Курсовая работа: Библиография как наука
Исследователь-догматик, выдвинув тезис "библиография - наука", начал бы прямолинейно внедрять его в сознание читателя. Л.В.Астахова действует тоньше. Она говорит о "гипотетическом включении библиографии в число наук" и пытается выяснить, "обладает ли библиография (как часть) свойствами науки (как целого)"? Если бы библиография была научным явлением, рассуждает она, то библиографирование было бы научной деятельностью, библиографическое знание - научным знанием, а библиографический метод - научным методом. Далее она последовательно верифицирует, проверяет все эти гипотезы. Монография в целом представляет собой диалог типа "вопрос - ответ". Ставится вопрос, касающийся той или иной стороны научного статуса библиографии, и ученый дает на него ответ. Проследим, каким образом Л.В.Астахова верифицирует гипотезу, что библиография представляет собой науку.
1. Апелляция к авторитетам. Демонстрируя завидную эрудицию, автор приводит весьма категоричные и остроумные высказывания классиков библиографии от В.С.Сопикова и В.Г.Анастасевича до Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина, М.Н.Куфаева, Н.В.Здобнова, которые единодушно утверждали, что библиография - это наука, хотя и несколько отставшая в своем развитии от других наук. Не забывает она и о скептиках. В целом выясняется, что до советской власти российская интеллигенция считала библиографическую деятельность разновидностью научных занятий, а фундаментальные библиографические пособия - научными трудами. Однако Л.В.Астахова понимает, что авторитетные заявления классиков - еще не доказательство того, что библиография осталась наукой в наши дни. Времена изменились, изменились критерии научности, поэтому нужно сопоставить этапы развития библиографии с этапами развития науки. Если библиография и наука развивались синхронно и взаимосвязанно, то этот факт можно считать доводом в пользу научной природы библиографии.
2. Сравнительный анализ эволюции науки и библиографии. Следуя современным философам и историкам науки, Л.В.Астахова выделяет три стадии эволюции научной мысли: классическая наука (XVII - XIX вв.), неклассическая наука (начало ХХ в. - современность), неонеклассическая наука (современность) и соответствующие этим стадиям три формы самосознания науки (онтологизм, гносеологизм, методологизм). Далее выясняется, что имеются аналогичные по срокам и формам самосознания стадии эволюции библиографии: классическая, неклассическая, неонеклассическая библиография. На классической стадии была общепринята формула "библиография - наука"; на стадии неклассической библиографии, когда библиографическая деятельность стала массовой профессией, ее стали относить к практике, а не к науке; теперь пришел черед неонеклассической стадии. Какие трансформации библиографии сулит она?
Неонеклассическая стадия науки и, соответственно, библиографии играет важную роль в исследовании Л.В.Астаховой. Если на этой стадии произойдет такой пересмотр критерия научности, который позволит включить библиографию в состав науки, то будет получен весомый аргумент в пользу тезиса "библиография - наука". Л.В.Астахова обнаруживает искомые аргументы в концепции неонеклассической науки философа В.В.Ильина. Опираясь на его труды, она делает вывод, что "новые идеалы неонеклассической науки позволяют по-новому, более лояльно отнестись к проблеме научного статуса библиографии"[1] .
Фактически в основе его концепции лежит позиция классического прагматизма конца XIX в.: научно (истинно) то, что полезно. Я не думаю, что у В.В.Ильина много единомышленников, и мы являемся свидетелями становления экзотической "неонеклассической" стадии научной мысли. Пока в философии и истории науки признаются две стадии: классическая, или "малая" наука (с Галилея в начале XVII в. до Анри Пуанкаре в начале ХХ в.) и неклассическая, или "большая наука", возникшая в ХХ в. и сделавшая "научными сотрудниками" миллионы людей.
Можно и нужно говорить о необходимости гуманитаризации мировоззрения научных сотрудников, занятых в "большой науке" (их сейчас 5 млн), но это не означает отказа от познания объективной истины. И уж совсем нет никаких оснований связывать гуманизацию науки и человечества в целом в грядущем столетии с "либерализацией критериев научности" по отношению к библиографии.
3. Опора на теоретические представления об Универсуме человеческой деятельности (УЧД) и герменевтическом универсуме. Понятие УЧД введено в библиографический оборот, как известно, Н.А.Слядневой. Под УЧД она понимает метасистему библиографии, представляющую собой "всю сложноорганизованную, динамичную совокупность некогда существовавших, актуальных в наши дни и прогнозируемых в будущем видов (отраслей) человеческой деятельности"[2] .
Если бы удалось показать, что библиография в своем научном, а не практическом обличии имеет существенное значение для функционирования УЧД, это послужило бы убедительным оправданием библиографии - науки. Но при одном условии: УЧД - феномен, ранее науке неизвестный.
