Это очень важное обстоятельство - поскольку вне единых ценностей и вне определенной идеологии общество утрачивает ориентиры, не может сформулировать для себя перспективы развития. Наглядным подтверждением сказанному, на наш взгляд, является тяжелый опыт пореформенного десятилетия в России, когда глубокий кризис старой идеологии не сопровождался появлением новых ценностей и идеалов, разделяемых обществом.

Основная причина этого, по нашему мнению, заключается в отсутствии в СССР реальной внутренней оппозиции и в узости круга носителей альтернативной идеологии. Последовательная - в течение 70 лет - политика пресечения всяческого инакомыслия в СССР привела к тому, что потенциальная оппозиция либо была физически уничтожена в период репрессий, либо выдавливалась из страны в эмиграцию, либо интегрировалась с властью. Переход от сталинского тоталитарного режима к авторитарной модели 1950-80х годов выражался, в том числе, в сокращении масштабов прямых репрессий. Тем не менее правящая партийно-государственная элита «закрывала глаза» на проявления инакомыслия в среде научной и творческой интеллигенции лишь в той мере, в какой они не воспринимались как оппозиция режиму и носили публичный характер. В результате не связанными с режимом фактически оставались лишь немногочисленные диссиденты, выступавшие с радикальной критикой системы, но, как правило, не способные предложить какую-либо конструктивную программу преобразований.

Как раз здесь, на наш взгляд, стоит вернуться к дискуссии о роли интеллигенции в преемственности и обновлении элиты.

По нашему мнению, применительно к политическим и экономическим преобразованиям конца 1980-х - начала 1990-х годов можно говорить о взаимодействии четырех условных групп интересов в российской элите. Это старшее и младшее поколения в рамках номенклатуры, а также старшее, более идеалистическое и младшее, более прагматическое и циничное поколения интеллигенции. Социальный статус номенклатуры как реального «правящего класса», безусловно, был выше, однако верхние слои советской интеллигенции в той или иной форме всегда взаимодействовали с номенклатурой и в этом смысле были приближены к власти.

В первые годы перестройки борьба за власть шла внутри номенклатуры, причем ее младшее поколение активно использовало демократические и рыночные лозунги для того, чтобы «подвинуть» старших товарищей. Интеллигенция в целом в этот период поддерживала младшее поколение номенклатуры, подпитывая его новыми идеями. Однако если старшее поколение интеллигенции при этом скорее ориентировалось на реформирование существующей системы и построение «социализма с человеческим лицом», то младшее поколение - во многом представленное комсомольскими активистами - в существенно большей степени стремилось к извлечению частных выгод из сложившейся ситуации и из личной близости к власти.

Именно на этой базе, на наш взгляд, возникла «комсомольская экономика», которой столь большое значение придает О.Крыштановская.[[9] ] Однако, поддерживая подобные предпринимательские инициативы, высокопоставленные сотрудники партийного и хозяйственного аппарата отнюдь не считали, что тем самым они отдают власть или формируют для себя запасные аэродромы. Они полагали, что командные рычаги останутся в их руках - как это было в период НЭПа. «Комсомольская» же экономика нужна была им как вариант «откупа» по отношению к более молодым коллегам, так как в советской системе отсутствовал нормальный механизм смены поколений номенклатуры. Другой вопрос, что представители высшей номенклатурной элиты, занятые внутрикорпоративной борьбой и просто не обладавшие достаточными знаниями, не представляли себе реальных последствий тех действий и мер, которые были санкционированы ими с подачи «комсомольцев-предпринимателей».

К 1989-1990 году управление страной в основном перешло в руки младшего поколения номенклатуры. Одновременно во власть частично пришли идеалистичные представители старшего поколения интеллигенции. С этого периода, на наш взгляд, между младшим поколением номенклатуры и приближенными к власти верхними слоями младшего поколения интеллигенции начинается своего рода соревнование за контроль над советским наследством.

