Книга: Риторика. Инвенция. Диспозиция. Элокуция. Клюев E. В. глава 1-2

Вот почему та риторика, средневековое изображение которой описано выше, и не воспроизведена на обложке данного учебного пособия. "Наша" риторика не имеет отношения прежде всего к красноречию - она, стало быть, имеет отношение к обыденной речевой практике, где достижение соответствующей научной дисциплины тоже могут быть использованы весьма, и весьма продуктивно. Правда, редко когда это осознается.

Дело в том, что если определять содержание риторики строго, то есть в соответствии с первоначальным (а например, не средневековым) ее пони­манием, то риторика есть не столько наука о красноречии, сколько наука о речевой целесообразности, или, иными словами, об осознанном "гово­рении", об осознанном и корректном речепроизводстве.

Другое дело, что исторически риторика служила ораторской, а отнюдь не повседневной речи. Но именно в область повседневной речи риторику давно уже, может быть, следовало пригласить, перестав воспринимать ее исключительно как даму с лилией и мечом во рту. Кстати, подобные при­глашения риторика время от времени получала. Так, в конце пятидесятых годов в, высшей степени продуктивно использовал риторику как науку ис­ключительно аргументации - причем именно применительно к повседнев­ному дискурсу - знаменитый неоритор Хаим Перельман, профессор Брюс­сельского университета. Его известные во всем мире и до сих пор очень широко цитируемые работы (например: "Риторика и философия", "Новая риторика: Трактат об аргументации" и др.) действительно показали, что риторика вполне может обслуживать и повседневную речевую практику.

Впрочем, кому бы риторика ни принадлежала, соотносилась она изна­чально не столько с "искусством красиво говорить", сколько с "искусством говорить", а это, как очевидно, разные вещи. Так что с утратой риторики мы отнюдь не утратили, прежде всего, красноречия (это как-нибудь еще можно было бы пережить!) - мы утратили фактически дар речи, что пере­жить уже гораздо труднее.

"Говорение на языке" стало восприниматься нами как следование пра­вилам данного языка, а не как искусство. Отсюда и возникло заблуждение, что "говорить" вообще-то просто, что это может каждый и что для этого всего-то и достаточно знать что-нибудь вроде ударения, рода-числа-падежа, склонения-спряжения и т. п.

Иными словами, мы хорошо усвоили, чем говорить, и окончательно за­были, о чем, как, зачем, когда, где и кому говорить: потому-то мы и говорим обо всем, как получится, просто так, всегда, везде и всем.

Данное учебное пособие предназначено для тех, кого все это беспокоит. А стало быть, для тех, кому жаль утраты "искусства говорить" и кто хотел бы понять, каким образом сведения из области риторики можно использо­вать в повседневной речи - причем использовать не для того, чтобы сделать речь красивой, а для того, чтобы сделать ее осмысленной.

ГЛАВА 1. Традиции классической риторики

Наука, к знакомству с которой мы приступаем, заслуживает больше, чем уважения, - наука эта заслуживает почтения. П. Гиро, один из самых бли­стательных современных французских лингвистов, даже присвоил ритори­ке своего рода почетный титул - "та из античных отраслей знания, которая в наибольшей степени была достойна именоваться наукой".

Впрочем, в предисловии уже было отмечено, что читатели ни в коем случае не приглашаются к знакомству с одной из античных отраслей зна­ния: античности в этой книге ничуть не больше, чем, скажем, в некоторых общеупотребительных именах собственных, заимствованных из древнегре­ческого, - таких как Ирина или Александр. Даже история риторики здесь не будет сколько-нибудь подробно приведена: в распоряжении читателей имеется уже достаточное количество изданий, в которых подробно рас­сматривается каждый из периодов риторики - от античности до наших дней, с обилием разнообразных имен и причудливых категорий (часто ка­тегориями этими практически невозможно воспользоваться).

