Солдат и царица

    Жила-была в старину сердитая царица. Все ей было не по нраву: и то не так и это не по ней.
     Вот гуляет однажды царица по саду, а солдат возле будки на часах стоит. Увидел солдат царицу - никогда ее не видел. "Ишь ты!" - подумал и ухмыльнулся. Не знал солдат - внове стоял при дворце, - что пред царицей ни ухмыльнуться нельзя, ни нахмуриться, ни умильным быть: все одно царица нравом кипела.
     Глянула царица на солдата:
     - Ты чего ухмыляешься?
     А простой солдат чего скажет царице? Ничего он сказать не мог и невзначай или так, спроста, что ль, опять ухмыльнулся. Тут царица сперва и слова сказать не могла от злости. Потом кликнула кого надо.
     - Давать, - приказывает, - этому солдату по двадцать палок каждый день с утра.
     С тех пор с утра, как встанет, получает солдат двадцать палок.
     Били-били солдата, целый год били. Как проснется - так двадцать палок, хоть в будни, хоть в праздник. Измучился, исхудал солдат, бить его не во что стало. А царица и забыла про него: пусть бьют до смерти; она теперь на других серчает.
     Что тут делать солдату? Не миновать ему смерти от палок, забьют его. Солдат у того, у другого спрашивает - выбирает, кто поумней считается. А умные ему в один ответ.
     - Терпи, - говорят. - Чего с царицей сделаешь, она сердитая.
     Солдат выслушал умных, а сам подумал: "Эх, не вам терпеть, а мне!" - и пошел к дураку.
     При войске у них дурак жил, его солдаты с кухни кормили и выношенную одежду давали ему донашивать.
     Солдат сказал дураку, как ему живется, а дурак и сам уж знал.
     - Э, да не поможешь ты мне! - сказал солдат. - Ведь ты дурак.
     А дурак:
     - Как так - не помогу! А не помогу, так и зла не сделаю, ты при своем останешься. Дай мне копейку.
     Дал ему солдат копейку. Повел дурак солдата на край города. Шли они, шли, шли, далеко ушли; кругом их бедные домишки стоят, дворцов давно нету.
     "Эх, - думает солдат, - далече мы зашли, пропала моя копейка!"
     Пришли они в бедный домишко. Жил там сапожник с женой.
     У сапожника была жена, сходственная с царицей, как родная сестра: поставь ее рядом с царицей, их и отличить нельзя, которая царица, которая сапожница.
     За показ жены сапожник брал по копейке с человека - с купца там, с мастерового, с приказчика, а солдатам и калекам показывал даром. А деньги пропивал.
     Заплатил дурак копейку сапожнику, а солдат, конечно, даром прошел. Вошли они в комнату и видят - на кровати женщина лежит и спит. Солдат дрогнул и во фрунт стал: вылитая была перед ним царица.
     Дурак и говорит:
     - Вот была бы она царицей, она бы тебя палкой не била.
     Солдат согласен с дураком:
     - Не била бы. Жалко, что она сапожница: из нее бы царица хорошая вышла.
     Дурак засмеялся.
     - А выйдет, - говорит, - из нее царица!
     Солдат обнадежился:
     - А как выйдет-то?
     Дурак захохотал в ответ, а солдат увел его прочь, а то сапожница проснется.
     Идут они обратно.
     Дурак спрашивает у солдата:
     - Ты где ночью на карауле стоишь?
     - Нынче во дворце, в покоях, буду стоять.
     - Вот чего, - дурак ему, - я тебе ночью сапожницу приволоку.
     - Это к чему же? А сапожник услышит?
     - Нету, - дурак отвечает. - Сапожник ничего не услышит. Он днем наработается, потом вина напьется и спит крепко: на нем кривые гвозди выпрямляй - он не чует.
     - А к чему мне сапожница?
     - Эк ты какой! А говорят - я дурак! Царица-то заснет, ты мне и давай ее сонную, а я тебе на руки - сонную сапожницу. Царицу я унесу к сапожнику, а ты сапожницу в царские покои отнеси, покуда она не проснулась.
     Солдат подумал:
     "А не страховито ли будет? При царице и моргнуть нельзя, а ты ее к сапожнику унесешь! А вдруг проснется? Да она нам голову прочь!"
     А дурак думает иное:
     "Царица целый день злится, с утра до вечера умается, а ночью спит-храпит, пузыри изо рта пускает. До своего времени она не проснется. А если и дознается, так я в дураках хожу - какой с меня спрос!"