Именно к этому периоду относится избирательное акционирование крупных предприятий, разрешение так называемой аренды с выкупом для средних и небольших предприятий, а также трансформация отраслевых министерств и ведомств в концерны и ассоциации - что действительно отражало стремление номенклатуры сохранить за собой реальную власть, получив контроль над собственностью. Однако лишь в редких случаях эти АО, концерны и ассоциации превратились в реально функционирующие крупные бизнес-структуры - просто в силу того, что представители советской номенклатуры (включая ее младшее поколение) в основной своей массе не умели вести бизнес. В этом отношении характерна судьба большинства «красных директоров», которые на начальном этапе приватизации, как правило, смогли сохранить контроль над своими предприятиями, однако затем потеряли его - поскольку не смогли управлять этими предприятиями в новых, рыночных условиях. [[10] ]

Таким образом, младшее поколение номенклатуры скорее ориентировалось на постепенную, «ползучую» трансформацию старой системы. Напротив, более образованное и более энергичное молодое поколение интеллигенции для достижения своих целей сделало ставку на радикальный слом существующего режима. При этом, опираясь на близость к российским властям, эта элитная группа смогла использовать новые возможности в интересах развития своего бизнеса, а в дальнейшем - для закрепления своих политических позиций. И если августовский путч 1991 года можно рассматривать как последнюю попытку сопротивления со стороны старшего поколения номенклатуры, то с расстрелом Белого дома и роспуском Верховного совета РСФСР осенью 1993 года советская номенклатура как влиятельная социальная группа, на наш взгляд, фактически была отстранена от политической власти на федеральном уровне. Этого, однако, не произошло в большинстве регионов, поскольку верхушка интеллигенция традиционно была сконцентрирована в Москве и других крупных городах. И в регионах во многих случаях власть до сих пор остается в руках представителей старой партийно-хозяйственной элиты.

Однако существенно то, что как в центре, так и в регионах новые люди, пришедшие во власть в начале 1990-х годов под лозунгами демократических и рыночных реформ, на практике руководствовались собственными, сугубо частными интересами. И резкое ослабление государства в этот период времени было отнюдь не случайным. Оно позволяло новой правящей элите устранить старые механизмы централизованного контроля, которые раньше еще как-то сдерживали свободу действий старой советской номенклатуры, и одновременно институционально (в рамках приватизации) упрочить свои позиции. При всех различиях во взглядах на политику реформ в данном вопросе позиции младшего поколения советской интеллигенции и младшего поколения советской номенклатуры вполне совпадали - обе группы были заинтересованы в скорейшем получении контроля над тем имуществом, которым управлял старый советский бюрократический аппарат. И государство не должно было помешать им в этом.

Таким образом, в отличие от стран Восточной Европы и Прибалтики интеллигенция в России не представляла собой контр-элиты, которая могла бы придти на смену партийно-хозяйственной номенклатуре и привнести с собой новые ценности и идеалы. В отличие же от Китая в России в период радикальных политических и экономических преобразований уже отсутствовала дееспособная старая элита.

В Китае к моменту начала экономических реформ в конце 1970-х годов коммунистический строй существовал меньше 30 лет. И там не было такого кризиса идеологии, такой внутренней коррозии государства и такой деморализации элиты, которые наблюдались в СССР уже в конце 70-х - начале 80-х годов и которые, на наш взгляд, стали одной из причин стремительного распада советской системы. При этом, несмотря на усиливающуюся коррупцию и возрастающую степень социальной дифференциации в обществе, китайская партийно-государственная элита по-прежнему остается достаточно консолидированной и в значительной мере ориентируется на реализацию национальных интересов. Этому также может способствовать иное культурное наследие, своеобразная культурная самодостаточность Китая. В отличие от России, которая в течение нескольких столетий стремилась догнать развитые страны, Китай рассматривал Европу и США, скорее, как «другой мир» - с другими ценностями и идеалами, непереносимыми на китайскую почву. При этом ощущение собственного культурного превосходства позволяло Китаю спокойно заимствовать у других наций любые технические достижения и организационно-управленческие новшества. [[11] ]

В целом, на наш взгляд, параллели с Китаем были бы возможны, если бы рыночная трансформация началась в СССР в период Н.С.Хрущева - когда государство было существенно более прочным, а верхние слои элиты еще были способны руководствоваться не только частными, но и общественными интересами. Однако даже тогда в СССР вероятность выбора нынешней траектории «китайских» реформ, по нашему мнению, была незначительной.

