Контрольная работа: Анализ рассказа А.П. Чехова "Скрипка Ротшильда"

Вступление

Для опыта монографического исследования мы предлагаем рассказ А.П. Чехова «Скрипка Ротшильда», который писался с середины декабря 1893 г. до середины января 1894 г. Он относится к позднему этапу творчества писателя. Рассказ необычен, нехарактерен для Чехова. Он сложен для интерпретации, очень глубок и философичен. Мы разберём основные темы, проблемы, мотивы и образы произведения, обратим особое внимание на текст как на систему, на его противоречия, акценты и особенности, на его поэтику.

Также считаем уместным провести параллель между поздними рассказами А.П. Чехова и Л.Н. Толстого. Думается, что «Скрипка Ротшильда» – произведение, пропитанное «толстовской» философией. Многие мысли, звучащие в рассказе Толстого 1886 г. «Смерть Ивана Ильича», появляются и в «Скрипке…», а потом мы снова встречаем их в толстовском «Хозяине и работнике», написанном всего на год позже чеховского произведения. Эти факты важны для понимания влияния одного творчества на другое, одного таланта на другой.

Основным инструментом данного монографического исследования является лексический анализ текста. Мы находим, что собственно авторский текст представляет собой концентрацию мировоззрения писавшего, его философии и взглядов. Это своеобразная исповедь, дневник, точно, красиво, глубоко и талантливо выстроенный автором. Хотя при этом не стоит преуменьшать значения биографического и историко-культурного подходов в исследовании художественных произведений.

Система персонажей, характеристика героев

Семантика имён

Произведение А.П. Чехова 1894 года, которое я взяла для опыта монографического исследования, называется «Скрипка Ротшильда». Первое, что мы видим, открывая произведение, – заглавие. Возникает вопрос: кто такой Ротшильд? Почему автор дал заглавному герою это имя, и какая ассоциация должна возникать в связи с ним. Итак, Ротшильды (нем. Rothschild) – международная династия банкиров и общественных деятелей. Основателем династии Ротшильдов является Майер Амшель Ротшильд (1744–1812 гг.), основавший банк во Франкфурте-на-Майне. Далее пятеро его сыновей (младшего из которых звали Джеймс Майер Ротшильд) контролировали 5 банков в крупнейших городах Европы: Париже, Лондоне, Вене, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Это всемирно известная фамилия (явно известная и Чехову: «…рыжий тощий жид с целою сетью красных и синих жилок на лице, носивший фамилию известного богача Ротшильда»), вызывающая ассоциацию с большим состоянием, богатством, именем и весом в обществе и банковским делом (см. также Лотман Г. «Ротшильды – короли банкиров», 1997).

В произведении Чехова мы находим образ, явно отличный от того, который представился нам после первого упоминания: когда Яков хочет побить Ротшильда, Ротшильд обижается, «свирепо» глядит на Якова, говорит, что если бы не талант скрипача, то Яков давно полетел бы в окошко, после этого начинает плакать. Причём упоминание о «фамилии известного богача» и описание жалкого поведения в конфликтной ситуации находятся через предложение. Это одна из первых семантических оппозиций, на которых строится весь рассказ. Перед нами несоответствие «до лжного» и реального: то, что кажется нам естественным (независимое и гордое положение, богатство еврея с фамилией известного богача) не имеет никакого отношения к тому, что мы видим в жизни (бедный, почти нищий жид, в сюртуке «с тёмными латками», плачущий, трусливый, худой, убегающий от собак и мальчишек с камнями, называющий «простого мужика» Якова «дяденькой»).