     Солдат согласился:
     - Ишь ты, обдумал как! А сам дурак! Так ладно будет, пожалуй. Тащи уж по темноте сапожницу во дворец.
     За ночь дурак так и сделал: сапожницу в царские покои принес, а царицу отнес к сапожнику - они и не проснулись.
     А как наступило утро, проснулся первым сапожник и толкнул жену в бок. Ему и воды испить захотелось, и курить надо, и голова у него болит: пусть жена ему воды подаст, трубку найдет и в утешенье что-нибудь скажет.
     Царица проснулась, открыла глаза, не поняла ничего и опять заснула.
     Сапожник ее опять в бок: ты что, дескать, иль не слышишь?
     - Подымайся, баба! - сапожник говорит. - Пора.
     Царица опять открыла глаза.
     - Чего пора? - спрашивает. - Ты кто такой?
     А сапожник ей:
     - А ты кто такая?
     Царица как закричит:
     - Ах ты негодный! Ах ты окаянный! Да ведь я царица!
     Сапожник как соскочит с кровати:
     - Ах, так ты царица?
     Схватил сапожничий ремень, шпандырь, и давай царицу пороть-охаживать:
     - Ах, так ты царица? Так тебе и надо, царице! Ишь ты, лодырь, ишь ты, негодница! Только спать здорова. Я тебе дам - царица! Я тебе дам - как мужу своему не угождать!
     Царица как крикнет:
     - Эй, кто там! Забить этого негодяя насмерть!
     А никто не идет - нету никого. Царица и думает: "Что такое? Видно, я померла и в ад попала - так это, верно, черт".
     Подумала так и опять заснула: может, опять-де проснусь во дворце, в своем царстве, и ничего этого не будет; это мне снится. Ан нет, черт-сапожник ремень положил да опять кулаком ее в бок:
     - Баба, чего не встаешь?
     - Отвяжись от меня, я царица!
     - Как так - ты опять царица? - говорит сапожник - и сызнова царицу хлоп да хлоп! Недобрый был человек. - Подымайся, тебе говорят! Картошку вари, самовар ставь, комнату убирай, портки мне заштопай. Ишь ты, притворщица!
     Оробела царица - опять ее этот черт бить да хлопать будет. А больно ей ведь - ей больнее всех: до того она боли-то и не знала. Поднялась она, приоделась в платье сапожницы и стала работать по дому.
     Однако за что ни возьмется, ничего у нее не выходит, из рук все валится. Оно так и быть должно: царица-то серчать да царствовать привыкла, только всего.
     Сапожник видит - дело у нее не идет, и опять хлоп да хлоп ее. Царица уж молчит и не говорит, что она царица, а сама работать старается.
     Вот сготовила она кое-как обед, а его и есть нельзя: недоварено, пересолено, нечисто.
     Съел сапожник одну ложку щей и говорит:
     - Ты и правда, должно, царица: ничего делать не умеешь. Таких щей и псы не едят.
     И снова за свое: хлоп ее - за плохие, значит, щи.
     Царица совсем оробела. Сидит она перед сапожником и трясется от страха.
     После обеда сапожник лег в кровать:
     - Возьми гребень, жена, расчеши мне голову, а я дремать буду.
     Стала царица голову сапожнику чесать; что ж делать-то, ослушаться нельзя.
     А на другой день велел ей сапожник белье стирать.
     Стирает белье царица; сроду она не стирала, все белые руки свои стерла, исстирала, а белье не выбелила.
     Так и жила царица у сапожника, жила да мучилась; три дня жила.
     А сапожница, как проснулась в царицыной постели, огляделась кругом, видит - приятно везде. На кровати перины, одеванья шелковые и ковровые, зеркала светятся, горница вся прибрана, и цветами пахнет.
     "Аль я в раю? - подумала сапожница. - Век того не видела, что вижу".
     Тут вошли в спальную горницу четыре горничные девушки. Вошли они, а подойти к царице боятся.
     - Вам чего надо? - спрашивает их сапожница.
     Девушки ей отвечают:
     - Здравствуй, матушка царица! А мы тебя одевать, обувать пришли.
     Сапожница им:
     - А я сама оденусь. Иль я калека?
     А девушки стоят, не уходят.
     Сапожница глядит на них:
     - Чего ж вы стоите? Неужели дела у вас нету, бездельницы!
     А девушки глядят на табуретку у кровати, а на табуретке палка лежит и плетка.
     - А бить-то нас будешь когда, матушка? - спросили девушки. - Теперь иль после?
