Реферат: А. Гамильтон и американская Конституция
«Опыт ни в коей мере не подтверждает наше предположение, что один класс добродетельнее другого. Взглянем в обществе на богатых и бедных, на образованных и невежественных. Где преобладает добродетель? Различие не в количестве, а в пороках, присущих разным классам. Преимущества принадлежат богатым. Их пороки, вероятно, в большей степени содействуют процветанию государства, чем пороки бедняков, и к тому же от них менее отдаёт разложением».
Несмотря на такое разграничение, точка зрения Гамильтона на природу человека на первый взгляд кажется более мрачной, чем у всех остальных отцов-основателей. Всё же, в одном, весьма существенном отношении, касающемся потенциального использования качеств человеческой природы, Гамильтон был более оптимистичен, чем его коллеги. Если Джеймс Мэдисон и Джон Адамс в поисках противовеса честолюбию и алчности обращались к теории сбалансированного правительства, которое нейтрализовало бы наиболее опасные человеческие побуждения, Гамильтон, напротив, полагался не на нейтрализацию этих страстей, а на использование заложенной в них энергии и для осуществления целей государственного деятеля.
Более всего Гамильтон опасался концентрации эгоистических устремлений и местнических интересов, которые были характерны для правительств штатов. Федеральное правительство, утверждал он, должно иметь средства для пресечения таких страстей. Эту точку зрения он особо подчёркивал в набросках своего главного выступления в Конституционном конвенте:
«ЧЕСТОЛЮБИЕ, АЛЧНОСТЬ, любые СТРАСТИ должны быть обращены на пользу правительству…Правительство должно иметь такой состав, чтобы его члены могли обеспечить сильную мотивацию. Короче говоря, в общих интересах пробуждать все СТРАСТИ индивидов и обращать их в это русло». [7]
Централизованное правительство элиты, развивал он свою точку зрения, могло бы предоставлять посты и воздавать почести, достаточно привлекательные для самых честолюбивых людей. Оно предлагало бы не только более высокие должности, но и более длительные сроки службы на них, чем правительства штатов, поскольку не испытывало бы давления со стороны радикальных республиканцев, настаивающих на ротации представителей. К тому же, считая, что «желание награды является одним из важнейших стимулов человеческого повеления», Гамильтон был намерен перевести исполнение этого желания из штатов на общегосударственный уровень.
Желание вознаграждения является одной из самых сильных мотиваций поведения людей. Даже любовь к славе, всепоглощающая страсть благороднейших умов, подтолкнёт спланировать и выполнить громадные и трудные предприятия ради общественного блага... [8]
С вступлением президента в должность законодательное собрание раз и навсегда объявляет о размере вознаграждения за его службу¼ После этого законодательное собрание не имеет права изменять его увеличением или уменьшением до наступления нового периода службы после новых выборов. Ни союз и ни один из его членов не сможет ни предоставить, ни получить любое другое вознаграждение, не предусмотренное в этом акте.[9]
Гамильтон считал алчность более важным фактором, чем честолюбие. В отличие от других отцов-основателей, он думал, что алчность может быть преобразована во что-то не только доброкачественное, но и полезное. Хотя сам Гамильтон – политик, стоявший на стороне элиты, – считал ниже своего достоинства погоню за материальными выгодами, его главный проект, как государственного деятеля, заключался в том, чтобы вместо классической республики создать капиталистическое государство с процветающей экономикой, отвечающей нуждам современности и приумножающей богатство нации.
Классическая республиканская теория, которую ранее исповедовал молодой Публий, традиционно рассматривала алчность, как фактор, ослабляющий государство, подрывающий гражданские добродетели и способствующий погоне за личной выгодой в ущерб интересам государства. Зрелый Гамильтон хотел, чтобы государство поощряло стремление к наживе, называемое теперь уже не «алчностью», а «духом предпринимательства». Эффективное предпринимательство, являющееся источником жизненной силы, а отнюдь не болезнью, упрочит государство, чья сила зиждется на экономическом росте. При той структуре союза, которую представлял себе Гамильтон, капиталисты не будут заинтересованы в том, чтобы грабить государственную казну. Напротив, политика штатов будет направлять их усилия на новые и более выгодные виды частного предпринимательства. И если страсть к материальной выгоде не позволит считать их добродетельными гражданами в классическом понимании республиканцев, то она сделает их верными гражданами государства, которое внимательно относится к их интересам.
Гамильтон отождествлял демократию с хаосом. Своих коллег в Конституционном конвенте он упрекал в том, что, несмотря на их критику демократических тенденций в Америке, они не осознают всю величину этой опасности. Причину этого он видит в «отсутствии должного понимания удивительно ожесточённого и буйного общего характера демократии. Народные чувства, порождаемые каким-либо государственным проектом, распространяются как лесной пожар и становятся непреодолимыми. Представление Гамильтона о демократии было заимствовано в значительной мере из древней истории.