Своеобразный акцент получает и отношение к Ротшильду Якова: «Без всякой видимой причины Яков мало-помалу проникался ненавистью и презрением к жидам, а особенно к Ротшильду; он начинал придираться, бранить его нехорошими словами и раз даже хотел побить его…». Но за что Якову так ненавидеть несчастного жида? Если бы Ротшильд был богат и знатен, было бы понятно негативное отношение к нему Бронзы как к более успешному, лучше устроившемуся в жизни человеку, тем более еврею, которому, согласно распространённому стереотипу, свойственны хитрость, зажиточность и расчётливость. Но ненависть Якова к бедняку ничем не обоснована, он дважды за рассказ оскорбляет и пугает Ротшильда, не давшего к тому никакого повода. Видимо, и Яков попадает под обманное впечатление внешнего, видимого (фамилии банкира и национальности еврея хватает для ненависти Якову в начале рассказа, мы даже можем обвинять героя в антисемитизме). Только в финале, за два дня до смерти, автор задаёт вопрос от имени героя: «Зачем Яков всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену и, спрашивается, для какой надобности давеча напугал и оскорбил жида?». Так уже в заглавии, в имени третьестепенного героя, заявляется главная оппозиция рассказа.

Яков (Дже́йкоб, Джеймс , Джим (англ.); Жако́б, Жак (фр.); Я́го, Ха́йме, Дие́го (исп.); Джако́мо (итал.); Якуб (араб.)‎‎) – (Яако́в – букв. «последовал» от ивр. «пятка») – библейское (еврейское) имя. Яков, согласно Библии, был близнецом Исава и родился, держась за пятку старшего брата. То есть Яков дословно – последователь, следующий .

Полное имя героя Иванов Яков Матвеич, но даётся оно только в первом абзаце текста для создания оппозиции благополучного и неблагополучного существования: «Если бы Яков Иванов был гробовщиком в губернском городе , то, наверное, он имел бы собственный дом и звали бы его Яковом Матвеичем ; здесь же в городишке звали его просто Яковом, уличное прозвище у него было почему-то Бронза, а жил он бедно, как простой мужик, в небольшой старой избе…». Таким образом, Чехов в одном предложении предоставляет всю информацию об именах героя и строит следующие лексико-семантические оппозиции: губернский город–городишко, Яков Матвеич–Яков (Бронза), имя («звали» = зов) – уличное прозвище, собственный дом–старая изба. Мы видим, что конфликт, несоответствие чего-то чему-то (желаемого действительному в данном случае) заявлен уже в первом абзаце текста. К финалу рассказа это несоответствие эволюционирует вместе с героем до конфликта предполагаемое-реальное, материальное-духовное и будет выражено лексической оппозицией жизнь-смерть.

Что касается прозвища героя, то бронза – это сплав меди с разными химическими элементами, главным образом металлами (олово, алюминий, бериллий, свинец, кадмий, хром и др.). Самый древний сплав бронзы (оловянная бронза) был выплавлен человеком в Бронзовый век, за 3 тыс. лет до н.э. Сейчас используются более дешёвые виды сплавов (безоловянные). Вряд ли Чехов, давая имя своему герою, вдавался в такие подробности, однако было бы странно предполагать, что герой назван словом, не вызывающим ассоциаций. Считаем логичным предположить, что, говоря о бронзе, автор говорил о древнем, очень прочном виде металла, зеленеющем от времени, но не теряющем своих свойств, из которого делаются скульптуры, пушечные ядра, церковные колокола, медали, монеты и проч., причём большинство видов бронзы на солнце отливают золотом. Очевидна семантика силы (прочность), времени (древность), материального (монеты, золото и медали) и морально-духовного (колокола и золото и медали как многозначные слова).