Удивительным образом история риторики оказалась в отечественном книгоиздании представленной гораздо полнее и подробнее, чем теоретиче­ские аспекты той же науки, не говоря уже о ее практической стороне. В данном учебном пособии акценты расставлены "прямо наоборот": посо­бие носит, прежде всего, практический характер, рассматривая риторику как "науку речевых действий", с привлечением, причем довольно широ­ким, тех теоретических ее категорий, которые действительно помогают ос­воить "риторическую практику". Иначе говоря, риторика будет представле­на здесь лишь той частью риторических (и связанных с ними логических) операций, которые наиболее необходимы в повседневной речевой практике.

Читателю придется постоянно помнить, что предлагаемый ему вариант риторики ни в коем случае не есть "вся риторика": во-первых, "вся ритори­ка очень велика"; во-вторых, попытки "объять" риторику в одном учебном пособии по горизонтали (вширь) в любом случае приводят к существенно­му усечению ее по вертикали (вглубь). При стремлении к широте охвата материала соответствующие учебники и учебные пособия просто превра­щаются в пасьянс из античных категорий, собранных из разных разделов и насильственно объединенных под одной крышей. Чтобы избежать этого традиционного, недостатка современных "риторик", содержание науки ри­торики и было намеренно ограничено. Критерием же отбора действитель­но необходимых, с точки зрения автора, категорий служила возможность объяснить каждую из них и показать принцип ее "работы", то есть предло­жить направление ее использования в повседневной речи.

Видимо, лучше всего сразу же попытаться найти какое-нибудь оправда­ние тому, как автор вообще пришел к этой едва ли кощунственной мысли - объединить "обветшавшую конструкцию" риторики с практикой дискурса, с повседневной речью, на которую классическая риторика, озабоченная прежде всего проблемами ораторского искусства вроде бы, не была рас­считана.

В свое оправдание автор может сказать, что он далеко не одинок в убе­ждении, согласно которому риторика (широко понимаемая, то есть не только классическая, но и так называемая современная) способна принести большую пользу именно в нашей "речевой повседневности". Причем не только не одинок, но и, так сказать, находится в "хорошей компании". По­слушаем, например, что говорил такой признанный авторитет в области семиотики (а современная риторика считается одной из семиотических на­ук), как Ю.М. Лотман:[1] ... 'риторизм' не принадлежит к каким-либо эпохам культуры исключительно: подобно оппозиции 'поэзия/проза', оппозиция 'риторизм/антириторизм' принадлежит к универсалиям человеческой культуры". А это, вне всякого сомнения, означает, что риторика не проти­вопоказана ни одной эпохе.

Данное основание, разумеется, достаточно уже само по себе. Однако ав­тор, уже готовый еще раз с удовольствием процитировать Ю.М. Лотмана, убежден, что риторика как наука не только не противопоказана нашей со­временности, но и прямо показана ей: "Следует обратить внимание на то, что существуют культурные эпохи, целиком или в значительной мере ори­ентированные на тропы[2] которые становятся обязательным признаком всякой художественной речи, а в некоторых предельных случаях - всякой речи вообще (курсив мой " К К.).[3]

Автор склонен утверждать, что мы живем именно в одну из таких эпох. И хотя пригласить Ю.М. Лотмана в прямые союзники, по этому поводу уже не удастся, косвенным образом подтвердить данное заявление еще одной цитатой из статьи "Риторика" все же возможно: "...типологически тяготе­ют к тропам культуры, в основе картины, мира которых лежит принцип ан­тиномии и иррационального противоречия".[4]

Те, кому что-нибудь говорят эти слова, не могут не заметить, что в них фактически содержится почти исчерпывающая характеристика нашего "противоречивого времени", большинство противоречий которого дейст­вительно неустранимы (антиномичны) и действительно имеют иррацио­нальный характер.[5]

Впрочем, наше учебное пособие не есть учебное пособие по новейшей истории, а потому от дальнейших рассуждений "о характере текущего момента" придется воздержаться и обратиться, напротив, к V веку до нашей эры, извинившись за временной скачок длиною в двадцать пять веков;

(Впрочем, скачки такие все равно то и дело будут предприниматься на страницах данного учебного пособия, объективной причиной чему являет­ся то, что автору придется постоянно апеллировать к двум концепциям риторики " классической, с одной стороны, и современной, или общей, как ее еще называют, - с другой.)

