Введение

1. Основные ценности консерватизма.

2. Консерватизм в России.

Заключение

Список литературы

Введение

Долгое время отечественное обществознание видело в консерватизме лишь "приверженность к старому строю, старым, отжившим порядкам, отстаивание и стремление восстановить их", косность и вражду "ко всему новому, передовому в политической жизни, науке, литературе и т. д." В последнее десятилетие, когда возникла мода на консерватизм, эта дефиниция безусловно устарела в политическом отношении и абсолютно недостаточна в научном плане. При этом, чем большую популярность завоёвывает понятие консерватизма в сознании политических элит и масс, тем больше затруднений вызывает его дефиниция у научной общественности.

Для характеристики отечественной историографии консерватизма достаточно привести тот факт, что основополагающие произведения классиков консервативной мысли - Эдмунда Бёрка и Жозефа де Местра - были изданы лишь после 1991 г. Однако к настоящему времени можно говорить о возникновении нескольких центров по изучению консерватизма, как русского, так и западноевропейского: в Воронеже, Ростове-на-Дону, Перми, Самаре и Москве.

1. Основные ценности консерватизма.

Теоретическая и практическая деятельность консерваторов вызвана к жизни теми угрозами, которые несли традиционному самодержавному, православному и патриархальному укладу идеи Просвещения, либерализм, масонство, революционный радикализм, западничество (в форме галломании) и, в особенности, наполеоновская агрессия.

Современное общество находится на последней стадии деградации, поскольку утратило религиозное чувство.

Чтобы исправить сложившуюся ситуацию, необходимо в первую очередь изменить систему преподавания. По мнению консерваторов, воспитание, во-первых, должно базироваться на своеобразном симбиозе масонства и христианства: «в России, воспитание и образование народа должны быть – отеческими и чисто евангельскими, а не политическим! Здесь должны руководствовать: евангельская чистая вера и любовь к ближнему».

Нужно изолировать юношество от любой информации об европейских странах и удалить преподавателей-иностранцев, которые «насмехались» над русскими обычаями и религией и внушали эти чувства своим воспитанникам.

Церковь, как учреждение и как иерархия, по своей сути консервативна. Церковное право основывается на древнейших правилах и законах, система управления и церковная организация также сохраняются с древности, вера – это то, что священнослужители призваны охранять и защищать. Тем не менее, церковь, как и любой другой организм, подвержена изменениям.

2. Консерватизм в России.

Мы с большей или меньшей степенью отчетливости представляем, как события Отечественной войны 1812 г. (как, впрочем, и те, которые этому году предшествовали, равно как и заграничные походы 1813 – 1814 гг.) повлияли на становление русского радикализма и либерализма в их «декабристской» форме. Между тем, представляется, что события этого периода оказали сильное воздействие и на становление раннего русского консерватизма и обусловили его специфику, которая существенно отличала его от соответственных вариантов французского или английского консерватизма. Для доказательства этого тезиса необходимо обратиться к некоторым аспектам идейно-политической биографии ключевых деятелей консерватизма того периода и проследить, какую роль они сыграли в вышеуказанных событиях.

Наибольшую роль в первое десятилетие XIX века и в 1812 – 1815 гг. в складывающемся консервативном течении играли такие фигуры, как Александр Семенович Шишков, Федор Васильевич Ростопчин, Николай Михайлович Карамзин, Сергей Николаевич Глинка, великая княгиня Екатерина Павловна.

Уже в 1803 г. А. С. Шишков в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» сформулировал основные постулаты нарождавшегося русского консерватизма: недопустимость подражательства революционным и либеральным западноевропейским образцам; необходимость опоры на собственные традиции (языковые, религиозные, политические, культурные, бытовые (например в одежде, еде, повседневных поведенческих стереотипах), изучения русского языка во всех его ипостасях; патриотизм, включающий культивирование национального чувства и преданность самодержавной монархии; борьба с галломанией и космополитизмом. Таковы были основные составляющие консерватизма в трактовке, данной Шишковым.

Щербатов, будучи человеком своего времени, представителем политической концепции «дворянской монархии», смог предвосхитить отдельные положения идеологии классического консерватизма и оказал влияние на формирование его русского течения через Н. М. Карамзина. Поэтому мы вправе утверждать: «законов отческих прилежныи блюститель» был не только традиционалистом, защитником дворянских привилегий, но и стоял у истоков российского консерватизма.