Не менее важны и портретные характеристики героя, которого Чехов наделяет былинно-богатырскими чертами и возрастом, предполагающим житейскую народную мудрость: «…выше и крепче его не было людей нигде, даже в тюремном замке, хотя ему было уже семьдесят лет». (Опять обращаем внимание на мотивы силы и времени, неразрывно связанные с образом Якова.) Отмечены особо и профессиональные качества героя: «Яков делал гробы хорошие, прочные», – но тем не менее, такая однозначность и краткость характеристики в купе со странно нарушенной семантической сочетаемостью слов «хорошие» и «гробы» дают повод трактовать это замечание автора как иронию в адрес сомнительного таланта Якова: он делает хорошие и прочные гробы, уважаем в городке, наделён богатырскими чертами внешности, но о его моральных качествах не говорится пока ничего, равно как и о житейской мудрости, на которую делается намёк. Если посмотреть ещё чуть глубже и разобрать приведённое предложение как синтаксическую конструкцию, то мы увидим следующую картину: «Делал гробы хорошие, прочные». Хорошие и прочные – это характеристики гробов. Слова эти не являются языковыми синонимами: хорошие не значит прочные, а прочные вполне могут быть плохими. Следовательно, по законам русской пунктуации, между определениями «хорошие» и «прочные» запятой быть не должно. Чехов же ставит запятую, сближая, таким образом, значения этих лексических единиц и делая их контекстуальными синонимами. То есть хорошие гробы Якова – это прочные гробы. В этом также усматривается ироническая игра понятиями и намёк на приземлённость (как в прямом, так и в переносном смыслах), несерьёзность, «неважность» деятельности Якова в глобальном, вселенском масштабе. С подобного рода предположениями можно спорить, говоря, что правила пунктуации во времена Чехова были иными или что прочность – самое важное качество гробов. Но мы считаем возможным ответить на первое из замечаний, что в текстах Чехова (в том числе и в «Скрипке…») неоднократно употребляются ряды неоднородных определений, и запятые между членами таких рядов НЕ ставятся (как это и полагается по правилам современной пунктуации). На второе же из возможных замечаний мы отвечаем следующим образом. В рассказе встречается ситуация, когда важен внешний вид гроба (гроб для полицейского надзирателя, смерти которого Яков с нетерпением ожидает). К великому разочарованию героя надзиратель уезжает лечиться в губернский город и умирает там. А ведь гроб для него нужен «дорогой, с глазетом», «по меньшей мере рублей на десять». Так и хочется сказать про такой гроб «красивый», но Чехов не может этого позволить, потому что Яков не делает красивых гробов, он делает «гробы хорошие, прочные».

Далее мысль о незначительности ремесла Якова раскрывается глубже и полнее во внутреннем монологе героя, стоящего над рекой под вербой (его положение тоже важно: между небом и землёй, на пороге открытия): «…можно было бы завести рыбные ловли, а рыбу продавать купцам,… можно было бы плавать в лодке от усадьбы к усадьбе и играть на скрипке,… можно было бы попробовать опять гонять барки – это лучше, чем гробы делать ; наконец, можно было бы разводить гусей, бить их и зимой отправлять в Москву…Но он прозевал , ничего этого не сделал ». В этом монологе мы снова видим оппозицию желаемого-действительного, но здесь она уже неоднозначна, появляется второй семантический подтекст. Фраза «это лучше, чем гробы делать» принадлежит как герою, так и автору, это редчайший и ярчайший пример прямой авторской оценки у Чехова и одновременно отправной пункт оппозиции, несоответствия. С одной стороны, речь идёт о материальных убытках и о неиспользованной возможности прибыли (рыбу продавать купцам, играть под усадьбами и брать деньги, бить гусей и продавать мясо и пух в Москву); но с другой стороны, речь идёт и об убытках морально-духовных: можно было бы вести подвижный, интересный, разнообразный, общественно значимый и во всех смыслах прибыльный образ жизни, быть по-настоящему известным и уважаемым в городе (не за гробы), но он «прозевал» всё это, прозевал жизнь: настоящую работу, положение в обществе, ребёнка, жену, радость, общение, счастье – жизнь . А он 50 лет занимался гробами и трудился ради уже умерших людей, вместо того чтобы приносить пользу живущим. Всё это промелькнуло теперь перед ним как когда-то возможное, но теперь безнадёжно потерянное, ушедшее, как один огромный, ни с чем не сравнимый УБЫТОК.