V в. до н. э. - время "официального" появления риторики как научной дисциплины, которая, по словам С, С. Льюиса, "старше, чем церковь, стар­ше, чем римское право, старше, чем латинская литература". Об "официальном" появлении риторики говорится потому, что задолго до этого времени соответствующие или, по крайней мере, сходные категории интенсивно разрабатывались в других "культурных регионах" - особенно продуктивно в Индии.[6]

Однако европейская классическая риторика обязана своим становлени­ем Древней Греции, где именно в V в. до н. э, появляется первый учебник по риторике.[7]

Пиком риторических идей стали III - II вв. до н. э. - период, связанный с деятельностью "отцов риторики": Аристотеля, Исократа, Дио­нисия Галикарнасского. Начало нашей эры стало расцветом древнеримской риторики, наиболее значительные памятники которой - трактаты Цицерона и Квинтилиана.

Незадолго до угасания античности риторика считалась уже норматив­ной дисциплиной, то есть дисциплиной, следовать требованиям которой считалось обязательным, В таком виде ее получило и значительно развило Средневековье, включившее риторику в семь "избранных наук". С XVII в. риторика становится известной в России, где крупнейшими памятниками ее стали впоследствии пособия по риторике, принадлежавшие Макарию, Феофану Прокоповичу, Ломоносову.

На XVIII в. пришлось время рокового союза риторики с поэтикой и стилистикой, из которого риторика вышла в большом недоумении, а по­этика и стилистика - изрядно обогащенными. К началу XIX в. историки науки фиксируют упадок риторики.

XIX в. и первая половина XX в. - самый печальный период в истории ее развития. На нем нам придется остановиться подробнее, поскольку именно в это время по поводу риторики сложились основные заблуждения, многие из которых продолжают существовать и сегодня.

Незадолго до окончания этого периода (60-е гг. нашего столетия), когда присутствие ''риторического вируса" опять стало ощущаться в воздухе, уче­ные - прежде всего гуманитарии, озабоченные возможным "вторым при­шествием" риторики, предприняли попытки разобраться в том, чем была риторика прежде, что принадлежало ей исторически и на что она в прин­ципе могла претендовать теперь.

Однако ни к каким определенным выводам в этом направлении соот­ветствующие изыскания тогда не привели, и точно разграничить "сферы влияния" не удалось. Удалось лишь констатировать, что "риторический вирус" уже давно проник в огромное количество научных дисциплин, ин­фицировав добрую половину гуманитарных и естественных наук, прежде всего таких, как стилистика, поэтика, логика, теория литературы, лингвис­тика, психология, социология...

Впрочем, ни одной из этих наук "риторика в целом" не понадобилась. Более того, в целом риторика даже могла бы помешать им - отчасти в силу своей нормативности, отчасти в силу слишком большой "заразительности" этой научной дисциплины: внедряясь в другие области научного знания, риторика грозила им смещением объекта исследований. Потому-то в ход и шли лишь отдельные категории и понятия риторики. Вынутые из состава научной парадигмы, категории и понятия эти, разумеется, трансформиро­вались - иногда до полной неузнаваемости.

Так произошло, например, с тропами и фигурами, на время "простоя риторики" перекочевавшими в поэтику, стилистику и теорию литературы. Понятное дело, что при этом связь с элоквенцией (раздел риторики, тради­ционно содержавший тропы и фигуры) стала весьма призрачной. И уже довольно скоро случилось так, что из речевых приемов вообще тропы и фигуры превратились в речевые приемы художественной литературы: именно там со временем и стали локализовать такие явления, как метафо­ра, метонимия, гипербола, параллелизм, инверсия и др.

Привести пример использования той или иной фигуры означало отны­не привести пример из художественного произведения, причем чаще всего стихотворного. Возникло примечательное заблуждение, будто поэты гово­рят фигурами: заблуждение это навредило как фигурам - прочно закрепив за ними область стихотворного бытования, так и поэтам - строго обязав их пользоваться прежде всего фигурами. Поэзия вне фигур стала как бы не­достойна называться поэзией, фигуры вне поэзии как бы перестали суще­ствовать.