Дипломная работа: Анна Ахматова
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила, -
Ненужный дар моей жестокой жизни…
Женщина "с редчайшим именем" – это мать поэтессы, Инна Эразмовна (1856 – 1930) (урожденная Стогова). В семье Анна была третьим ребенком из шести: у нее были старшие сестра и брат, Инна и Андрей, и младшие – две сестры и брат: Ирина, Ия и Виктор. "Говорить о детстве и легко и трудно. – писала она. – Благодаря его статичности его легко описывать, но в это описание слишком часто проникает слащавость, которая совершенно чужда такому важному и глубокому периоду жизни, как детство. Кроме того, одним хочется казаться слишком несчастными в детстве, другим – слишком счастливыми. И то и другое обычно вздор. Детям не с чем сравнивать, и они просто не знают, счастливы они или несчастны" (Pro domo sua. С. 214). О том же – стихи:
И никакого розового детства…
Веснушечек, и мишек, и кудряшек,
И добрых теть, и страшных дядь, и даже
Приятелей средь камешков речных.
Себе самой я с самого начала
То чьим-то сном казалась или бредом,
Иль отраженьем в зеркале чужом,
Без имени, без плоти, без причины.
Уже я знала список преступлений,
Которые должна я совершить… (Северные элегии. Дополнения. (5) О десятых годах).
Последние слова следует отметить особо. Близкий поэтессе человек, В.С. Срезневская, подруга с гимназических лет, тоже указывала на эту "довольно существенную черту в ее творчестве: предчувствие своей судьбы". (Ахматова А.А. Собр. соч. Т. 5. С. 339). Ахматова, несомненно, мистик по натуре (интересно, что ее небесной покровительницей была Анна Пророчица, память которой празднуется 16 февраля). И стихи, и проза Ахматовой передают ощущение таинственной взаимосвязи, сцепляющей события жизни, по которой поэтессу ведет обостренная интуиция, не столько знание, сколько вeдение сокровенной "природы вещей". И в то же время мало у кого даже из поэтов-мужчин можно встретить столь строго-рационалистический образ мысли. Как в ней это сочеталась – один из многих ее парадоксов.
Интуиция проявилась у нее уже в детстве. Ей было семь лет, когда умерла от туберкулеза младшая сестра, четырехлетняя Ирина, Рика, как ее звали в семье. Туберкулез был наследственной болезнью, проявлявшейся у всех женщин семьи и сведшей в могилу в молодом возрасте и двух других ее сестер. Больную Рику изолировали от других детей – она жила у тетки, и то, что она умерла, скрывали от детей, но маленькая Аня почувствовала эту смерть на расстоянии.
В том, как Ахматова пишет о себе, чувствуется личность особого измерения. То, что для многих непостижимо, для нее – естественно, и, напротив, с общепонятным у нее как будто нелады. Себя она начала помнить очень рано – лет с двух. Когда ей было пять, старших стали учить французскому языку, и она тоже "от нечего делать выучилась болтать по-французски", еще не зная русской грамоты. В доме было принято говорить между собой по-французски (братья и сестры, привыкнув к французской речи, говорили друг другу "вы", что немало удивляло гимназических друзей и подруг), но почему-то почти не водилось русских книг, из поэзии – только один толстый том Некрасова. Может быть, это обстоятельство предопределило важную особенность стиля Ахматовой, о которой потом писали исследователи: ее несомненную генетическую связь именно с русской прозой (в эпоху Некрасова поэзия тоже была устремлена к прозе). "Читать научилась поздно, кажется семи лет (по азбуке Льва Толстого), – вспоминала она. – но в восемь лет уже читала Тургенева. Первая бессонная ночь – "Братья Карамазовы" (Pro domo sua. С. 181).
Творчество Ахматова всегда описывала как тайну. Ее объяснение собственного творчества всегда звучит как описание опыта соприкосновения с иным миром. Ее стихи всегда "вырастают", "приходят", "самозагораются". Так, наверное, пифия могла бы попытаться объяснить случившееся ей откровение. В то же время от поэзии она, повинуясь веянью эпохи, требовала, прежде всего мастерства.
