Изложение: Без языка. Короленко В.Г.
Оскорбление законов этой страны!
Мы дадим портрет дикаря, убившего полисмена Гопкинса.
Дыма увидел это на огромном экране. Газеты сообщали новые подробности: вначале Гопкинс тщетно объяснял дикарю неуместность купания детей в фонтане... Но дикари свирепы и мстительны... Полицейский стал жертвой долга в городском парке. Другая газета отмечала хорошую организацию митинга, если бы не итальянцы, евреи, русские, вспыхнувшие, как порох, ведомые дикарем. Сенатор Робинзон поделился с газетой своими впечатлениями на этот счет. Он обвинил во всем оратора, поднявшего толпу на беспорядки. В следующем номере выступил Гомперс, обвинивший полицию в несдержанности. Он считает пострадавшим себя, бунтующие сорвали митинг. Он не подстрекал никого к таким решительным действиям. Теперь он намерен начать процесс в суде штата о неприкосновенности собраний. Газеты еще несколько дней пошумели об этом событии, выясняя национальность “дикаря”, и отвлеклись на другие “горячие новости”.
В доме старой дамы № 1235, где служила Анна, все шло своим чередом. Матвей как в воду канул, Джон и Дыма не появлялись. Анна тихонько вздыхала, вспоминая обещание Матвея: “Моя доля будет и твоя доля, малютка”. Вскоре хозяйка принесла ворох газет и рассказала о происшествиив городском парке. Она ругала Матвея, первоначально понравившегося даме своей степенностью. Анна объяснила, Матвей хотел поцеловать руку полицейского. Барыня не поверила: “Хотел поцеловать?., и убил?” Она заключила, если Матвея поймают, его повесят. Анна ходила в церковь мимо жилища Борка. В одно из воскресений зашла посоветоваться с Дымой и Розой о происшедшем. От хозяина она узнала, что письмо наконец дошло, за Дымой приехали из Миннесоты. Газеты перестали писать о митинге в городском парке, полицейский выздоровел. Теперь только Дыма да Лозинские думали, как разыскать Матвея.
Сам же виновник происшествия в день известного митинга под вечер уехал на экстренном поезде на Детройт...
Как только Матвей свалил полицейского и толпа выскочила на площадь, стало ясно: больше ничего не будет. Молодые итальянцы подхватили Матвея и вывели его длинными переходами с площади. Они стали расспрашивать его, но ничего не поняв, кроме слова “Миннесота”, решили переодеть “странного незнакомца” и отправить на поезде в штат Миннесота, подальше от Нью-Йорка. Матвей вначале сопротивлялся, но ему показали жестом петлю вокруг шеи, и он смирился. Его переодели, постригли, отвезли на вокзал, дав с собой корзину с едой и вином. Деньги на билет у Матвея были. Сев в вагон, Матвей заснул, сморенный бурными событиями прошедших суток.
Матвей спал почти всю дорогу, время от времени просыпаясь и бессмысленно глядя по сторонам. На одной из станций в вагон, в котором ехал Матвей, вошел новый пассажир. Это был худощавый старик с проницательным взглядом. Он был одет “совсем оборванцем”, но держался уверенно. Остальные пассажиры относились к нему достаточно почтительно. Вскоре Матвей опять заснул.
Но сны порой приходят не вовремя, Матвей проспал массу интересного, он мог бы избежать многих неприятностей, если бы бодрствовал. На промежуточной станции вошел молодой человек, положил узелок на полку над головой Матвея, внимательно разглядывая лозищанина. Матвей тоже открыл глаза, но потом откинулся на полку и уснул. Молодой человек поздоровался со “странным пассажиром”, оказавшимся судьей Дикинсом. Они разговорились о Матвее, заинтересовавшем обоих джентльменов. Судья называет молодого человека “мистером Ниловым”. Дикинсон вспомнил недавнюю газетную шумиху о “кусающемся дикаре”, вероятно, выходце из России. Нилов довольно холодно ответил, что русские не имеют привычки кусаться, это выдумка газетчиков. Нилов достаточно хорошо знает своих соотечественников, чтобы это утверждать. В его стране, к сожалению, люди еще кланяются слишком низко. И вот на приветствие последовал сильный удар дубинкой. Кто же это вытерпит? Дикинсон ответил, что молодой человек смог бы отлично работать адвокатом. На очередное предложение судьи поменять работу Нилов отказался, он вышел на станции и двинулся к лесопилке, на которой был простым рабочим. Оставшиеся в вагоне посудачили о Нилове, а потом судья заметил, что на душе у спящего довольно неспокойно.
