Курсовая работа: Миф материнства и техники управления
Я сын подпольного рабочего-партийца…
Ну, и оставшись без отцовского надзора,
Я бросил мать, а сам на улицу пошел,
И эта улица дала мне кличку вора,
И до решетки я не помню, как дошел
(тюремная песня 1930-х гг.).
В камерах малолетних правонарушителей в современных исправительных учреждениях находят тетрадки-альбомы. Среди прочих жанровых форм там есть такая, как фразы-клише (для писем и татуировок), где нередко упоминается мать – и опять в той же роли:
Не слушал мать, так слушай звон цепей тюремных
Не слушал материнских слов, так слушай звон ключей тюремных
Нарушение материнского завета и здесь осознается как причина всех бед. Для людей, преступивших социальный закон, мать остается единственным моральным авторитетом, чей суд они готовы принять:
В этой жизни для меня лишь мать – мой искренний судья.
Потом эта непререкаемость переносится на тюремный закон (понятия) – основу криминальной субкультуры и иерархии. В представлении “воров в законе” (привилегированной касты криминального мира) “мать” – это тюрьма, тюремное братство и тюремный закон, так что известная татуировка “Не забуду мать родную” означает клятву на вечную верность этому закону и братству. Это все означает, что структуры и механизмы управления в неуправляемой иными средствами криминальной среде строятся по матрице “материнства”. Подобное происходит и в некоторых других маргинальных средах, например, у хиппи. “Материнство” означает здесь универсальный закон – там, где нет никакого закона, где обычные нормы бездействуют, регулятивные механизмы отсутствуют и социальная структура разрушена. В этой статье мы намереваемся показать конкретный состав этой матрицы – механизмы и техники управления, транслировавшиеся в рамках женской культуры (нередко эзотерической). Возможно, это даст ключ и к моделям власти, так или иначе использующим матрицу “материнства” (а это случается довольно часто). Собственно, мы подробно рассмотрим две техники, имеющие отношение к управлению: в традиционной терминологии - “испуг” (т.е. владение и манипуляции страхом) и “сила” (т.е. контроль насилия).
Часть 2. Контроль насилия.
Табуирование агрессии
Важный элемент комплекса “материнства”, реализующийся и в женских моделях лидерства, – блокирование агрессии, насилия, конфликтного поведения. Это до сих пор считается важным условием успешного осуществления материнского предназначения (рождения здорового ребенка). “Матери, - говорит мне жительница с.Морозово (в Пустошкинском р-не Псковской обл.), - нельзя было ругаться, надо быть добрым человеком. Чтоб женщина, особенно когда она носит (ребенка. – Т.Щ.), чтоб было доброе сердце, сама добрая”. В противном случае, если ребенок заболеет или родится уродом, ей припомнят давнюю ссору: “Ага, ты сказала (дурное слово. – Т.Щ.), вот и ребенок такой!” В “Этнографическом обозрении” за 1906 г. упомянут случай, произошедший в одном из сел Петербургской губернии. Уродство у новорожденного ребенка – заячья губа – единодушно связывали с конфликтным поведением матери, которая и сама “сознавала за собою незамолимый грех, за который Бог послал ей наказание. Она не могла без слез смотреть на своего ребенка. Все в деревне приписывали это наказание матери за ея резкий характер, “вострый язык”, сквернословие. Насколько правы были соседи, это трудно сказать, однако мать урода в чем-то раскаивалась, стала каждую службу ходить в церковь и молиться”. По бытующим и теперь среди женщин поверьям, ссоры, брань, сквернословие матери во время беременности могут стать причиною разного рода психических и физических нарушений у ее ребенка: немоты, заикания, слабоумия, заячьей губы, волчьей пасти и проч. Все время беременности женщина старательно избегала любых конфликтов, а тем более открытых ссор. Среди запретов, которые должна была соблюдать беременная женщина, запреты бить и в особенности пинать ногами домашних животных (свиней, коров, кошек, собак, куриц), присутствовать при забое скота; опасным считалось даже случайно раскосить во время сенокоса мелкого зверька (зайца, мышь, лягушку или змею). В общем, за время беременности (а это период подготовки к обретению статуса “матери” или его подтверждение) традиция целенаправленно формирует у женщины определенное мировосприятие, которое ассоциируется с материнством. Неагрессивность, бесконфликтность, спокойствие культивировались как необходимые качества матери и считались условиями благополучия ее детей: “Я сама такая спокойная, независтливая, говорит мне псковская крестьянка, вырастившая пятерых детей. - И дети мои не болели никогда!”. Таким образом, подготовка к материнству включала в себя усвоение комплекса поведенческих норм, блокирующих любые проявления насилия и агрессии по отношению как к людям, так и к животным. Действие этих норм не ограничивалось беременностью. Агрессивность матери считалась опасной для ее детей не только в утробе или сразу после рождения. По поверьям, материнская брань, а тем более проклятье в адрес своих детей становится причиною их болезни, гибели, они уходят в лес и их не всегда удается найти (потому что их уводит нечистая сила) и даже превращаются в лягушек, лошадей и собак. Табу на агрессивность - необходимый элемент традиционного комплекса материнства Беременность была просто временем испытания – общественное мнение оценивало способность женщины к самоконтролю, ее умение подавлять или сдерживать агрессивность. Именно на женщину затем ложилась ответственность за все формы проявления насилия членами ее семьи.
