Доклад: Субъективные ошибки или объективные обстоятельства

Во множестве научных работ и публицистических выступлений (пожалуй, в большинстве) главные трудности сегодняшней общественной эволюции если не сводятся к экономическому кризису, то истолковываются по преимуществу в связи с ним, в основном как его следствия и проявления. Из преобладания экономической парадигмы вытекает (хотя и не всегда явным образом) и другая широко распространенная особенность анализа кризисных процессов. При рассмотрении причин кризиса на первый план выдвигаются субъективные, личностные факторы - ошибочные и злонамеренные действия тех или иных политиков и государственных деятелей, неспособность их найти верные решения, корысть и соперничество отдельных группировок, слабость элиты, а то и прямые заговоры "врагов" России.

Будучи во многом справедливыми (за исключением, впрочем, лежащего вне рационального поля поиска мифических заговорщиков), эти объяснения в то же время вряд ли являются исчерпывающими. Более чем десятилетний опыт преобразований и кризисного развития подталкивает к мысли о необходимости более широкого подхода. Анализ этого опыта в социологических и политологических работах делает все более очевидным вывод, что в России, как и во многих других бывших социалистических обществах, развертывается всеохватывающий (общесоциэтальный) кризис, сопровождающий изменение общественного строя, переход от государственного социализма к рыночной и, возможно, демократической системе (к классическому ли капитализму или социализированному посткапитализму, к социальному ли государству, как провозглашено в российской Конституции, - еще не ясно). Для краткости и чтобы подчеркнуть связь с уже используемыми понятиями (в частности, Я. Корнай и С. Аукуционеком), можно говорить о всеобщем переходном кризисе.

Понимаемый подобным образом переходный кризис представляет собой явление, обусловленное не столько субъективными, сколько объективными, точнее, внелич-ностными, онтологическими, если можно так выразиться, действительностными обстоятельствами. Причем в ряду этих обстоятельств первостепенную роль играют социально-исторические, социально-культурные и социально-психологические факторы.

Неизбежность переходного кризиса при смене общественного строя

В самом общем виде кризисный характер перехода от государственного социализма к рынку и демократии определяется неравномерностью развертывания процессов. которые и характеризуют этот период. Процессы разрушения госсоциалистических порядков, если общество согласно с таким разрушением, ограничиваются наличием политической воли и простейших организационно-административных умений. В конце концов демонтаж, или слом, прежней системы можно осуществить одномо-ментным роспуском и закрытием ключевых для системы учреждений, отменой законов, сменой решающих политических фигур. Но становление нового общественного устройства сверх провозглашения соответствующих институтов и учреждений, принятия законов, перемещения кадров требует изживания одних и складывания иных, отличных от прежних, нравов, ценностей, привычек, громадных сдвигов в культуре и психологии десятков миллионов людей.

По природе вещей, культурно-психологические изменения протекают не слишком быстро. Решительные повороты в политике и в экономической организации можно совершить в течение нескольких лет, а то и месяцев (если не дней). Переход же от одних ценностей, установок, привычек к другим занимает десятилетия, хорошо если одно-два, а не больше.

Абстрактно рассуждая, можно сказать, что сложности такого рода лучше преодолеваются при условии точного сопряжения разновременных перемен, осуществления политических и экономических преобразований не в максимально допустимом для каждого из них темпе, но в соответствии с возможностями медленнее протекающих культурно-психологических процессов. Однако в живой действительности подобное сопряжение удается очень редко. Гораздо вероятнее для периодов всеобщих преобразований как раз рассогласование сдвигов в различных сферах. В особенности характерны для переходных времен ситуации, когда прежние институты, установления, законы уже ликвидированы. Учреждены новые организации, провозглашены новые юридические и политические порядки, но нравы, психология, привычки еще не изменились, и потому новая система не может работать в полную силу.

Возникающее в подобных ситуациях соединение организационно-политического устройства одного типа (свойственного новому строю) с культурно-психологическими устоями другого (свойственного старым порядкам) неизбежно оборачивается понижением эффективности экономики, да и всех социальных институтов. Соответственно, совокупность благ, которыми располагает общество, может на некоторое время -подчас немалое - понизиться. Сверх того, складывается социальная атмосфера, в которой распределение имеющихся благ начинает ощущаться как ненормальное, менее "правильное", чем в прошлом. В переходные времена общественное устройство оказывается объективно нацеленным на поддержку новых ценностей, а массовое сознание по-прежнему склонно признавать и одобрять старые установки.