Как отмечает А.Федоровский, в КНР к концу 1970х годов в результате внутриполитических потрясений и дезорганизации экономической жизни, вызванных «культурной революцией», административно-государственные институты в равной степени оказались неспособными эффективно выполнять традиционные командно-распределительные функции и противодействовать реформам. При этом часть лидеров КПК во главе с Дэн Сяопином еще была представлена революционерами первого поколения, которые имели большой политический опыт и были способны гибко реагировать на происходящие события, отказываясь при необходимости от идеологических догм. Напротив, СССР вышел из второй мировой войны с окрепшим бюрократическим аппаратом, превратившимся в самодовлеющую силу. При этом репрессии конца 1930х и последовавший за ним «негативный отбор» кадров привели к тому, что в высшем советском руководстве в 1950е годы доминировали малообразованные догматики. [[12] ]

2. Интеллигенция в период распада СССР и сегодня, общие черты

Вот и завершился четвертый год нового века и нового тысячелетия. Но, когда думаешь о быстро текущем времени, мысли возвращаются в недавно минувший ХХ век. И, думается, так будет еще долго. Прошедший век даже для бурной истории нашей Родины, да и всего мира в целом, навсегда останется в памяти временем величайших потрясений. Этот век начался тектоническими толчками двух буржуазных революций 1905-1907 и февраля 1917 годов, основательно встряхнувшими Россию, а затем в октябре 1917 года триумфом величайшей революции в истории человечества, до основания потрясшей уже не только Россию, но и весь мир. Однако удивительно, редкостно и огорчительно то, что и завершился ХХ век опять же сокрушительными и потрясающими событиями в России, имеющими такое же значение для всего мира, но уже контрреволюционного толка.

Как в первом, так и во втором потрясении весьма заметную роль играла интеллигенция. Этот факт невольно наталкивает на размышления о том, почему российская интеллигенция, которая в начале ХХ века была основным носителем революционной идеологиии, не захотела принять Октябрьскую социалистическую революцию, а затем, когда в стране возникла, казалось бы, принципиально новая, социалистическая интеллигенция, то именно она стала могильщицей социализма в нашей стране.

Ну, что касается дореволюционной интеллигенции, то с ней все более или менее понятно. Вся ее «революционность» исчерпалась уже на буржуазно-демократическом этапе российской революции. Октябрьскую социалистическую революцию она, в большинстве своем, не восприняла. Более того, порой проявляла по отношению к ней откровенную враждебность. Этим самым она подчеркнула социально-политическую принадлежность основной своей массы к категории средней и мелкой буржуазии. Не случаен и ее исход за рубежи страны в ходе и после Гражданской войны. В тот период пределы Советской России покинули около двух миллионов представителей российской интеллигенции. И это вполне объяснимо.

Дело в том, что, в силу специфических российских обстоятельств, интеллигенция страны начала формироваться в ХIХ веке в основном из дворянской и чиновничьей среды с определенной примесью выходцев из купечества и зарождающейся национальной буржуазии. Ее никогда не было много. Она была тончайшим слоем в социальной структуре России. И не удивительно, что такая интеллигенция, активно поддержав борьбу против самодержавия в России, тем самым выразила свою солидарность с интересами национальной буржуазии. И не более того. И именно поэтому она оказалась контрреволюционна на социалистическом этапе борьбы. [[13] ]

Но в годы коренных социально-экономических преобразований в СССР во второй половине 20-х, в 30-е годы зародилась и бурно проросла, казалось бы, принципиально новая по мировоззрению советская интеллигенция. Она существенно отличалась как по происхождению, так и по количеству от дореволюционной. Казалось бы, вышедшая из недр трудящихся масс, зачастую и сама в прошлом рабочая и крестьянская молодежь, достаточно подготовленная в идеологическом отношении, советская интеллигенция должна была бы стать оплотом коммунистического мировоззрения.

По-видимому, так оно в основном и было в довоенные годы. Подавляющее большинство представителей первой волны советской интеллигенции щедро возвращало Родине и своему народу долг за вложенный в них страной бесценный общественный капитал знаний, в виде крупнейших новостроек, заводов и фабрик, станков, машин и научных изобретений и открытий. Именно их усилиями, совместно с трудом миллионов рабочих и крестьян, наша страна в фантастически короткие сроки из отсталой лапотной России была превращена в могучую индустриальную державу, занимавшую по объему производства первое место в Европе и второе в мире после США. Если в те годы кто-то на Западе и заводил разговор о технологическом отставании СССР, то исключительно в связи с ужасающими исходными условиями, доставшимися большевикам от царского и буржуазного режимов. Советская интеллигенция первой волны, очевидно, еще ощущала себя причастной к рабочему классу и трудовому крестьянству, из среды которых в большинстве своем она вышла. Эти люди самоотверженно отдавали все свои силы и знания на благо всего советского общества. На их фоне и на фоне всеобщего бурного оптимистического подъема населения страны жалкими тенями прошлого выглядели те, кто люто ненавидел новый строй и стремился ему всячески пакостить. Да, с ними решительно боролось молодое пролетарское государство. И боролось, в основном, правильно. Сегодня, в самом начале ХХI века, когда, наконец, осуществились их тайные мыслишки, это видно особенно остро