Гамильтон не избежал влияния культа античности. В работах Гамильтона неоднократно появляются ссылки на республики античности. Отстаивая свои взгляды на страницах «Федералиста», Гамильтон часто ссылался на печальный опыт республик Греции и на Рим. Выступая за необходимость сплочения молодого американского государства, он указывал на то, что принцип законодательства для штатов или общин, действующих как политические единицы, может быть опасным для конфедерации. Он пишет: «Этот исключительный принцип может быть¼ назван отцом анархии». Из всех конфедераций античных времён, о которых история донесла до нас вести Лицианская и Афинская лиги, в той мере, в какой остались известия о них, по-видимому, были наиболее свободны от пут этого ошибочного принципа и поэтому наилучшим образом заслужили и наиболее щедро получили одобрение политических писателей.[10]
Среди конфедераций древнего мира наиболее значительной было объединение греческих республик под эгидой Совета Амфиктонии. Судя по лучшим сочинениям, посвящённым этому знаменитому установлению, оно имело сходство – и весьма поучительное – с нынешней конфедерацией Соединённых Штатов. Как и в сегодняшнем конгрессе, власть принадлежала полномочным лицам, назначаемым городами согласно их политическим правам, и осуществлялась над ними так же, согласно их политическим правам. Отсюда – слабость, шаткость и, в итоге, распад конфедерации.
Говоря о необходимости более тесного объединения, Гамильтон ссылается на историю Греции: «Если бы Греция¼ объединилась в более тесную конфедерацию и держалась за свой союз, Греция никогда не попала бы под пяту Македонии и, возможно, оказалась бы камнем преткновения для широких замыслов Рима».
В конце статьи 18 «Федералиста» он даёт положительную оценку Ахейскому союзу и пишет, что сведения о внутреннем устройстве союза «послужили бы с большой пользой науке федерального правления[11]
Гамильтон ещё раз обращается к истории древних государств, когда опровергает суждение о том, что дееспособный президент не совместим с духом республиканского правления.
В статье 70 «Федералиста» он пишет: «Каждый хоть немного знакомый с историей Рима знает, как часто республике приходилось искать спасения в абсолютной власти одного, носившего могущественный титул, диктатора, обеспечивавшего защиту как против интриг амбициозных индивидуумов, стремившихся к установлению тирании, и целых мятежных классов сообщества, поведение которых грозило вообще уничтожить любое правительство, так и против внешних врагов, вынашивающих планы завоевания и разрушения Рима». В этой же статье Гамильтон пишет: «Единство неоспоримо порождает дееспособность».
«Единство может быть уничтожено двумя способами: передачей власти двум, или большему числу должностных лиц, обладающих равным достоинством и авторитетом, или вручением её якобы одному человеку, но находящемуся полностью или частично под контролем других, но сотрудничающих с ним в качестве советников. Примером первого способа служит наличие двух консулов в Риме, второго – конституции нескольких штатов. Оба способа уничтожения единства исполнительной власти имеют своих сторонников¼ Против тех и других можно выдвинуть¼ сходные возражения.
Опыт других наций даёт очень мало поучительного по этому вопросу. Если он чему-нибудь и учит, то не обольщаться плюрализмом исполнительной власти. Мы знаем, что ахейцы, пойдя на эксперимент с двумя преторами, ликвидировали одного. В истории Рима много примеров нанесения ущерба республике разногласиями между консулами и между военными трибунами».
Триумф радикалов во Франции дал ему современный пример демократического террора. Защищая в 1795 году договор Джея, Гамильтон утверждает, что его заключение урегулировало споры между Америкой и Англией и предотвратило опасность войны, которая привела бы Американских демократов к власти:
«Многие из нас в значительной мере заражены страшными принципами якобинства, которое, переходя от одной крайности к другой, залило Францию морями крови¼ Более чем вероятно, что ведение войны, если бы она началась, оказалось бы в руках именно таких людей. Последствия этого, которые можно только вообразить, заставили бы содрогнуться любого храброго солдата».[12]
Демократия вызывала у Гамильтона тревогу, поскольку она не только угрожала собственности и порядку, но и порождала самый презренный вид высшей государственной власти. Гамильтон негативно относился к способностям политиков-демократов. Даже потерпев поражение от сторонников Джефферсона, он насмешливо называет их «маленькие политики» и с уверенностью предсказывает им скорое падение. Но временами презрение уступало место глубокому страху. Если большинство «маленьких политиков» дрались за одержание мелочных побед, самые опасные из них лелеяли более честолюбивые замыслы. Таким образом, демократия предоставляла широкое поле деятельности для демагога.
Фигура демагога, словно тень, неотступно присутствовала в политических взглядах Гамильтона, возникала почти во всех политических коллизиях его карьеры. В первом выпуске «Федералиста» Гамильтон пишет о демагоге, как о ловком враге новой конституции:
«¼Опасные амбиции чаще скрываются под маской радетеля о правах народа, чем за пугающими стремлениями к наведению твёрдого и ?