В частности, с распространением рыночно-капиталистических порядков сразу же начинает вознаграждаться соревновательная, конкурентная активность. Но едва ли не большая часть общества еще долго остается ориентированной на патерналистские и общинные формы поведения и вознаграждения. Блага, получаемые в результате конкурентной активности, могут восприниматься здесь как следствие не улучшения, а чуть ли не ухудшения жизни; или по крайней мере как несправедливость, неправедное богатство.

Экономические, политические, социально-культурные рассогласования становятся причиной того, что переход к рынку, в перспективе ведущий к улучшению социально-экономического положения народного большинства, первоначально дает отнюдь не благоприятные результаты. Правда, со временем отстающие подсистемы общественного организма подтягиваются, согласованность функционирования частей социума восстанавливается на преобразованной основе и потенциальные преимущества новых порядков становятся действительностью. Однако время здесь может быть достаточно продолжительным, а тяготы очень нелегкими. Иной раз они оказываются непереносимыми, и тогда попытка преобразования терпит крах. (Так, в частности. случилось в России начала XX века вследствие того, что обычные трудности модернизации соединились с бедствиями мировой войны.)

Опасности, порождаемые органической неравномерностью перемен в разных сфеpax, усугубляются конфликтной природой коренных преобразований. Такие перемены затрагивают интересы различных групп и вызывают у них разное, подчас противоположное отношение. На сложности согласования разноскоростных процессов накладывается столкновение противоположных интересов. Это делает в переходные времена почти неизбежными многосторонний общественный кризис, снижение эффективности общественного организма, распад общественного порядка. Поэтому подобные времена зачастую приобретают кризисный, смутный характер.

Применительно к движению от государственного социализма к рыночно-капи-талистической системе неравномерность преобразований в разных сферах и социальные конфликты грозят помимо всего прочего тем, что их непосредственным результатом оказывается переход не к современному социальному рыночному хозяйству, но к социальной системе, типичной для раннего, незрелого капитализма. Между тем рынок и капитализм обеспечивают народному большинству лучшее, чем при государственном социализме, социально-экономическое положение только и именно в своих развитых демократических формах. Что же касается незрелого, "несоциализированного" капитализма, то коренящиеся в нем пороки необузданной частной собственности, непомерной эксплуатации, неограниченных социальных различий, несмягчаемой нищеты и безработицы делают положение масс в целом ничуть не более легким, чем оно бывает (вследствие других тягот) в рамках государственного социализма.

Особая Глубина переходного кризиса в России

В России разрушительное влияние всеобщих социальных и культурных факторов. рождающих кризис переходного времени, усугубляется дополнительными, специфическими обстоятельствами. Уже сами ее гигантские размеры многократно повышают вероятность рассогласования реформ в разных сферах. Еще большая опасность создавалась из-за того, что на громадных пространствах СССР разместилось общество крайне неоднородное но своему национальному и культурно-региональному составу. Распад Союза становился в подобных условиях в высшей степени вероятным, трудно избегаемым вариантом преодоления "полосы потрясений". Надо признать, что в некоторых отношениях разделение Советского Союза облегчило проведение реформ во многих его частях, в том числе в России, с которой снималось бремя поддержки более отсталых республик, при этом объекты управления становились более обозримыми и однородными. Но эти положительные аспекты распада не могли покрыть проигрыша от его отрицательных моментов, связанных со снижением эффекта от достигнутого разделения труда, с нарушением устоявшихся экономических связей, ломкой кооперации предприятий, разделением "по живому" технико-технологических цепочек. транспортных артерий, линий электропередач, газопроводов и т.п.