Л.В.Астахова вводит понятие "герменевтический универсум" (вся совокупность текстов или смыслов, взятых в аспекте их понимания). Этот универсум объявляется объектом библиографии. При этом не уточняется, имеются в виду документированные или недокументированные тексты. Очевидно, что введение неологизма "герменевтический универсум" оправдано в том случае, если в науке нет тождественных понятий.
Далее говорится, что в отличие от других гуманитарных наук библиография особым образом взаимодействует с УЧД и герменевтическим универсумом. Ее предметом служат: "УЧД как производитель и потребитель герменевтического универсума (объектный способ формулирования предмета) или проблема рационализации УЧД с помощью системы библиографического знания как научного знания о предметной, функциональной и исторической структурах герменевтического универсума (проблемный принцип формулирования предмета)"[3] .
В этих изящных и логически выверенных формулировках можно заметить две недоговоренности.
Во-первых, нужно иметь в виду, что всякая практика, подобно науке, имеет свой объект и предмет. Объектом библиографической практики, бесспорно, является герменевтический континуум, т.е. совокупность текстов, а предметом - взаимодействие с УЧД с целью его рационализации. В поисках предмета и объекта науки Л.В.Астахова обнаружила объект и предмет практики, причем оказалось к тому же, что они совпадают. Это совпадение можно трактовать двояко: либо как свидетельство того, что есть только библиографическая наука, а практики нет, либо как свидетельство того, что есть библиографическая практика, в которой растворена наука. Обе трактовки не внушают оптимизма.
Во-вторых, для того, чтобы получить признание "большой науки", следует доморощенную библиографическую терминологию перевести на общепринятый научный язык. Что такое "Универсум человеческой деятельности"? Это - мир культуры, ибо некультурная человеческая деятельность типа бессознательных физиологических процессов для библиографии интереса не представляет. Мир культуры включает три рода элементов: культурную деятельность, представляющую собой деятельность по созданию, хранению, распространению, освоению опредмеченных и распредмеченных искусственных смыслов; субъекты, осуществляющие культурную деятельность; культурное наследие - совокупность социально признанных текстов (культурных ценностей). УЧД можно отождествить с миром культуры в целом, а можно - с культурной деятельностью, но в том и в другом случае введенное Н.А.Слядневой понятие дублирует распространенные культурологические понятия. Неологизм "герменевтический универсум" совпадает с понятием "культурное наследие". Если перейти на общенаучный язык, получаем тривиальную истину: библиография - одна из отраслей культуры, причем скорее обеспечивающая (инфраструктурная), чем обеспечиваемая. В этом выводе сложно увидеть аргументы в пользу научного статуса библиографии.
4. Анализ сходства и различия научной и библиографической деятельности. Л.В.Астахова делает акцент на различиях и предпочитает оттенять специфику библиографического мышления, библиографического языка, библиографической логики и методологии. Надо признаться, что этот раздел произвел на меня наиболее глубокое впечатление содержательностью, доказательностью, продуманностью, межнаучной энциклопедичностью, затаенной эмоциональностью. Это апофеоз библиографоведческой мысли. Говорится, конечно, и о сходстве, или, как предпочитает выражаться Л.В.Астахова, изоморфизме библиографического и собственно научного познания. Однако интеллектуальные стандарты библиографического творчества настолько превышают требования к познавательной деятельности в других отраслях науки, культуры и искусства, что библиографию просто не с чем сравнивать.
Особенно впечатляет принцип адекватности библиографического познания, который, как подчеркивает Л.В.Астахова, специфичен именно для библиографии. Адекватность библиографического знания требует интерпретации, т.е. содержательного познания и понимания: предметного ядра герменевтического универсума, его дисциплинарного, проблемного и методологического аспектов, т.е. универсального энциклопедизма; социально-деятельностных, социально-организационных и деятельностно-коммуникационных аспектов сферы функционирования герменевтического универсума, т.е. социального механизма создания, хранения, распространения и освоения текстов, образующих культурное наследие; эволюции хроноструктурных ритмов и алгоритмов герменевтического универсума.
Есть ли реальные библиографические труды, удовлетворяющие принципу адекватности? Можно назвать "Опыт российской библиографии" В.С.Сопикова, "Литературу русской библиографии" Г.Н.Геннади, "Библиографию русской периодической печати" Н.М.Лисовского и другие труды эпохи классической библиографии. Но ведь тогда и сомнений не было в научном статусе библиографии. А в наши дни? И в наши дни есть подлинные рыцари и подвижники библиографии. Назовем лишь три произведения, подготовленных в РГБ: Бавин С.П., Семибратова И.В. Судьбы поэтов серебряного века: Библиогр. очерки. М., 1993; Горбунов А.М. Панорама веков: Попул. библиогр. энцикл. М., 1991; Бушуев С.В., Миронов Г.Е. История государства российского: Историко-библиогр. очерки: В 3 т. М., 1991-1995.