Логика деятельности Рунича в первой половине 20-х гг. XIX в. определялась идеологическими представлениями, вызревшими в масонских ложах, к которым он был близок. Так, он считал, что человечество скоро столкнется со «временем апокалипсических пророчеств», но, в отличие от Европы, у России есть будущее. Рунич объяснял это тем, что силы Европы «истощаются», а будущее России определяет «апокалипсическое откровение». Спасение России, по его мнению, заключалось в масонстве и «наружной религии» в их совокупности. Масонские ложи направляли людей к действительному христианству, учили понимать смысл обрядов, т. к. соблюдение обрядов бесполезно, если человек не понимает их смысла: «наружное богослужение то же что склянка самого целительнаго лекарства у постели больного; не раскупоренная, на которую он смотрит, но в себя не принимает и остается больным!». Дмитрий Павлович считал, что «вера во Христа и Евангелие» должны быть жизнью «живого человека, как движение всякого живого тела!»

Современное общество, по словам Рунича, находилось на последней стадии деградации, поскольку утратило религиозное чувство: «все осталось при одних обрядах, христианские откровения ослабели и вся сущность веры остановилась на понятиях, какие люди себе составили и на обрядах». Чтобы исправить сложившуюся ситуацию, необходимо было в первую очередь изменить систему преподавания. По его мнению, воспитание, во-первых, должно было базироваться на своеобразном симбиозе масонства и христианства: «в России, воспитание и образование народа должны быть – отеческими и чисто евангельскими, а не политическими! Здесь должны руководствовать: евангельская чистая вера и любовь к ближнему». Но при первоначальном обучении детей надо, прежде всего, преподавать, Закон Божий, «сосредоточенный в Катехизисах всех христианских исповеданий», в книгах Ветхого и Нового Завета. Только «выучивший его твердо наизусть сделается истинным христианином на всю жизнь», укрощая волю и ум и подчиняясь церковным обрядам. Во-вторых, нужно было изолировать юношество от любой информации об европейских странах и удалить преподавателей-иностранцев, которые «насмехались» над русскими обычаями и религией и внушали эти чувства своим воспитанникам. Этот комплекс идей, имеющий определенную масонскую окраску, служил руководством в деятельности Рунича на посту попечителя Петербургского учебного округа, на который он был назначен 7 мая 1821 г. Это назначение состоялось против его желания и не раз он просил у Голицына увольнения или «ограждения ответственности».

В 1854 г. Рунич написал статью «Россия от 1633 до 1854 г. Взгляд на древний и новый ее быт», в которой представил свою точку зрения на события и правителей России этого времени. Он восхищался «древним бытом России» и осуждал Петра I, который заставил русский народ забыть «первоначальные нравы и привычки предков». Его преемники – Екатерина II и Александр I продолжали его политику, и только правление Павла I было спасительным для России: он восстановил в государстве порядок и поддерживал все русское.

Следует подчеркнуть, что изучение биографии Д. П. Рунича, его общественно-политических взглядов и деятельности, позволит существенно расширить представления о характере и причинах так называемого консервативного поворота в политике Александра I в 1820-е гг. и об истории русского консерватизма, в особенности консерватизма, возникшего в лоне масонства.

Жозеф де Местр и С. С. Уваров

Среди историков, изучавших влияние франко-итальянского консервативного мыслителя Жозефа де Местра в России, утвердилось представление о том, что де Местр в XIX в. пережил два взлета популярности. В первый раз – еще во время пребывания в России, когда его произведения расходились буквально в рукописях, а сам он был одним из знаменитейших людей Петербурга и частым гостем в домах известнейших дворянских фамилий. И второй раз – уже после периода «замалчивания» его имени и идей, последовавшего за Венским Конгрессом и антииезуитской кампанией. Де Местр стал жертвой политических коллизий, связанных с орденом Иисуса, с которым его соединяли прочные отношения. Положение посланника сардинского короля уберегло его от немедленного «возмездия» за участие в пропаганде католицизма и продвижение интересов ордена в России, но не смогло спасти его карьеру. Местра отозвали в Сардинию по настоянию российской стороны, хотя сама процедура и была обставлена со всей торжественностью и подобающими для этого случая почестями. Исследователи сюжетов, касающихся пребывания де Местра в России, обычно говорят о том, что произведения де Местра вернулись в круг чтения русских дворян начиная с 30-х – 40-х годов XIX в. и приобретали ему поклонников вплоть до начала XX в. Одними из самых ранних последователей философа в России или, по крайней мере, мыслителей, испытавших его влияние, традиционно называют декабристов М. С. Лунина, М. Ф. Орлова, и П. Я. Чаадаева.

