
     Я был любим, сам страстию пылал
     И много дней Мелиной обладал,
     Летучих наслаждений властелин.
     Из этих ден я не забыл один:
     Златило утро дальний небосклон,
     И запах роз с брегов был разнесен
     Далеко в море; свежая волна,
     Играющим лучом пробуждена,
     Отзывы песни рыбаков несла...
     В ладье, при верной помощи весла,
     Неслися мы с Мелиною сам-друг,
     Внимая сладкий и небрежный звук;
     За нами, в блеске утренних лучей,
     Венеция, как пышный мавзолей
     Среди песков Египта золотых,
     Из волн поднявшись, озирала их.
     В восторге я твердил любви слова
     Подруге пламенной; моя глава,
     Когда я спорить уставал с водой,
     В колена ей склонялася порой.
     Я счастлив был; не ведомый никем,
     Казалось, я покоен был совсем,
     И в первый раз лишь мог о том забыть,
     О чем грустил, не зная возвратить.
     Но дьявол, сокрушитель благ земных,
     Блаженство нам дарит на краткий миг,
     Чтобы удар судьбы сразил сильней,
     Чтобы с жестокой тягостью своей
     Несчастье унесло от жадных глаз
     Все, что ему еще завидно в нас.
     Однажды (ночь на город уж легла,
     Луна как в дыме без лучей плыла
     Между сырых туманов; ветр ночной,
     Багровый запад с тусклою луной -
     Все предвещало бури; но во мне
     Уснули, мнилось, навсегда оне)
     Я ехал к милой; радость и любовь
     Мою младую волновали кровь;
     Я был любим Мелиной, был богат,
     Все вкруг мне веселило слух и взгляд;
     Роптанье струй, мельканье челноков,
     Сквозь окна освещение домов,
     И баркаролла мирных рыбаков.
     К красавице взошел я; целый дом
     Был пуст и тих, как завоеван сном;
     Вот - проникаю в комнаты - и вдруг
     Я роковой вблизи услышал звук,
     Звук поцелуя... праведный творец,
     Зачем в сей миг мне не послал конец?
     Зачем, затрепетав как средь огня,
     Не выскочило сердце из меня?
     Зачем, окаменевший, я опять
     Движенье жизни должен был принять?..
     Бегу, стремлюсь - трещит - и настежь дверь!..
     Кидаюся, как разъяренный зверь,
     В ту комнату, и быстрый шум шагов
     Мой слух мгновенно поразил - без слов,
     Схватив свечу, я в темный коридор,
     Где, ревностью пылая, встретил взор
     Скользящую, как некий дух ночной,
     По стенам тень. Дрожащею рукой
     Схватив кинжал, машу перед собой!
     И вот настиг; в минуту удержу -
     Рука... рука... хочу схватить - гляжу:
     Недвижная, как мертвая, бледна,
     Мне преграждает дерзкий путь она!
     Подъемлю злобно очи... страшный вид!..
     Качая головой, призрак стоит.
     Кого ж я в нем, встревоженный.узнал?
     Мою обманутую Лору!..
     ...Я упал!
     Печален степи вид, где без препон
     Скитается летучий Аквилон
     И где кругом, как зорко ни смотри,
     Встречаете березы две иль три,
     Которые под синеватой мглой
     Чернеют вечером в дали пустой;
     Так жизнь скучна, когда боренья нет;
     В ней мало дел мы можем в цвете лет,
     В минувшее проникнув, различить,
     Она души не будет веселить;
     Но жребий я узнал совсем иной;
     Убит я не был раннею тоской...
     Страстей огонь, неизлечимый яд,
     Еще теперь в душе моей кипят...
     И их следы узнал я в этот раз.
     В беспамятстве, не открывая глаз,
     Лежал я долго; кто принес меня
     Домой, не мог узнать я. День от дня
     Рассудок мой свежей и тверже был;
     Как вновь меня внезапно посетил
     Томительный и пламенный недуг.
     Я был при смерти. Ни единый друг
     Не приходил проведать о больном...
     Как часто в душном сумраке ночном
     Со страхом пробегал я жизнь мою,
     Готовяся предстать пред судию;
     Как часто, мучим жаждой огневой,
     Я утолить ее не мог водой,
     Задохшейся и теплой и гнилой;
     Как часто хлеб перед лишенным сил
     Черствел, хотя еще не тронут был;
     И скольких слез, стараясь мужем быть,
     Я должен был всю горечь проглотить!..
     И долго я томился. Наконец,
     Родных полей блуждающий беглец,
     Я возвратился к ним.
     В большом саду
     Однажды я, задумавшись, иду,
     И вдруг пред мной беседка. Узнаю
     Зеленый свод, где я сказал: "люблю"
     Невинной Лоре (я еще об ней
     Не спрашивал соседственных людей),
     Но страх пустой мой ум преодолел.
     Вхожу, и что ж бродящий взгляд узрел?
     Могилу! - свежий летний ветерок
     Порою нес увялый к ней листок,
     И, незабудками испещрена,
     Дышала сыростью и мглой она.
     Не ужасом, но пасмурной тоской
     Я был подавлен в миг сей роковой!
     Презренье, гордость в этой тишине
     Старались жалость победить во мне.
     Так вот что я любил!., так вот о ком
     Я столько дум питал в уме моем!..
     И стоило ль любить и покидать,
     Чтобы странам чужим нести казать
     Испорченное сердце (плод страстей),
     В чем недостатка нет между людей?..