Эти библиографические шедевры пользуются заслуженной популярностью и научным признанием. Нельзя не вспомнить еще об одной вершине современного научно-библиографического подвижничества, результате десятилетнего самоотверженного труда библиографа-одиночки. А.Соколов имееет в виду труд А.Кумановой "Философско-науковедческая картина гуманитарного знания: Библиогр. исслед.". Кажется невероятным, что один человек смог выполнить эту грандиозную работу. Достоинство этих трудов в том, что они обладают качеством панорамности, которое, как уверяет Л.В.Астахова, ценнее обычной теоретичности. Она пишет: "Библиографическое знание есть одна из частнонаучных картин мира, моделирующая отраженную в текстах действительность", и поэтому оно является уникальным научно-картинным слоем теоретического знания, наряду с картинами физического, химического и т.п. миров[4] .
Восторженно преклоняясь перед выдающимися достижениями библиографического гения, не следует забывать, что этих достижений не больше, чем гениев в среднестатистической демографической выборке. В массе своей библиографы не только не выполняют принципа адекватности, но даже не подозревают о его существовании. Никаких частнонаучных картин мира они не создают и не помышляют о том, что их повседневная деятельность есть разновидность научного труда, которая "изоморфна" научному познанию.
Вывод напрашивается такой: библиографическая деятельность психологически, логически, структурно подобна научной деятельности, но только в исключительных случаях дает интеллектуальную продукцию, соответствующую достоинству научного открытия. В массе своей библиографическая продукция не содержит новых научных фактов или концепций, хотя безусловно входит в культурное наследие и является весьма ценной его частью. Л.В.Астахова такого вывода не делает.
5. Ссылка на изменившиеся стандарты научного познания, которые ныне соответствуют, по мнению автора, стандартам библиографического познания.
Опираясь на высказывания В.В.Ильина, Л.В.Астахова пишет: <<Развитие современной неонеклассической науки таково, что "далеко не все компоненты науки (теории, гипотезы, модели и т.д.) в состоянии опробоваться на соответствие логическим и эмпирическим критериям науки, равно как далеко не все компоненты науки в действительности этим критериям отвечают. Мотивы, по которым они все же включаются в науку, - соображения неэмпирического порядка"... На современном этапе развития происходит включение подчеркнуто ненаучных компонентов в теоретические рассуждения... Процесс научного познания буквально пронизан на всех своих уровнях и этапах различного рода инореалиями и ценностными предпочтениями>>[5] .
Поскольку критерии научности становятся относительными и расплывчатыми, автор считает возможным созданные в истории библиографической деятельности библиографические конструкции и модели зачислить в число научных. С подобной профанацией науки согласиться невозможно.
Правда, в другом месте, дав итоговую дефиницию библиографии как "социально-гуманитарной наддисциплинарной научно-исследовательской области, направленной на производство и распространение научно-библиографического знания", она делает многозначительную оговорку: "данное определение библиографии как науки сформулировано применительно к ее высшим, наиболее развитым и сложным формам, коими в библиографии являются подытоживающие ретроспективные научно-вспомогательные, а также комплексные и универсальные популярные библиографические формы"[6] .
Эта оговорка может показаться убийственной для научного статуса библиографии. Оказывается, что этот статус принадлежит не типичным библиографическим явлениям, а наиболее выдающимся формам.
А.Соколов предложил следующее определение, логично вытекающее из исследования Л.В.Астаховой: библиография - область умственного труда по производству и распространению библиографического знания. И сделал оговорку: некоторые высшие, наиболее развитые и сложные формы могут достигать уровня научного знания или даже превосходить его, превращаясь в общечеловеческие памятники культуры.
Пора подвести итоги. Труд Л.В.Астаховой - замечательное произведение библиографоведческой мысли. Проверяя гипотезу о том, что библиография есть подлинное научное явление, Л.В.Астахова исчерпала все доводы в пользу ее положительного разрешения. Научную значимость исследования Л.В.Астаховой рецензент увидел в том, что она на долгие годы закрыла вопрос "наука ли библиография?" Библиографическая деятельность - специфическая и самостоятельная область умственного труда, где время от времени появляются открытия - не реже, но и не чаще, чем в любой отрасли знания. Библиография и наука - это не часть и целое, а две сестры, может быть, даже не двоюродные. Прекрасно сказано исследователем: "не пора ли и библиографоведам согласиться, наконец, с тем, что библиография - это не служанка Золушка, а принцесса - равноправная соправительница науки... способная, вопреки мрачным прогнозам, не только выжить в условиях тотальной информатизации, но и найти выход из информационной стихии"[7] .
Отличительная особенность рецензируемой монографии - ее проблемность и дискуссионность. И все же важно не то, что выводы монографии не бесспорны, а то, что она представляет собо?