Большую роль сыграла также длительность существования государственного социализма в нашей стране. Размеры и социалистическое "первородство" означали помимо всего прочего, что именно в Советском Союзе (а внутри Союза — в российских регионах) концентрировались отрасли и гигантские предприятия, поддерживавшие военную и индустриальную мощь всего социалистического лагеря. Пока единство социалистической системы сохранялось, эта коцентрация укрепляла господство СССР, помогала достигать баланса в нашей искусственно переутяжеленной экономике. Но как только система СЭВ и Варшавского договора рухнула, прежние преимущества обернулись дополнительными препятствиями на путях перехода к рынку. В России, как и в некоторых других бывших республиках СССР, осталась масса хозяйственных монстров, огромных заводов, производящих ненужную продукцию и поэтому не способных в рыночном хозяйстве ни дать заработок своим работникам, ни обеспечить налоговые выплаты государству. То же самое относится к военно-промышленному комплексу. После распада Советского Союза в России остались половина населения и три четверти предприятий, организаций, институтов ВПК [I].

Тот факт, что СССР был центром и гегемоном мировой социалистической системы, а Российская Федерация - Советского Союза, крайне усугубил отраслевые диспропорции, характерные для государственного социализма и всюду осложняющие переход от этого строя к рынку; они приобрели у нас особенно уродливый, труднопреодолимый характер. На протяжении почти полувека у нас происходило "переинвестирование" непродуктивных отраслей экономики за счет "недоинвестирования" многих ее насущно необходимых сфер. Закрытый характер политической системы и возможность неконтролиоуемого расходования природных ресурсов и золотого запаса позволяли в течение долгого времени, маскировать эту ситуацию. Но с тем большей силой ощутило общество удар "отложенных затрат" 70-80-х годов в после дующие десятилетия, когда последствия такой политики вышли наружу. Во многих проявлениях нынешнего экономического кризиса, в особенности таких, как инфляция, полное обесценивание личных сбережений или массовый выход из строя производственных и социальных инфраструктур (включая жилищное хозяйство и транспорт), сказываются не столько противоречия самого перехода к рынку, сколько следствия пороков прежней системы. Мы ощущаем, так сказать, муки "фантомных болей", порождаемые наследием уже отсутствующих ("ампутированных") экономических порядков.

Есть еще одна причина, по которой относительная длительность существования российского государственного социализма затрудняет переход к рынку и реализацию его потенциальных преимуществ. Господство государственного социализма прервало нормальное функционирование рыночной экономики в России на 70 лег, т.е. на время трудовой и социально-политической жизни примерно трех поколений. В других социалистических странах этот перерыв охватил 40--45 лет - период РКТИВНОСТИ двух поколений. Разница приблизительно в одно поколение оказалась качественной.

Обычно при современней продолжительности жизни в составе наличного населения в массовом масштабе соседствует три поколения - деды, отцы, внуки. Ограничение безрыночного существования четырьмя десятилетиями или двумя поколениями означает, что ко времени возобновления рыночного развития в обществе еще живо множество людей, сложившихся до устранения рынка, социализированных до этого, владеющих знаниями, умениями, инстинктами жизни в рыночной обстановке. В Восточной Европе в 1990 году, когда там начался возврат к рынку, не менее 10-20% населения составляли люди, родившиеся до 1925 года, т.е. те, кто к началу социалистического господства был старше 25 лет. Несоциалистическая жизнь была для них не только легендой или иностранной информацией. Само присутствие миллионов подобных людей, даже если они уже перестали быть самой активной частью населения сохраняло связь времен, помогало остальным успешнее создавать новые отношения и осваивать их. Иное дело, если разрыв охватывает три поколения, а то и больше. Тогда в обществе почти не остается людей, выросших в условиях ненарушенной рыночной жизни. В России те, кто в нэповские времена и тем более до революции был старше 25 лет, т.е. те, кто родился раньше 1900 года, составляли на рубеже 80-90-х годов считанные единицы - менее 0,5% всего населения [2].

В российском обществе не осталось никого, кто мог бы своим собственным опытом помочь остальным в овладении рыночной культурой. Перерыв традиции стал у нас не относительным, но абсолютным, так что рассогласование политико-экономических и культурно-психологических перемен достигло невиданного размаха. Понятно, что реализация возможностей рынка протекает и будет протекать у нас медленнее, в больших муках и противоречиях, нежели в других странах.