     - Да за что ж вас бить? Вам больно будет!
     - А за то, матушка царица, что вам серчать надо!
     Тут и сапожница рассерчала:
     - Дуры вы, что ли? Идите прочь да делом займитесь!
     Девушки ушли. А сапожница поднялась, оделась, пошла на кухню и там чаю с бубликами напилась.
     На кухне повара и кухарки обращаются к сапожнице со страхом и почтением, сахару подают сколько хочешь - каждый думает, что она царица. И сапожница стала думать, что она царица.
     "Чего это, - думает, - царица я, что ль? Знать, и правда царица. Ну что ж, и царицей теперь побуду, сапожницей-то успею. Пусть мужик мой по мне поскучает! Царицей-то оно и легче быть".
     Вот живет она царицей и день и два. С утра до вечера позади царицы вельможа ходит, все ее приказы и желанья пишет и исполняет. Царица уж привыкла к тому вельможе: кто ни обратится к ней с просьбой или с чем, она только укажет:
     - Скажи заднему, он исполнит, - и далее идет.
     Идет она и семечки грызет, а семечки для нее вельможа в горсти держит и руку наотлет вытянул.
     В тот час наш солдат у деревянной будки стоял. Видит он - идет, гуляет сапожница-царица. А солдата по-прежнему палками бьют, и нынче били с утра.
     Глянул солдат на сапожницу-царицу, хотел суровое выраженье на лице сделать - и ухмыльнулся.
     Сапожница-царица и обращается к нему:
     - Ты чего ухмыляешься? Мне, что ль, обрадовался?
     Солдат ей в ответ:
     - Тебе, матушка!
     - А чего радуешься? Я тебе добра не сделала. Чего ты хочешь?
     - А того хочу, матушка, пусть меня палками не бьют. Второй год с утра спозаранку колотят, мясо с костей стерли.
     - За что ж тебя?
     - За ухмылку, матушка.
     - Ну, скажи заднему, пусть тебя не бьют.
     - Нет уж, матушка, - солдат сапожнице-царице говорит, - заднему я говорить не буду: ты передняя, ты сама упомни и прикажи.
     Царица остановилась около солдата:
     - Ишь ты, какой въедливый! Ладно уж, я сама прикажу и бумагу напишу - не будут тебя бить.
     - И других прочих, матушка, пусть не бьют!
     - Аль многих тут бьют?
     - Да почитай что почти всех, матушка, колотят. Истерлись люди при дворце, а из терпенья не выходят.
     - Дураки они, что ль? - спрашивает сапожница-царица.
     - Не могу знать, матушка!
     В тот же день сапожница-царица дала повеление, чтоб никого в ее царстве не били и не смели даже касаться палкой человека.
     А солдатам велела дать по двадцать пять рублей каждому, а сверх того по три дня гулянья и по полведра пива.
     На третий день своего царствования сапожница соскучилась по сапожнику.
     "Пойду, - думает, - погляжу издали, как он там. Небось горюет по мне".
     Собралась царица и пошла из дворца к домишку сапожника, а за ней вельможа идет.
     Вот идет она, царица, видит свой бедный домишко.
     А из ворот того домишки как раз ее сапожник выходит, и не один, как следовало бы, а с другою дородною женщиной, что не хуже самой сапожницы, и на лице у сапожника горя нету.
     Тут как вскрикнет сапожница-царица:
     - Ах ты, бессовестный, ах ты, такой-сякой! - да хвать сапожника по затылку, с того и картуз соскочил.
     А сапожник никак не опомнится: глядит он и на ту женщину и на эту, обе они на вид одинаковые, а которая жена - не разберет.
     Только когда сапожница-царица по спине его еще разок хлопнула, сапожник понял, которая его жена.
     Взяла сапожница мужа за руку и повела домой, а про царство свое забыла.
     А царица скрипнула зубами на вельможу и тоже домой пошла, во дворец.
     Как явилась она во дворец и узнала, что бить теперь, драть, пороть и лупить никого нельзя - отмена вышла - и будто она сама так повелела, закипело злобой сердце царицы.
     Позвала она кого ни на есть, чтоб ударить кого было. Явилась кухарка, подняла царица на нее руку, да видит вдруг - рука-то ее, царицына, исстирана, работой истерта, и опустила она свою руку, никого не ударила.
     Вспомнила она, как жила у сапожника: как бы опять ей в жены к нему не попасть, - и оставила царица волю сапожницы как есть.
     И солдат с дураком довольны остались. А только царице веры нету и не будет.