Наконец приехали в Дэбльтоун, кондуктор разбудил Матвея, объясняя жестами, что пора выходить. Судья на платформе поговорил с полицейским, обязав его следить за подозрительным господином. Матвей вышел из ваго-1 на, сел на скамью и просидел до утра, ему некуда было идти, он не может объяснить свои намерения.
К утру появился человек, утверждающий, что приезжий — не кто иной, как “дикарь”, убивший полицейского в Нью-Йорке. Приезжий требовал от судьи арестовать “дикаря”. Дикинсон дал телеграмму Нилову и лег спать, уверенный, что у полиции Дэбльтоуна надежный помощник.
Полицейский Джон Келли, карауливший Матвея, утром доложил судье, незнакомец сидит на прежнем месте, как побитая собака, вокруг собираются жители городка. Когда полицейский подошел поближе, “незнакомец потянулся к руке Джона и хотел ее укусить”, — утверждал Келли. Из толпы вызвали женщину, отец которой был поляком. Она же помнила лишь слова песни: “Наша мат-ка... куропат-ка... // Рада бить дет-ей...” Матвей вздрогнул, услышав звук родной речи. Он бросился к женщине, но его путь преградил полицейский. Матвей бессильно схватился за ручку скамейки. У него был затравленный вид. Перед глазами вдруг встала картина корабля, на котором он прибыл в Америку, и похорон отца Анны. Матвея испугал мираж. Протерев глаза кулаком, он увидел, как полицейский скалится над рукой судьи, пытаясь ее укусить. Матвею стала понятна реакция американцев. Он крикнул: “Неправда!” — и кинулся к судье объяснить свой посту- . пок. Всех, стоящих на пути, Лозинский раскидал, неизвестно, что бы произошло, не появись Нилов. Он доброжелательно спросил: “Эй, земляк! Что это вы тут натворили?” Матвей бросился к руке новоприбывшего, стал целовать ее, рыдая, как ребенок. Вскоре все выяснилось. Судья был горд своей “великой миссией” в решении загадки “дикаря”.
На следующий день газета города Дэбльтоуна вышла с портретом “мистера Метью” (Матвея). Отныне раскрыт секрет необычного поведения незнакомца. Описывалась личность Матвея, он характеризовался прекрасным кротким человеком — узнав, что полицейский Гопкинс жив и здоров, Матвей, по утверждению газеты, был счастлив. Жест, понятый Гопкинсом неправильно, был выражением покорности и почтения. После благополучно закончившегося разбирательства Нилов отвел Матвея к себе на квартиру.
Матвей проспал целые сутки. Придя с работы, Нилов покормил гостя, Лозинский же чувствовал некоторую неловкость перед “барином Ниловым”. На следующий день Евгений предложил Матвею работу на лесопилке. Лозинский согласился. Матвей работал усердно, вскоре он обнаружил, что за вычетом еды и платы за квартиру у него остается достаточно денег, которые он решает копить для возвращения на родину. Нилов отговаривает Матвея от этой бессмысленной затеи. В Америке Матвей может осуществить свои мечты о хозяйстве, доме, детях. “Все это вы можете найти здесь! Зачем же вам уезжать?” Молодой человек спросил Лозинского, узнал литот его? Да, Матвей вспомнил своего бывшего барина, отдавшего лозищанам спорные земли после смерти отца. Евгений благодарен Америке, здесь “бывшие враги” встретились друзьями, как братья. “За это одно я буду благодарен этой стране”. Нилов рассказал, что он возвращался в Россию и уезжал опять. Там ему не хватало свободы, а здесь — родины.
Несколько пообвыкнув, выучив язык, Матвей перешел работать на ферму к немцу, ценящему его силу. Матвей научился работать на машинах. Через год Нилов устроил его инструктором в-еврейскую колонию. Нью-йоркские газеты мало печатали о событиях, происшедших в Дэбльтоуне, поэтому ни Дыма, ни Анна ничего не знали о Матвее. Живя в колонии, Матвей очень изменился. Со временем он стал часто вспоминать Анну и обещание, данное ей. Через два года он приехал за девушкой. В первый момент Анна испугалась, вообразив перед собой призрака, потом обрадовалась возвращению Матвея. Перед отъездом к нему Матвей и Анна пошли на пристань Нью-Йорка — посмотреть, как подходят пароходы из Европы. Сердца их сжимала жгучая печаль, но о возвращении на родину не могло быть и речи. Надо строить жизнь и пускать корни здесь, в “новом свете”.