К тем же последствиям ведут некоторые особенности государственно-политического развития России. Революционная реформация, в процессе которой совершался отход нашей страны от государственного социализма, сложилась так, что она сопровождалась катастрофическим ослаблением государственности. Второй раз в XX веке произошел - сейчас, по счастью, в относительно бескровных формах - слом государственной машины. Дело здесь не в распаде Советского Союза о котором шла речь выше. Распад территориальной целостности государства в XX столетии, как показывает история множества стран от Австро-Венгрии до Германии и Кореи, сам по себе не обязательно ввергает общество в катастрофу. Наша беда в том, что в ходе преобразований разрушенными или предельно ослабленными оказались внутригосударственные механизмы, поддерживающие нормальный общественный порядок и нормальный ход общественной жизни. Неэффективно действующая милиция. преступность, коррупция, несобираемые налоги, неработающие системы социального обслуживания - вот в чем (а не в изменении границ) проявляется разрушение российской государственности.

Тут не место подробно разбирать, как случилось то, что случилось. Похоже все-таки, что в России никому не удалось бы мягко отделить злокачественные, подлежащие иссечению элементы государственно-социалистического партийного устройства от нормальных механизмов управления. По крайней мере, это было невозможно с конца 80-х годов. Тогда уже стало ясно, что у нас не удается развернуть экономические реформы, не подавив сознательное или бессознательное сопротивление партийно-советского аппарата. Без массового террора такого подавления можно было достичь, лишь внедряя гласность, преодолевая идеологическую монополию, допуская развитие зачатков демократии. Причем надо было делать это немедленно, не дожидаясь преобразований экономики и социальных отношений. Приходилось отказываться от, казалось бы, вполне разумной последовательности первых лет горбачевской власти, когда речь шла почти исключительно об экономических переменах и не затрагивались главные устои политической власти и идеологии. (В другой терминологии речь может идти о вольном или невольном отказе от китайской модели реформ.)

В итоге распад КПСС происходил (и в российских условиях не мог не происходить, если не отрекаться от реформации) раньше, чем формировались саморегулирующаяся экономика и гражданское общество. Соответственно оказывалось, что разрушающийся партийный регулятор социальных и государственых механизмов нечем заменить. На его месте образовался вакуум, нарушалось функционирование всех социально-государственных механизмов, начался тот самый слом государственной машины, который составляет и главное условие успеха большой революции, и ее главное бедствие.

Полного разрушения государственности и механизмов социального обслуживания в России ко всеобщему благу не произошло, поскольку у нас все-таки не было прямой революции, а развертывалась революционная реформация. Точнее поэтому говорить о крайнем и чрезвычайно опасном ослаблении государственности. Но как бы то ни было, процессы распада государства резко затруднили переход России к рынку, обострили переходный кризис и тем самым стали еще одним фактором, препятствовавшим плавному улучшению условий жизни по мере отхода от государственного социализма [З].

Само собой разумеется, признание решающей роли исторических обстоятельств не означает полного отрицания субъективных моментов. Но примем в расчет, что оценить человеческие действия всегда непросто. Ведь сами по себе последствия этих действий и решений зачастую недостаточны для оценочного суждения. Решения, после которых возникли бедствия и тяготы, отнюдь не обязательно следует оценивать сугубо негативно. Очень часто они принимаются в таких объективных обстоятельствах, когда избежать негативных последствий абсолютно невозможно. Действия, ведущие в подобных условиях к относительно меньшему злу, приходится признать разумными и положительными. Поэтому их оценка, признание их верными или ошибочными во множестве случаев остаются неокончательными, неопределенными, спорными. Тем не менее бывают социально-политические меры, ошибочность которых очевидна.

Применительно к развитию России в 90-е годы такой очевидной ошибкой стало развертывание широкомасштабной войны в Чечне. Помимо нравственных и политических последствий, чеченская война резко усугубила социально-экономический кризис, осложнила и без того крайне тяжелое положение с финансами страны, пустила на ветер немалую часть и без того скудных ресурсов переходного общества.

