Курсовая работа: Мир былинного эпоса

А и много по этому мосту было хожено,

А и много-то было езжено.

Того больше крови пролито.

Конец формы

А за Москвой-рекой, перед домом Малюты Скуратова, она топнула посреди улицы ногой и пропела былинные строки о нем. Она была счастлива, что все, о чем она пела, оказалось не вракой, а правдой, былью.

- Все быль, все своими глазами высмотрела, все было на веках... Это было ее твердое убеждение.

А замечательный русский писатель Борис Шергин, выступавший в то время вместе с Кривополеновой в качестве сказителя, добавляет, что всего больше она была потрясена, увидев живых богатырей – на картине Васнецова.

«Посетила Марья Дмитриевна Третьяковскую галерею. Шла по залам усталая – день ее начинался с четырех часов утра. Но перед картиной Васнецова «Три богатыря» старуха оживилась, просияла.

- Глядите-ко,- обратилась она к окружавшим ее посетителям.- Жили-были преславные богатыри. Не сказка-побаска, а жизнь бывала: Илья-то Муромец из-под ручки врага высматривает. На руке у него палица висит, свинцом налита, а ему как рукавичка.

И сказительница запела былину:

Начало формы

Вздымет Илья палицу

Выше могутных плеч,

Жахнет палицей впереди себя,

Отмахнет, отмахнет созади себя,

Вправо, влево станет настегивать,

Вражью силу обихаживать...

Конец формы

Подобных примеров, подтверждающих реальность сказочных образов, мы при всем желании привести не сможем: ни один из сказочников не оказывался в реальном тридевятом царстве, в обстановке, которая хоть как-то напоминала бы фантастический мир народной волшебной сказки. Да и М.Д. Кривополенова не случайно подчеркивает: «Жили-были преславные богатыри. Не сказка-побаска, а жизнь бывала». Она, как видим, отличает сказку-побаску от былин.

Тем не менее в науке был высказан и другой взгляд на сказку, согласно которому она вовсе не является вымыслом. Так считал выдающийся собиратель и исследователь фольклора Александр Николаевич Афанасьев. Он был глубоко убежден, что и волшебный конь Сивко-бурко, и Жар-птица, и волшебный ковер-самолет, и шапка-невидимка, и Кащей Бессмертный, и Баба Яга, и русалки, и водяные, и лешие, и оборотни, и черти, и живая вода – не вымысел, а реальность, но реальность особого рода. Идея о реальности сказочной фантастики является, по сути, основной в его капитальном труде «Поэтические воззрения славян на природу» (т. 1-3, 1866-1869), имеющем в истории отечественной культуры нисколько не меньшее значение, чем его же знаменитое собрание «Русских народных сказок».

«Сказка не пустая складка – таков основной тезис А.Н. Афанасьева, - в ней, как и вообще во всех созданиях целого народа, не могло быть и в самом деле нет ни нарочито сочиненной лжи, ни намеренного уклонения от действительного мира... Чудесное сказки есть чудесное могущественных сил природы».

А. Н. Афанасьев не проводил резкой границы между эпосом сказочным и историческим – между сказками и былинами, несмотря на то что определенная условность всегда подчеркивается в самой сказке, в ее традиционном определении места и времени действия: в некотором царстве, в некотором государстве, при царе Горохе и тому подобное. В противоположность опять же былинам, где время и место действия определены предельно точно и реально: в стольном Киеве-граде, у ласкова Владимира-князя.

Но даже этот, наиболее убедительный, аргумент вовсе не зачеркивает афанасьевской концепции реальности сказочной выдумки. С одной весьма существенной оговоркой, что речь идет не о самой действительности, а только о ее восприятии, об особой системе мифологического мышления древнего человека, по отношению к которому эпическое мышление былин – уже значительно более поздний этап в развитии народного творчества. Да и в самих былинах есть такие же фантастические, чисто сказочные сюжеты, которые сказители XIX и XX веков вполне могли воспринимать как враку.

Поэтому сказку вовсе не обязательно противопоставлять былинам, мы гораздо больше сможем понять не в противопоставлении, а в сравнении, в выявлении общих законов древнего творческого мышления как для сказок, так и для былин.

На другую особенность – необыкновенную устойчивость древних исторических сюжетов – обратил внимание П.В. Киреевский в 1852 году при публикации «Песни про Ваську Казимировича» и «Про Илью Муромца» в «Московском сборнике». «Замечательно,- писал он,- что первые полумифические времена Русской истории уцелели в народных песнях свежее, нежели последующие; между тем как песен об тех событиях, которые так глубоко потрясли Россию во времена татар и самозванцев,- осталось мало. Может быть, это потому, что, переходя из уст в уста, древнее предание, по мере своей отдаленности, богаче украшается радужными цветами поэзии; а может быть, потому, что и народ, как отдельный человек, в счастливые эпохи внутренней тишины – но тишины, разумеется основанной не на усыплении, а на зиждительной сосредоточенности его духовных устремлений,- бывает доступнее для впечатлений глубоких и прочных, нежели в эпохи бурных торжеств или ожесточенной борьбы».

П.В. Киреевский впервые коснулся здесь и попытался дать объяснение одной из самых кардинальных проблем русского народного эпоса, изучению которой в дальнейшем будет посвящено не одно исследование – это проблема эпического времени. Из современных исследователей наиболее последовательно ее разр?