Введение 2

1. Трансформация элит 4

2. Интеллигенция в период распада СССР и сегодня, общие черты_ 15

Заключение 22

Список литературы_ 25

Введение

Поражение в холодной войне СССР и развал мировой системы социализма открыли перед "обществом золотого миллиарда" новые горизонты. Включение постсоциалистического пространства в капиталистическую миросистему позволило расширить зону периферийного капитализма, от которого напрямую зависит экономическое процветание и социальное благополучие Запада. Расширение "периферии" западному капитализму - "центру" капиталистической миросистемы - не только обеспечило больший доступ к новым источникам сырья и дешёвой рабочей силе, но и дало возможность значительно увеличить объёмы накопления, концентрации и централизации капитала и существенно улучшить условия глобального перераспределения финансовых и материальных ресурсов в свою пользу. Обломок СССР - Россия переживает крупномасштабный кризис, но при этом стала фактически одним из крупнейших финансовых доноров западного капитализма. Становление экономики периферийного капитализма (в частности "экономики трубы") возможно лишь при определённой идеологической "обработке" общественного сознания ("Нет ни одного факта, которому не предшествовало бы, которого не сопровождало бы и за которым не следовало бы известное состояние сознания". (Г. Плеханов)). Холодная война - прежде всего, это идейно-политической противостояние. После 2-ой мировой войны, когда зона периферийного капитализма была существенно сужена из-за исключения усилиями СССР и его союзников из капиталистической миросистемы многих стран, впоследствии вставших на путь социалистического строительства, Запад оказался перед реальной угрозой развала собственной миросистемы. Именно этот факт, а не мифическая военная угроза 3-ьей мировой войны с советским блоком, заставил западные страны - "центр" - объединиться и выступить против "мирового коммунизма". Помимо изматывания социалистического блока с помощью перманентной военно-экономической гонки (с неясным исходом, ибо и она была тяжела для западных экономик и, особенно, экономик периферийных стран), уничтожение своего смертельного врага предполагалось в первую очередь на идеологическом фронте. Объектом идеологической манипуляции стала, естественно, советская интеллигенция, которая, в конечном счёте, привела советскую общественную мысль и советское обществознание к такому "известному состоянию", которое Ю. Андропов определил: "Мы не знаем общества, в котором живём". Утвердив исторический материализм в качестве единственно верной теории развития общества и методологии его познания, советское официальное обществознание не смогло преодолеть возникшее и впоследствии всё нараставшее расхождение между действительностью и теорией, которая эту действительность была призвана объяснить. Поэтому в то время, когда стали проявляться первые симптомы вялотекущей, но ещё не запущенной болезни, советская интеллигенция не смогла найти лекарства, которое бы эффективно подействовало на советскую государственность и оздоровило советское общество. Итогом творческой беспомощности советской общественной мысли стал охвативший советскую политическую и социально-экономическую систему кризис, который привёл к распаду Коммунистической партии и крушению Советского Союза. Кроме этого, Запад ухватился за идею демократии, превратив в эффективную по своим последствиям идеологическую конструкцию. Под флагом борьбы за свободу и против советского тоталитаризма и происходило разрушение мировой системы социализма и укрепление такого мирового порядка, в котором богатство Запада оплачено нищетой всего мира. Незнание общества, в котором живём, привело общественное сознание к состоянию безумия, в котором и стало возможным ликвидация советского строя и сдача почти всех с таким трудом завоёванных геополитических и геоэкономических преимуществ. Именно при таком известном состоянии сознания недруги стали восприниматься друзьями, а главным врагом благополучию нации стала не мировая капиталистическая система, организованная по принципу "центр - периферия", а собственное государство.

1. Трансформация элит

Повышенное внимание (особенно в первой половине 1990-х годов) к проблеме трансформации элит было обусловлено тем обстоятельством, что именно элиты выступают строителем новых институтов. Анализу структуры и состава элит был посвящен целый ряд эмпирических проектов, результаты которых были представлены на конференциях в Праге, Варшаве, Кембридже в 1993-1996 годах.

В рамках достаточно широкого спектра исследований, проведенных в тот период, можно выделить два подхода к анализу эволюции элит в странах с переходной экономикой. Первый из них рассматривает процессы трансформации элит в терминах их «воспроизводства» или «циркуляции». При этом под «воспроизводством» понимается тесная взаимосвязь и преемственность между старой коммунистической элитой и новым «правящим классом». Напротив, модель «циркуляции» элит предполагает существенные социальные сдвиги и появление на вершине социальной иерархии новых людей с новыми базовыми ценностями.