В экономической области масштабы совокупного воздействия объективных и субъективных факторов переходного кризиса легко оценить показателями падения производства и народохозяйственной активности в целом. Как известно, они сократились за первую половину 90-х годов более чем на треть [4]. Политические, социальные, культурные составляющие переходного кризиса нельзя выразить в столь же обобщенных и отчетливых цифрах. Современнику, однако, очевидна сопоставимость глубины кризиса в других сферах общественной жизни с тем, что происходило в экономике. Признаем, что в современной России кризис перехода от государственного социализма к капиталистическому или посткапиталистическому устройству не столь кровав и разрушителен, какой была у нас переходная смута во времена свержения капитализма. Но сам по себе это тяжкий и разрушительный кризис, далеко превосходящий переходные трудности в большинстве стран, преодолевающих наследие государственного социализма.

Противоречивость перемен в уровне и условиях жизни как следствие особой глубины переходного кризиса

Особая тяжесть переходного кризиса сказывается на всех сторонах жизни общества, и в первую очередь на социальном положении масс. Развитие в столь противоречивых условиях вряд ли может сразу привести к улучшению условий труда и жизненного уровня. Вернее ожидать, что начальные этапы перехода от государственного социализма к рынку и демократии будут сопровождаться противоречивыми сдвигами. Отсюда не следует, что человеческие действия ничего не меняют в данной сфере. Как и в отношении переходного кризиса в целом, такие действия способны если не устранять, то существенно смягчать социальные противоречия. От них в решающей мере зависит, приобретет ли социальный кризис непереносимый, катастрофический характер. Но сама по себе противоречивосгь сдвигов, соединение в них потерь и обретений составляет закономерную и неустранимую черту начальных этапов постсоциалистического развития России.

Наиболее наглядным образом противоречивый характер перемен в жизни народа проявляется в том очевидном факте, что положение одних слоев и классов, составляющих общество, улучшается, а других - ухудшается, одни социальные группы развиваются, усиливаются, укрепляют свое влияние, другие - слабеют и деградируют. В сегодняшней России есть заметные категории населения, причем не только в верхах общества, но и среди массы рядовых работников, которые живут явно богаче, полнее, свободнее, чем десятилетие назад. Но еще больше тех, чья жизнь, по крайней мере с точки зрения материального благосостояния и уверенности в завтрашнем дне, стала за это время тягостнее и труднее.

К первым помимо узкого слоя крупных предпринимателей и элитарных групп политиков, менеджеров, интеллектуалов и специалистов высшего уровня принадлежат несколько миллионов мужчин и женщин, занятых мелким предпринимательством. Улучшилось и положение немалого числа наемных работников, связанных с частными российскими и иностранными предприятиями, фирмами, представительствами, служащих кредитно-финансовой сферы, торговли, многих экспортных отраслей. Повысился жизненный уровень десятков тысяч российских граждан, работающих за границей. Беда, что сейчас выигрывают не только отдельные категории тружеников, но и мафиозные группировки, охватывающие значимую часть городского населения, особенно среди молодежи (по оценкам прокуратуры, относящимся к 1997 году, в России не работают и не учатся примерно 1,5 млн молодых людей) [5].

Столь же очевидны и группы, все стороны положения которых явно ухудшились за период преобразований. В более трудном положении оказалась часть старой номенклатуры, а - главное - миллионы рабочих, инженеров, научных работников военно-промышленного комплекса, многих предприятий машиностроения, химии, тяжелой промышленности, которые обладают наивысшей квалификацией индустриального типа и чьи жизненные условия в недалеком прошлом были относительно лучше, чем у остального населения. Более тяжелым стало существование населения депрессивных регионов, в определенном смысле труднее живется пожилым людям.

Однако противоречивость изменения условий жизни при отходе от государственного социализма не сводится к появлению в обществе выигрывающих и проигрывающих групп. Группы, живущие в более или менее благополучных условиях, насчитывают не более 10-20% населения. Часть общества, которая находится в очень плохом материальном положении, те, кто не может больше терпеть, составляет до 30-35% населения¹ . У оставшейся половины - и в этом заключается важнейшее противоречие социально-экономического положения народа - различные жизненные обстоятельства меняются не одинаковым, а разнонаправленным, даже противоположным образом. У многих групп одни элементы труда, быта, потребления, духовной и общественной жизни улучшаются, другие ухудшаются, третьи остаются неизменными. В одних случаях перемены к лучшему или худшему происходят стремительно и кардинально, в других — медленно, частично, непоследовательно.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--