Слово «убытки» («убыток» и падежные и числовые формы) встречается в тексте рассказа 19 раз + однокоренное слово «убыточная» (жизнь), которое мы тоже учитываем при счёте. Но семантика этих лексических единиц неоднородна, она меняется и эволюционирует на протяжении рассказа вместе с героем. В начале мы встречаем прямое значение: убыток – выраженный в денежной форме ущерб (Финансовый энциклопедический словарь) или потеря, ущерб, урон (Толковый словарь русского языка Ожегова С., Шведовой Н.). Именно о такой «форме» убытка с семой материальной потери горюет Яков: «Яков никогда не бывал в хорошем расположении духа, так как ему постоянно приходилось терпеть страшные убытки . Например, в воскресенья и праздники грешно было работать, понедельник – тяжелый день, и таким образом в году набиралось около двухсот дней, когда поневоле приходилось сидеть сложа руки. А ведь это какой убыток !» – и т.д. Позже, после похорон Марфы, в переломный для характера Якова момент, когда он стоит под вербой и к нему приходит понимание ушедшей безвозвратно жизни, в которой он не сделал ничего стоящего даже для самого близкого человека («ни разу не догадался купить ей [Марфе] платочек или принести со свадьбы чего-нибудь сладенького»), – в этот момент семантика убытка расширяется и появляется второе значение. Это уже не только отсутствие прибыли, но и упущенные возможности, ущербность жизни и работы, отсутствие настоящего Дела, потеря родного человека и понимание того, что он – следующий (вспоминаем семантику имени Яков: держащийся за пятку, последователь, следующий). Ещё позже слово «убыток» для Якова становится просто привычной и знакомой формой для обозначения совершенно новых ощущений, переживаний, предчувствий и мыслей. Это тот язык, на котором он задаёт себе глобальные, философские, сложные вопросы, на которые жизнь не даёт ему ответа: «…зачем люди делают всегда именно не то, что нужно ? Зачем Яков всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену и, спрашивается, для какой надобности давеча напугал и оскорбил жида? Зачем вообще люди мешают жить друг другу ? Ведь от этого какие убытки ! Какие страшные убытки ! Если бы не было ненависти и злобы , люди имели бы друг от друга громадную пользу ». Здесь «денежная», материальная сема уже окончательно уходит, остаётся старая форма с принципиально новым содержанием.

И в этом контексте словосочетание «убыточная жизнь » звучит по-новому. Вся жизнь Якова – убыточная жизнь, и он только теперь, когда ничего не изменишь, не вернёшь и не поправишь, когда пора умирать, понял это. В этом конфликт характера, трагедия героя рассказа.

Марфа – согласно библейскому сюжету, сестра Лазаря и Марии. Лазарь воскрешён за искреннюю веру в Иисуса. Марфа же в свою очередь – свидетельница воскрешения брата. В словарях имён толкование имени Марфы неоднозначно. Оно трактуется как добродетель, простодушие, нетребовательность и тишина, хранительница домашнего очага, но при этом она же и Госпожа, хозяйка, наставница , владычица.

Марфа, на первый взгляд, полностью соответствует традиционному варианту трактовки имени (простодушие, нетребовательность, хранительница домашнего очага, добродетель, тишина). Она безукоризненно подчиняется мужу, боится его: «…он никогда не бил её, но всё-таки пугал, и она всякий раз цепенела от страха». На протяжении рассказа Марфа произносит только две фразы: «Яков! Я умираю!» и монолог о «ребёночке с белокурыми волосиками», речке и вербе. Она предстаёт перед читателями в роли мученицы, получившей избавление вместе со смертью, отдых и покой. Но несмотря на то, что Марфа вызывает искреннюю жалость, она является только второстепенным персонажем произведения, о её характере говорится очень мало, она не эволюционирует на протяжении рассказа, умирая уже в начале, и её характер в меньшей степени интересует автора. И тем не менее, она принципиально важна для развития сюжета. И вот в чём её роль.

Система персонажей. Проблематика произведения

Главный герой, безусловно, Яков. Именно его душа и эволюция его характера составляет основной интерес для автора. Но согласно диалектике его имени, которая не может быть случайной в произведении Чехова такого маленького объёма со столь ограниченным кругом действующих лиц, Яков должен за кем-то (чем-то) следовать. И отправной точкой эволюционного пути его характера является смерть Марфы.