Блокирование силы.
В обязанности матери семейства входило прежде всего блокирование насильственных форм поведения.
Характерная ситуация изображена в былине о Василии Буслаевиче. Этого молодца новгородцы обидели, не позвав на пир. Он их вызвал биться “у чудна креста, у жива моста, у матушки реки Волхови” Там он так разошелся, размахивая тележною осью, что новгородцы стали опасаться: “убьёт ведь... всех до единого, разорит у нас весь Новгород”(Новгородские былины..., с.129, 130; 81 ). Его пытаются остановить уважаемые люди, святые старцы, его собственный крестный - и гибнут на мосту. Тогда делегация новгородцев - в одних вариантах былины “толпа молодечьская”, в других знатные старцы или женщины - отправляется к его матери: “Уж уйми-ко се своёго сына любимого, / Ты оставь хошь нас тепериче на семена... Побежала тогда она скоро да на побоище... И скочила назади на плечи молодецкие, / Говорила сама дак таково слово: / Ты уйми-ко се, мой сын, дак ретиво серцо, / Опусти-ко се, мой сын, дак руки белыя, / А оставь-ко мужиков теперь на семена.” Примечательна реакция Василия: “Опускались у Василья да руки белыя, выпадала да его нынче ось тележная, /Говорил-де сам своей мамоньки родимоей: /Хорошо ты, моя мамушка, удумала...”.
Подобные стереотипы поведения осваивались еще в девичестве, во время предбрачных гуляний молодежи, которые сопровождались обычно драками. Дрались, разумеется, парни, но мы обратим внимание на роль в этих драках девушек. “Один раз пошла я на гулянье в Поддубье, - вспоминает жительница д.Вязки Порховского р-на Псковской обл.* (говоря о временах своей послевоенной молодости), - С двоюродным братом. Он вперед пошел, а я следом иду. Еще в платье таком розовом, с вышивкой... Иду - мне уже кричат: - Иди, твоего брата бьют! Я побежала, прибегаю - он уже в луже (крови. - Т.Щ.) лежит. И вокруг парни Радилоськи да Лютоголовски** стоят, ножики сверкают. Я бросилась прям на брата, легла (в платье-то розовом!): - Режьте! - говорю, меня! Режьте, гады! Они говорят: - Отойди, мы его резать будем! Я говорю: - Режьте!.. Ну и отошли потом. Я встаю - платье, конечно, всё... в луже лежала, так... ясно уж...” - “Придут ловатские (т.е. парни с р.Ловать, чужаки. – Т.Щ.), - вспоминает жительница с.Пинаевы Горки (в Новгородской обл.). – начнут драться. Однажды брату моему двоюродному: он вот сидел, на гармошке играл, и вот ему ремнем – хрясь! И я соскочила сразу, и за ремень схъватила, и все, прекратили”.
Парни шли компаниями по дороге или деревенской улице, с гармонью и песнями (теми самыми, удалыми - “под драку”), - а по обочинам шли девушки. С живым участием наблюдая развитие драки, в определенный момент они начинали играть активную роль: растаскивать участников (сигналом служило падение кого-л. с ног, а также появление крови – в народной формулировке: “в луже крови лежит”): “Девушки их растаскивали, - говорит порховский житель (1930 г.р.). – Видят – парни уже в кучу сбиваются – и по краям дороги идут. И как станут задираться – девушка каждая своего парня оттаскивает: - Чего ты, пошли, пошли отсюда!” – ну, он и уходит. Уводит его. Каждая своего хватает: кто брата, кто – видит из своей деревни…”. Традиционная роль девиц - растаскивать дерущихся. Причем эта форма блокирования насилия признавалась всеми как едва ли не единственно легитимная - а для парней единственный способ покинуть драку и избежать при этом позора. Позже, уже в замужестве, женщины будут так же оттаскивать с места драки не в меру разошедшихся мужей, защищать подругу от ее подвыпившего мужа и разнимать дерущихся детей.