     Так вот что я любил! клянусь, мой бог,
     Ты лучшую ей участь дать не мог;
     Пресечь должна кончина бытие:
     Чем раньше, тем и,лучше для нее!
     И блещут, дева, незабудки над тобой,
     Хотя забвенья стали пеленой;
     Сплела из них земля тебе венец...
     Их вырастили матерь и отец,
     На дерн роняя слезы каждый день,
     Пока туманная, ложася, тень
     С холодной сладкою росой ночей
     Не освежала старых их очей...
     .................................
     И я умру! - но только ветр степей
     Восплачет над могилою моей!..
     Преодолеть стараясь дум борьбу,
     Так я предчувствовал свою судьбу...
     .......................................
     .......................................
     И я оставил прихотливый свет,
     В котором для меня веселья нет
     И где раскаянье бежит от нас,
     Покуда юность не оставит глаз.
     Но я был стар, я многое свершил!
     Поверьте: не одно лишенье сил,
     Последствие толпой протекших дней,
     Браздит чело и гасит жизнь очей!..
     Я потому с досадой их кидал
     На мир, что сам себя в нем презирал!
     Я мнил: в моем лице легко прочесть,
     Что в сей груди такое чувство есть.
     Я горд был, и не снес бы, как позор,
     Пытающий, нескромный, хитрый взор.
     Как мог бы я за чашей хохотать
     И яркий дар похмелья выпивать,
     Когда всечасно мстительный металл
     В больного сердца струны ударял?
     Они меня будили в тьме ночной,
     Когда и ум, как взгляд, подернут мглой,
     Чтобы нагнать еще ужасней сон;
     Не уходил с зарей багровой он.
     Чем боле улыбалось счастье мне,
     Тем больше я терзался в глубине,
     Я счастие, казалося, привлек,
     Когда его навеки отнял рок,
     Когда любил в огне мучений злых
     Я женщин мертвых более живых.
     Есть сумерки души во цвете лет,
     Меж радостью и горем полусвет;
     Жмет сердце безотчетная тоска;
     Жизнь ненавистна, но и смерть тяжка.
     Чтобы спастись от этой пустоты,
     Воспоминаньем иль игрой мечты,
     Умножь одну или другую ты.
     Последнее мне было легче! я
     Опять бежал в далекие края;
     И здесь, в сей бездне, в северных горах,
     Зароют мой изгнаннический прах.
     Без имени в земле он должен гнить,
     Чтоб никого не мог остановить.
     Так я живу. Подземный мрак и хлад,
     Однообразный стук, огни лампад
     Мне нравятся. Товарищей толпу
     Презреннее себя всегда я чту,
     И самолюбье веселит мой нрав:
     Так рад кривой, слепого увидав!
     ...............................................
     ...............................................
     И я люблю, когда немая грусть
     Меня кольнет, на воздух выйти. Пусть,
     Пусть укорит меня обширный свод,
     За коим в славе восседает тот,
     Кто был и есть и вечно не прейдет;
     Задумавшись, нередко я сижу
     Над дикою стремниной и гляжу
     В туманные поля передо мной,
     Отдохшие под свежею росой.
     <......................................>
     Тогда, как я, воскликнешь к небесам,
     Ломая руки: "Дайте прежним дням
     Воскреснуть!" - но ничто их не найдет,
     И молодость вторично не придет!..
     Ах! много чувств и мрачных и живых
     Открыть хотел бы Джюлио. Но их
     Пускай обнимет ночь, как и меня!..
     Уже в лампаде нет почти огня,
     Страница кончена - и (хоть чудна)
     С ней повесть жизни, прежде чем она..
     Комментарии. Джюлио.
     Отрывок из поэмы впервые опубликован в 1860 г. в собрании сочинений под редакцией Дудышкина (т. 2, с. 91-92), полностью - в 1891 г. в собрании сочинений под редакцией Висковатова (т. 3, с. 184-199).
     В автографе рукой Лермонтова написано: "Вступление (1830 года)", рядом запись: "( великим постом и после). Я слышал этот рассказ от одного путешественника". На следующем листе, после вступления, написано название поэмы: "Джюлио (повесть, 1830 год)". Предпоследний лист рукописи утерян, поэтому после стиха "Отдох-шие под свежею росой" строка точек.
     Некоторые стихи из "Джюлио" целиком или с небольшими изменениями перенесены в поэмы "Литвинка" и "Измаил-Бей", а также в стихотворение "1831-го июня 11 дня" .
     Стихи, начиная от строки "Заботы вьются в сумраке ночей" и до "Не отстает ни в куще, ни в бою" - вольное переложение двух строф оды XVI Горация (II книга), крупнейшего римского поэта (65-8 до н. э.).
     В стихах, начиная от строки "Я прихожу в гремящий маскерад" и в следующих, подчеркивающих фальшь светского общества, содержится как бы зерно будущего замысла драмы "Маскарад" (см. наст, изд., т. 2).
     Какой-нибудь, лукавый чичисбей...-Чичисбей-в XVI-XV11I вв. в Италии постоянный спутник богатой, знатной женщины, с которым она выходила на прогулку. Здесь это слово употреблено в значении "возлюбленный".
     Стихи, начиная от строки "Средь гор кавказских есть, слыхал я, грот" и следующие, тематически и стилистически близки к стихотворению Пушкина "Обвал" (1829).
     Быстрей его не будет аквилон...- Аквилон - северный или северо-восточный ветер.