Согласно результатам широкого сравнительного исследования национальных элит, проведенного в 1990-1994 годах в шести странах и охватывавшего в каждой из стран около 7 тысяч респондентов, в России наблюдалась существенная преемственность элит - 51% представителей элитных групп 1993 года уже занимали номенклатурные позиции в конце 1980х годов. Напротив, в Польше и Венгрии доля представителей номенклатуры была ниже - соответственно, 41% и 33%. При более детальном рассмотрении политической элиты доля старых номенклатурных кадров в ее составе в Венгрии и Польше оказывается еще ниже - 25% и 15% - при сохранении отмеченных выше пропорций для России. Наконец, почти 80% представителей новой российской элиты в 1988 году были членами правящей коммунистической партии - в то время как в Венгрии этот показатель был ниже 30%, а в Польше чуть выше 20%. [[1] ]

Все это давало основание для выводов о реализации в России модели воспроизводства элит и о тенденции к циркуляции элит в Польше и Венгрии. При этом воспроизводство элит рассматривалось как один из факторов торможения реформ в России и других государствах СНГ.

Второй методический подход предлагает более сложную аналитическую модель. Особенность этого подхода заключается в том, что они рассматривают трансформацию элит в двух плоскостях - в зависимости от степени сплоченности (unity) и степени дифференциации (differentiation) элиты.

Под сплоченностью элиты понимается наличие единых ценностей, разделяемых большинством представителей элиты данной страны. При этом сплоченность может основываться на некой идеологической, религиозной или национальной доктрине либо на принятии представителями элиты единых согласованных правил игры, в рамках которых возможно ненасильственное разрешение конфликтов между различными элитными группами. Под дифференциацией понимается степень независимости (автономности) элиты от других, более массовых социальных групп, а также степень неоднородности самой элиты, наличие в ее составе элитных подгрупп, предлагающих обществу различные ценностные ориентиры и конкурирующих между собой в процессе выработки политических решений.

Ослабление идеологического и политического давления со стороны Москвы после прихода к власти М.Горбачева открыли возможности для мобилизации националистической и либерально-демократической оппозиции, что стало одной из причин крушения коммунистических режимов в Восточной Европе и последующего распада СССР. Тогда же начался переход от идеократической элиты к другим типам элит.

В целом подобный многомерный подход многим исследователям представляется весьма интересным, однако его достаточно трудно верифицировать на количественных данных. Поэтому анализ результатов эмпирических исследований в основном велся в рамках первого подхода, трактующего трансформацию элит в терминах их «воспроизводства» или «циркуляции».

Российская ситуация в рамках данного подхода наиболее подробно была рассмотрена в работах О. Крыштановской.[[2] ] Ее точка зрения сводится к тому, что в России произошел размен власти на собственность, что позволило старой советской элите - которая в данном случае отождествляется с номенклатурой - в значительной мере сохранить свои позиции.

В процессе воспроизводства элиты при переходе к рынку, по мнению О. Крыштановской, большую роль сыграл феномен «комсомольской экономики» конца 1980-х годов, включавшей в себя несколько сотен центров научно-технического творчества молодежи (НТТМ), молодежных жилищных кооперативов (МЖК) и т.д. Именно через «комсомольскую экономику» происходило перераспределение средств государственных предприятий в пользу тех частных лиц, которые затем заметно увеличили полученный капитал в экспортно-импортных и финансовых операциях и в дальнейшем благодаря активному участию в приватизации образовали костяк бизнес-элиты.

Проблему весьма явных возрастных различий между современной российской бизнес-элитой и советской номенклатурой О. Крыштановская снимает, вводя понятие «класса уполномоченных». Номенклатура обменивала власть на собственность, не обязательно лично включаясь в коммерческие авантюры. Для ведения рискованных дел подбирались молодые «уполномоченные», которые и оперировали деньгами государства. Здесь нашли себя люди другого поколения - активные комсомольские функционеры, низшее чиновничество среднего звена. [[3] ](Крыштановская, 2002а, с.6).

Взращенная номенклатурой торговая и финансовая бизнес-элита отнюдь не сразу получила контроль над крупными предприятиями в реальном секторе экономики. По оценкам О. Крыштановской, лишь к 1996 году бизнес-элита стала контролировать около половины крупного бизнеса и именно к этому периоду относится формирование российской олигархии.

В целом в работах О. Крыштановской подчеркивается преемственность между старой советской и новой российской элитой, а также переплетение и тесное взаимодействие в пореформенный период между бизнес-элитой и политической элитой.

Тезис о преимущественном воспроизводстве элиты в России в 1990-е годы, активно поддерживаемый О. Крыштановской, разделяется многими другими авторами[[4] ]. Вместе с тем, часть исследователей спорят с этой позицией.