Само обращение Ани Горенко к поэтическому творчеству ознаменовано тайной. В 10 лет, едва поступив в гимназию, Аня Горенко тяжело заболела – вероятно, оспой. Неделю девочка находилась в беспамятстве, врачи говорили, что надежды на выздоровление нет. Тем не менее она выжила, но на некоторое время полностью потеряла слух. А начав поправляться, начала также писать стихи. Впрочем, сама Ахматова оценивала свои первые опыты беспощадно: "Первое стихотворение я написала, когда мне было 11 лет (оно было чудовищным), но уже раньше отец называл меня почему-то "декадентской поэтессой"" (Pro domo sua, С. 175).
Еще о детстве:"Языческое детство. В окрестностях этой дачи ("Отрада", Стрелецкая бухта, Херсонес. Непосредственно отсюда античность – эллинизм) я получила прозвище "дикая девочка", потому что ходила босиком, бродила без шляпы и т.д., бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень. Однако в Царском Селе она делала все, что полагалось в то время благовоспитанной барышне. Умела, сложив по форме руки, сделать реверанс, учтиво и коротко ответить по-французски на вопрос старой дамы, говела на Страстной в гимназической церкви. Изредка отец брал ее с собой в оперу (в гимназическом платье) в Мариинский театр. Бывала в Эрмитаже, в Музее Александра III и на картинных выставках. <...> Зимой часто на катке в парке…" (Там же. С. 214)
Примерно в этом возрасте и запомнила ее Валерия Срезневская (в девичестве Тюльпанова): "С Аней мы познакомились в Гунгебурге – довольно модном тогда курорте близ Нарвы, – где семьи наши жили на даче. Обе мы имели гувернанток, обе болтали бегло по-французски и по-немецки – и обе ходили с нашими "мадамами" на площадку около курзала, где дети играли в разные игры, а мадамы сплетничали, сидя на скамьях. Аня была худенькой стриженой девочкой, ничем не примечательной, довольно тихонькой и замкнутой" (Ахматова А.А. Собр. соч. Т. 5. С. 337 – 338 (из воспоминаний В. Срезневской).
В гимназии они были просто приятельницами, настоящая дружба пришла потом – тем не менее, впечатления Валерии Сергеевны имеют особую ценность, потому что на ее глазах подруга из "ничем не примечательной девочки" превратилась в девушку, вдохновлявшую поэтов, и именно она оказалась свидетельницей знакомства Анны Горенко с Николаем Гумилевым. Ко времени этого знакомства "она очень выросла, стала очень стройной, с прелестной хрупкой фигуркой чуть развившейся девушки, с очень черными, очень длинными и густыми волосами, прямыми как водоросли, с очень белыми точеными красивыми руками и ногами, с несколько безжизненной бледностью очень определенно вычерченного лица, с глубокими большими светлыми глазами, странно выделяющимися на фоне черных волос и темных бровей и ресниц. Она была неутомимой наядой в воде, неутомимой скиталицей-пешеходом, лазала как кошка и плавала как рыба. Почему-то считалась лунатичкой – и не очень импонировала "добродетельным" обывательницам затхлого и очень дурно и глупо воспитанного Царского Села" (Там же. С. 339). Лунатичкой Аня считалась не без оснований – в детстве у нее бывали проявления лунатизма, да и в последующие годы луна, по ее собственным признаниям, действовала на нее как-то особенно.
Накануне Рождества 1903 / 1904 гг. Аня Горенко и Валя Тюльпанова вместе с братом Вали отправились в Гостиный двор покупать елочные украшения. Там случайно встретились с братьями Гумилевыми. Оказалось, что Валя, более живая и общительная, уже знакома с ними. Домой возвращались вместе, Валя пошла с Митей, Аня – с Колей. После этого Валя нередко видела Колю у дома Горенко. Семья жила замкнутой жизнью, и чтобы проникнуть в эту крепость, молодой человек искал знакомства с братом Ани, Андреем. "Нюте он не нравился, – свидетельствует Валерия Сергеевна, – вероятно, в этом возрасте девочки мечтают о разочарованных молодых людях старше 25 лет, познавших уже много запретных плодов и пресытившихся их пряным вкусом" (Там же, С. 341). Действительно, в отрочестве Ане нравился не гимназист Гумилев, а более взрослый молодой человек – Владимир Викторович Голенищев-Кутузов, студент восточного отделения Петербургского университета. Над влюбленным гимназистом подружки посмеивались и с типично-девчоночьей вредностью, зная, что он плохо знает немецкий, часами читали перед ним вслух немецкие стихи.
Зато начинающий поэт Гумилев увидел в девочке-подростке свою музу, – Еву, Беатриче, лунную деву, русалку.
…У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит то длинней, то короче,