Курсовая работа: Идейно-художественный анализ романа С. Моэма "Разукрашенный занавес"
За века своего существования Британская империя выработала особую форму общественного сознания, окончательно сложившуюся в викторианскую эпоху. Эта форма представляла собой сложный, покоящийся на иерархическом принципе комплекс норм поведения, нравственных ориентиров, социально-политических ценностей и психологических установок; его неотъемлемыми слагаемыми были концепция британского офицера и джентльмена и непреступаемость грани между «белым человеком», «сахибом», и «туземцем». Т.е то был традиционный британский снобизм, обогащенный опытом многовекового колониального господства.
Верный традициям английской литературы, искушенной в художественном анализе снобизма,— традициям Свифта и Джейн Остин, Диккенса и Теккерея, Джордж Элиот и Т. Харди,— Моэм язвит своей иронией не человека вообще, но лишь извращение его природы под влиянием нормативных требований социальных условностей. И если он всегда готов понять человека, сделав скидку на естественные слабости и несовершенства рода людского, то на культ условностей и жрецов этого культа его терпимость не распространяется. При всей неоднозначности характера Эллиота Темплтона, которого автор наделяет важнейшими, с его точки зрения, добродетелями — щедростью, добротой и милосердием,— персонаж этот в глазах читателя непередаваемо комичен, порою же просто жалок, ибо снобизм как modus vivendi превращает его жизнь и бессмысленную погоню за миражем.
В художественных произведениях — а Моэм значителен в первую очередь как художник — важна самобытность метода его художественного мышления, то, как именно он, У. Сомерсет Моэм, на своем материале и во всеоружии собственного стиля приходит к открытию известных истин о человеке и искусстве.
1.3 Мировоззрение и мироощущение писателя
В книгах Моэма нередко заходит разговор о деньгах. Иной раз этого требует сюжет, как, например, в романе «Острие бритвы» (1944), в других случаях разговор возникает применительно к собственному творчеству писателя. Моэм не скрывал того факта, что пишет не ради денег, адля того, чтобы избавиться от преследующих его воображение замыслов, характеров, типов, но при этом отнюдь не возражает, если творчество обеспечивает ему, помимо прочего, еще и возможность писать то, что он хочет, и быть самому себе хозяином в том мире, где все решают деньги. Законное, с точки зрения здравого смысла, желание художника многими критиками воспринималось, да и продолжает восприниматься как убедительное свидетельство пресловутого моэмовского «цинизма», миф о котором сумел пережить писателя-долгожителя. Между тем речь может идти уж никак не о корыстолюбии, но о жизненном опыте человека, который изведал бедность в юности и достаточно насмотрелся картин униженности, нищеты и бесправия, чтобы понять: бедность в ореоле святости и кроткого смирения — выдумка буржуазных филантропов, нищета не украшает, а растлевает и толкает на преступления.
Вот почему Моэм рассматривал писательство и как способ заработать на жизнь, как ремесло и труд, не менее, но и не более почетные и достойные, чем прочие честные ремесла и работы: «У художника нет никаких оснований относиться к другим людям свысока. Он дурак, если воображает, что его знания чем-то важнее, и кретин, если не умеет подойти к каждому человеку как к равному» [11;8]. Можно представить, как это и другие подобные высказывания в книге «Подводя итоги» (1938), позднее прозвучавшие и в таких сочинениях эссеистско-автобиографического плана, как «Записная книжка писателя» (1949) и «Точки зрения» (1958), могли взбесить самодовольных «жрецов изящного», кичащихся своей принадлежностью к числу избранных и посвященных. С ихточки зрения, «цинизм» — еще мягко сказано о коллеге по творческому цеху, который позволяет себе утверждать: «...умение правильно охарактеризовать картину ничуть не выше умения разобраться в том, отчего заглох мотор» [11;8].
В лучшем случае, свидетельствуют сюжеты произведений Моэма, снобистское миропонимание оборачивается трагикомедией (как в рассказах «Нечто человеческое» или «Ровно дюжина»), которая, однако, может завершиться самой плачевной развязкой (новелла «В львиной шкуре»). В условиях же колониальной действительности строгое соблюдение нравственных и социальных прописей кода «белого человека» или, напротив, их нарушение служит источником жизненных трагедий, загубленных судеб и репутаций, надругательства над человеческим достоинством, подлостей и преступлений. На эту тему, собственно, и написаны такие сильные рассказы, как «Макинтош», «Заводь», «На окраине империи». Не предвосхищая знакомства читателя с этими новеллами, заметим лишь, что в них тактично и в тоже время недвусмысленно показана «сила обстоятельств», нравственный климат колониального уклада, не только допускающий, но потворствующий забвению общечеловеческой морали при внешнем соблюдении принятого социального «протокола».
На взгляд Моэма, абсолютизация любой мнимости, порождающая нетерпимость, и всякие, пусть самые искренние, вошедшие в плоть и кровь формы фанатизма, включая религиозный, противны человеческой натуре, суть насилие над человеком. Жизнь, не устаёт напоминать писатель, рано или поздно их сокрушает, изби