Но страшная и опустошительная война против СССР, долгие годы целенаправленно раздувавшаяся «передовыми» и «цивилизованными» империалистическими бандитами из США и Западной Европы, и разожженная не менее «цивилизованной» фашистской Германией с ее европейскими и азиатскими подельниками, выкосила значительную часть самых лучших представителей советского народа, в том числе и интеллигенции. Ведь лучшие потому и лучшие, что они не прячутся за чужие спины и первыми встают в атаку.

На смену павшим пришло новое поколение. А среди него и те, кто хотя и люто ненавидел советскую власть, все-таки уцелел по разным причинам, в немалой степени и потому, что провел войну «в местах не столь отдаленных». В то же время, многие родители, которые сами прошли через лишения и трудности периода создания социалистической экономики и лихой военной годины, теперь стремились дать своим чадам все, что могли, лучшее. Значительная часть молодежи, которая знала о социальной несправедливости и трудностях созидания основ нового общества лишь из рассказов старших и книг, воспринимали эту заботу старших как должное, постепенно усваивая стремление иметь все и сразу.

Еще 150 лет назад, в 1857 году, К. Маркс писал: «Наука и знания становятся непосредственной производительной силой»[[14] ]. И они стали такой силой, тем более, во второй половине ХХ века. А коль скоро они стали тождественны средствам производства, то у нового поколения советской интеллигенции, закалка которой, по сравнению с интеллигенцией первой волны, была уже несколько иного рода, появился всесокрушающий соблазн «приватизировать» знания. Это стремление они начали объяснять тем, что их знания, якобы, являются результатом их собственных усилий и общество здесь, вроде как, и ни при чем. То, что именно социалистическое общество создало им все необходимые условия для приобретения знаний и опосредовано, через родителей, и напрямую десятки лет растило, кормило и учило бесплатно, вкладывая в них бесценные сокровища человеческого разума, этими людьми в расчет не бралось.

Да, они не сразу стали преобладающей силой. Но их количество росло год от года. Постепенно советская интеллигенция первой волны, исчерпавшая свои силы в титаническом труде по коренной реконструкции народного хозяйства в 30-е годы, в суровые и тяжелейшие годы Великой Отечественной войны, напряженнейший период послевоенного восстановления естественным образом сошла на нет. И вот тогда наступил черед нового поколения. Годы хрущевщины явились для них тем самым компостом, тем самым навозом, который обогрел, напитал и взрастил поганые ростки мелкобуржуазного мировоззрения и частнособственнического отношения к полученным от общества знаниям и науке.

Было ли к тому же и влияние затаившей свои контрреволюционные настроения старой интеллигенции и бывших привилегированных слоев населения? Да, безусловно, было. Пусть даже и не в масштабных размерах. Репрессии 20-30-х годов были далеко не беспричинными, как это пыталась изобразить послехрущевская и потужно изощряется нынешняя пропаганда. В условиях борьбы по принципу «кто кого» между социалистическим и капиталистическим укладом, конечно, был победивший уклад, и побежденный уклад. Но это совершенно не означало исчезновения идеологии побежденного уклада. Она вынуждена была затаиться, мимикрировать и действовать лишь исподтишка, при удобной ситуации. Конечно, остались в живых и носители этой идеологии. Неслучайно, диссиденство, как явление, с особой силой стало проявляться лишь после развертывания оголтелого организованного шельмования сталинского периода в истории нашей страны и выпуска из лагерей и тюрем всех содержавшихся там, так называемых, «инакомыслящих».

Именно в интеллигентской среде, прежде всего, зародились и получили наибольшее развитие диссидентские тенденции, которые развились в другие негативные проявления, приведшие, в конечном счете, к разрушению Советского государства, ут?