Первое же известие о болезни жены вызывает у Бронзы смутную эмоцию: «Яков весь день играл на скрипке», – однако эта эмоция очень слаба и малоопределима. Мы знаем, что Яков играл на скрипке, когда ему было особенно тяжело и тоскливо: «…он клал рядом с собой на постели скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче». Но в следующей же части предложения мы находим слова, опровергающие мысль о сильных переживаниях Якова: «…когда же совсем стемнело, взял книжку, в которую каждый день записывал свои убытки, и от скуки стал подводить годовой итог». Слово «скука» никак не вписывается в лексико-семантическое поле переживания, волнения, беспокойства за жизнь и здоровье близкого человека. Очевидно, что эта конструкция была введена намеренно и что на неё поставлен особый акцент, ведь если предложение лишится слов «от скуки», оно не потеряет ничего в информативном плане: «…взял книжку, в которую каждый день записывал свои убытки, и … стал подводить годовой итог». В этом случае мы могли бы говорить о сильном волнении и попытке «переключиться», отвлечься на какую-то бытовую проблему, но «от скуки», стоящее в ударной позиции, опровергает такие предположения. Далее выясняется, что годовой убыток составил «больше тысячи рублей», и это-то по-настоящему шокирует Якова: «Это так потрясло его, что он хватил счетами о пол и затопал ногами. Потом поднял счеты и опять долго щелкал и глубоко, напряженно вздыхал . Лицо у него было багрово и мокро от пота », – и потом он начинает считать, сколько доходу можно было бы получить с этой пропащей тысячи и приходит к неутешительному выводу: «…куда ни повернись, везде только убытки и больше ничего ». Складывается впечатление, что Яков не понял, что сказала ему Марфа, или просто сразу забыл об этом как о малоинтересном, неважном, отбраковал её слова как ненужную ему информацию.

Этот абзац – ярчайший пример мастерского построения текста Чеховым, который как будто взвешивает на весах каждое слово, каждый знак, каждый акцент. В первом предложении абзаца мы узнаём о нездоровье Марфы: «Шестого мая прошлого года Марфа вдруг занемогла». Слово «вдруг», так любимое Чеховым, несёт интонацию неожиданности, внезапности события: ещё бы, до шестого мая прошлого года Марфа была совершенно незаметна. Она «каждый день топила печь, варила и пекла, ходила по воду, рубила дрова, спала с ним на одной кровати, а когда он возвращался пьяный со свадеб, она всякий раз с благоговением вешала его скрипку на стену и укладывала его спать», но «как-то так вышло , что за всё это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания , как будто она была кошка или собака». А теперь «вдруг» выясняется, что Марфа может ещё и занемочь.

Она борется с болезнью, утром даже топит печь и ходит за водой, но тем не менее, к вечеру ложится и больше уже, как мы знаем, не встанет самостоятельно. В следующем, уже приводимом нами, сложном и распространённом предложении мы узнаём о переживаниях Якова о Марфе и об убытках. Эти два переживания намеренно объединены в одно предложение, части которого несоразмерны: первая (отделённая и акцентированная знаком «;», состоящая из 4 семантически значимых слов) говорит о беспокойстве за Марфу: «Яков весь день играл на скрипке», – вторая же (состоящая из 11 семантически значимых слов, усложнённая двумя придаточными предложениями) говорит о беспокойстве за состояние бюджета. Предлагаем обратить внимание на лексико-семантические поля (ЛСП), представленные в этом предложении:

1) ЛСП беспокойства за Марфу;

2) ЛСП беспокойства за убытки.

Внутри этих больших полей слова делятся на более мелкие. ЛСП первой части предложения противоположны по значению ЛСП второй части.

Если в первом предложении Яков весь день играл на скрипке, то во втором мы видим противопоставление этого целого , всего , но только одного дня каждому дню из пятидесяти двух лет, в которые герой считал убытки, а также годовому итогу (один день – целый год, весь день – весь год).

Слово «день » из первой части предложения контрастирует со словом «стемнело » (по наличию семы свет-тень). Но оно далеко не равнозначно и дню во второй части предложения: как мы уже говорили, в первом случае это один, исключительный день, в который Яков играл на скрипке, переживая за самочувствие Марфы. Во втором же случае перед нами обычный, ничем не выделяющийся из ряда других, «каждый день ».

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--