В традиционном понимании именно женщина ответственна за мир в семье (“Весь мир в семье – от матери”). Даже если муж избивает жену, ответственность лежит на ней: ей позор, должна была думать, выбирая себе мужа. “Еще в парнях, - наставляли матери дочерей, - можно характер вызнать. Мужика надо по характеру выбирать. Когда гуляешь с парнем, - если он жисть (характер) будет показывать, - в стороны расходись: бывает, он ей девкой еще фонари поставит…”. Эта же точка зрения – в воспоминаниях старой женщины(1918 г.р.), рыбачки, 18 созывов бывшей депутатом районного совета. Ей, в частности, приходилось разбирать семейные ссоры:
“И думаю: как сделать это, ну почему, что, почему деретесь, что случилось-то?
“А, он такой, алкоголик” – “Но ты же знала, что за алкоголика выходишь”. – “Знала”. – “Так ты его исправляй. Ты виновата. Вышла за алкоголика, вот и исправляй его”.
Примечательно, что эту женщину-депутата в поселке называли “мать”:
“И мужики меня все эти матерью называют…: “Мама, мать”. Так они уже привыкли, матерью меня звали все. Особенно козел вот этот (постоянный участник драк. – Т.Щ.): “Ну что ты сидишь-то, что с тобой случилось?” – “Разодрался”. – “Совсем?” – “Нет, наполовину”. Начинаю ему мораль читать, доказывать: “отрежь от своего сердца капельку добра этой своей жене”
Заметим, что матрица “материнства” накладывает отпечаток на осуществление вполне институциональных форм власти (депутат, бригадир), в которые была включена эта женщина. Ее институциональная власть определяется как “материнсткая”, причем это связывают именно с ее ролью – разбирать и улаживать поселковые конфликты, предотвращать драки. Блокирование насилия вполне явно осознается как элемент программ материнства. Тот же стереотип - блокирование насилия - реализуют организации солдатских матерей (“Право матери”, “Солдатские матери”), ставящие целью либо избавление молодых людей от обязательной военной службы, либо защиту их от насилия в армии (неуставных отношений, произвола командиров, отправки в зоны военных действий без их согласия и т.д.).
Символика “материнства” в народных верованиях обладала свойством блокировать любую опасность. Провожая сына на войну, мать давала ему оберег – платок, еще какую-нибудь вещь, которая должна будет беречь его от сабли, пули и любого зла. Богатырь Добрыня, отправляясь на битву со змеем “ко Пучай-реке” (вар.: “во Туги-горы”), вначале приходит к матери; та дает ему “свой шелковый плат” (вар.: “шелковую плеть”), которые в критический момент битвы спасут героя. По материалам конца Х1Х в., оберегами на войне нередко служили прдметы, несущие символику “материнства”: богородичные иконки и молитвы, атрибуты и напоминания родов (высушенные фрагменты околоплодного пузыря - “рубашки”, последа, либо тела выкидыша), предметы с отверстием, устойчиво прочитывавшиеся как символы “женского плодоносящего начала”: щепка с дыркой от выпавшего сучка, согнутая кольцом иголка и т.п.
Мотив “материнства”, “родов” постоянно присутствует в заговорах “на суд”, тоже как средство защиты:
“Как солнце народится от матери родной, будет двух или трех лет и не возможет против матери не промолвить, не проглаголать, не запомнити ни устами, ни сердцем, ни злыми делами и ни злыми помыслами; (…) – так бы сопротив меня, раба Божия (имя рек), не могли ничего сотворити власти и воеводы, и приказные люди, и весь народ православный”.
Или другой текст: “Мати Божия Пресвятая Богородица, покрой мя омофором своим! Иду я, раб Божий, к рабу Божию (имя рек); лежал ты у матери своей во чреве, тогда у тебя не было на меня ни думы, ни слов, ни речей никакия, так и ныне я к тебе иду, чтоб не было у тебя ни думы, ни слов, ни речей на меня…”. Мотив “материнства” служит средством защиты от враждебных помыслов и действий, и даже от суда (как воплощенного социального насилия).
Санкция на использование силы.
Право матери, однако, - не только блокировать насилие, но и его санкционировать.