Первое же письмо де Местра к Уварову выявило созвучие и диссонансы во взглядах двух консерваторов. Комплиментарная часть письма де Местра была связана с тем, что он обнаружил у молодого русского публициста весьма специфическое понимание истории, несущее на себе отпечаток «большого стиля» – консервативной идеологии, приобретавшей статус одной из крупнейших идеологических систем. Антипрогрессистское, навеянное философией Ф. Шлегеля, восприятие истории как мирового декаданса – постепенного удаления от состояния первозданного совершенства, изложенное Уваровым, вполне отвечало собственным – де Местра – мыслям об истории, изложенным в «Санкт-петербургских вечерах». Когда автор «Проекта Азиатской академии» писал, что именно на Востоке – «колыбели человеческого рода на первом месте лучшего состояния человечества, первом свидетеле его упадка, нужно искать древнейшие обломки его истории», это вызывало ассоциацию с рассуждениями де Местра о том, что «золотой век» человечества остался в глубокой древности, и только восточные народы не утратили еще первоначальных, более совершенных по сравнению с современными, форм познания – интуиции и духовного зрения. Идеологическая – антипросветительская и антирационалистическая направленность суждений де Местра об истории удивительно соответствовала основному политическому пафосу Уварова – надежде на то, что «именно там (на Востоке) найдут факты, наиболее пригодные для уничтожения систем современных философов»

Не удивительно, что Уваров заслужил поощрение де Местра за «эзотеризм», помогающий ему, по мнению савойца, «держать голову выше века». Угадав охранительную ориентацию молодого русского автора, де Местр прочил ему большое политическое будущее, говоря, что его труд «дает много и обещает еще больше».

И все же произведение Уварова вызвало у де Местра не только чувство солидарности, но и изрядную обеспокоенность тем, в каком направлении будет происходить последующая политическая эволюция русского «коллеги». Дело том, что в те годы Уваров был весьма умеренным консерватором, даже принимая во внимание смещенность русского политического спектра «вправо» и то, что слова «консерватор» и «либерал» в западном и российском контексте уже тогда имели несколько разный смысл. Дидактическая обеспокоенность де Местра выглядит чрезвычайно трогательной: то, что ему казалось проявлением политической незрелости «молодого русского автора», в действительности составляло основу консервативной позиции Уварова, определяло ее своеобразие и, кроме того, было принципиальным с точки зрения политической конъюнктуры.

Уваров был одним из тех представителей «правого» политического лагеря, кто уже тогда отдавал себе отчет в том, что Великая французская революция создала новый исторический климат, новый порядок в Европе и успех борьбы с ней зависит от того, насколько победители окажутся способными к политическому компромиссу. Стержнем позиции Уварова являлась идея о «примирении» старой и новой традиции «сверху», что обеспечило бы преимущество «правому лагерю». Следствием политической умеренности Уварова было то, что легитимизм соседствовал в его работах с требованием умеренной свободы. Так, например, в 1813 г., в брошюре «Похоронная похвала Моро», он высказывался за восстановление во Франции «законного правительства, при котором могущественные барьеры обеспечивали бы гражданскую свободу лиц». Показательно и его сближение с членами литературного общества «Арзамас», объединенными прокарамзинскими симпатиями. Все это и определялось термином «русский торизм». Уваров и его друзья ориентировались в то время не столько на жесткую континентальную, французскую и немецкую, сколько на мягкую «островную», британскую консервативную традицию. Вот почему основные консервативные принципы в произведениях Уварова подчас служили обоснованию идей, не близких французским консервативным «классикам», к числу которых принадлежал и де Местр. Впрочем, в работе Уварова было и нечто такое, что заставило куда более «правого» в политическом отношении де Местра внутренне вздрогнуть от представившейся ему перспективы.

Поскольку основной задачей и долгом политики в отношении церкви, поколебленной в ее основаниях, Уваров считал возвращение ей той почетной роли, которую она играла до революции – роли духовного наставника общества и правящих домов, его гораздо больше занимал вопрос о том, что может служить «противоядием» от атеизма, нежели решение спора католической и православной ветвей христианства об историческом праве на духовное руководство христианским миром. Выход из «смутного времени», когда разные формы и градации сомнения, относительно религиозных основ, успешно соседствовали с мистицизмом и спиритическими опытами, представлялся Уварову простым, как воля его государя. Неверию следует противопоставить христианство, восстановленное в правах на надконфессиональной основе.Что до Сомнения, то ради спасения «отпавших» можно и должно пожертвовать непреклонностью «ортодоксов», упорствующих в защите христианской традиции. Российский консерватор полагал, что религиозный эклектизм не только является спасительным лекарством от материализма и способствует сближению различных ветвей христианства, но и вполне удовлетворяет современным духовным исканиям. Настоящим, столь дорогим для «ториста» балансом между октринальностью и новизной представлялись ему немецкий романтизм и экзегетика. А симпатии в отношении римской католической церкви не могли удержать Уварова от того, чтобы не высказать свои убеждения в том, что она должна быть реформирована и таким образом избавлена от нетерпимости по отношению к другим.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--