Так, согласно данным Д. Лэйна и К.Росса, применительно к российской политической элите скорее можно говорить о ее происхождении из слветской интеллигенции, нежели о ее номенклатурном прошлом. Утверждая это, Лэйн и Росс основываются на весьма подробном анализе биографий 470 представителей высшей политической элиты России по состоянию на январь 1995 года. Приводимые ими данные свидетельствуют о том, что доля представителей партийного аппарата, занимавших значимые статусные позиции в советское время, была достаточно заметной (52%) только в рамках региональной элиты. Среди представителей российской правительственной элиты в 1995 году многие - 60% - имели опыт работы в советских министерствах и ведомствах, но, как правило, в должностях не выше начальников управлений. И, наконец, в рамках парламентской элиты опыта работы в партийном либо в правительственном аппарате имели лишь, соответственно, 19% и 22%. Следует отметить, что эти группы частично пересекаются между собой и примерно 2/3 представителей парламентской элиты никак не были связаны с органами власти и управления в советское время. [[5] ]

Основываясь на приведенных данных, Д. Лэйн и К. Росс утверждают, что уже в начале 1990-х годов имело место значительное обновление российской политической элиты и едва ли корректно говорить о ее «воспроизводстве» из элиты советского периода[6] . Расхождение полученных ими результатов с результатами других исследований эти авторы объясняют тем, что понятия «элиты» и «номенклатуры» для СССР были отнюдь не тождественны. Занятие низших номенклатурных должностей не давало существенных рычагов влияния и не означало принадлежности к элите. При этом уже в 1970-1980е годы сама номенклатура не являлась единым и сплоченным «политическим классом». Советскую систему на поздних стадиях ее развития скорее можно рассматривать как сеть бюрократических элит, каждая из которых обладала относительной автономией и преследовала собственные интересы.

При этом наряду с номенклатурно-бюрократическими элитами существовала такая социальная группа, как интеллигенция. Интеллигенция могла частично пересекаться с номенклатурой (когда деятели науки и культуры входили в состав партийных комитетов разных уровней, а назначения директоров академических институтов согласовывались в аппарате ЦК КПСС). Тем не менее, в целом интеллигенция отличалась более высоким уровнем образования, большей свободой взглядов и в известной степени конкурировала с номенклатурными элитами - хотя и не представляла собой контр-элиту. В этой связи Д.Лэйн и К.Росс обозначают интеллигенцию как «восходящий» (ascendant) класс, близкий к категории «профессионалов» в западных демократиях, и утверждают, что представители именно этой социальной группы пришли к власти в ключевых секторах российской политической системы в результате преобразований начала 1990х годов.

Таким образом, Д.Лэйн и К.Росс оспаривают тезис о «воспроизводстве» российской политической элиты. Вместе с тем, они отмечают ее существенную неоднородность и, в частности, качественные различия между парламентской и правительственной элитой, с одной стороны, и региональной элитой, с другой стороны. Эти различия выражаются не только в большем числе бывших партийных функционеров на региональном уровне, но и, например, в качестве образования. Так, среди «регионалов» преобладают выпускники местных сельско-хозяйственных и политехнических институтов, а также партшкол. Напротив, представители парламентской и управленческой элиты, по крайней мере, одно из образований получили в московских и ленинградских ВУЗах.

В целом, по мнению Д. Лэйна и К. Росса, можно говорить о космополитичности и большей рыночной ориентированности федеральной элиты - в противовес более традиционным для советского периода параметрам и ценностным установкам региональных элит. При этом одновременно федеральная элита оказывается существенно более разнородной и раздробленной. [[7] ]

В отличие от стран Восточной Европы и Прибалтики в России и других республиках бывшего СССР в конце 1980-х не было социальной базы для политики, направленной на формирование конкурентной рыночной экономики и конкурентной (то есть демократической) политической системы.

Данный тезис внешне не согласуется с той широкой общественной поддержкой, которой пользовались демократические и рыночные реформы М.Горбачева и Б.Ельцина в конце 1980-х - начале 1990-х годов. Однако здесь необходимо различать политические декларации и объективные интересы тех влиятельных социальных групп, которые стояли за реформаторами. В этой связи у России было два серьезных отличия от Восточной Европы.

Во-первых, у нас не было исторического опыта жизни в рыночной экономике и в демократических условиях. Соответственно, у абсолютного большинства граждан не было понимания того, что рынок и демократия - это не только свобода, но и ответственность, причем, прежде всего, для власть имущих.

Во-вторых, у нас качественно другой была социально-политическая структура общества. В странах Восточной Европы значимая часть социальной элиты, интеллигенции, жившей в стране, не была интегрирована с правящим режимом. Эти люди работали на предприятиях и в исследовательских институтах, преподавали в университетах, но они не были членами коммунистической партии и не присутствовали в партийно-хозяйственном аппарате. По существу, эти люди были носителями альтернативной идеологии, которая подспудно сохранялась в обществе и которая находила свое выражение в венгерских событиях 1956 года, в "пражской весне" 1968 года, в действиях польского независимого профсоюза "Солидарность" и т.д. В силу этого к моменту слома коммунистического режима в конце 1980-х была возможность персональной замены людей во власти, т.е. во власть могли прийти новые люди с иными ценностными установками. [[8] ]

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--