Реферат: Анализ монографии А.Я Гуревич Избранные труды. Культура средневековой Европы по дисциплине В

Итак, предмет исследования – народная культура средних веков в её преломлении в памятниках латинской словесности. Латынь в иерархии языков занимала первое место, и долгое время была единственным языком письменности. Быть грамотным означало знать латынь, соответственно сохранялось утвердившееся в поздней античности деление людей на образованных, знающих латынь, и необразованных.

Для того чтобы мысли социальной и духовной элиты стали «господствующими мыслями» их нужно было перевести на язык понятный всем. Создавалась специальная литература, которая популярно излагала христианское учение, давая пастве образцы для подражания. В борьбе за умы и души людей, которую постоянно вела церковь, такого рода сочинения были важнейшими каналами коммуникации между духовенством и массой, и при их посредстве церковь осуществлял контроль над духовной жизнью народа.

На одном из первых мест в деятельности христианс­ких учителей начала средневековья стояло обращение язычников в но­вую веру и искоренение остатков старых культов, тогда как проповед­ники более поздней эпохи сталкивались с иными проблемами, в част­ности с широко распространившейся ересью. Создаваемая церко­вью литература для народа существенно, в коренных своих чертах не изменялась. Поэтому она может быть взята в целом — от Цезария Арелатского и вплоть до Цезария Гейстербахского.

Латинские авторы VI и последующих столетий в предисловиях к своим трудам, как правило, признаются в неспособности изъясняться высоким стилем — просьба о снисхождении к корявости слога стала об­щим местом в среднелатинской словесности. В заявлениях этих писателей об их необразованности, о «неотесанности» их стиля нередко ви­дят симптом упадка учености, наступившего с концом античной эпохи. Другие исследователи истолковывают эти признания как простые «фор­мулы смирения», традиция которых восходит к раннехристианским ав­торам: не в силах человеческих достойно выразить слово божие, и ста­рая римская риторика, к тому же пронизанная языческим духом, совер­шенно для этой цели непригодна. И то и другое не лишено оснований. Наставления церковных авторов были обращены теперь к иной аудитории, неграмотной или малограмотной, которая не столько читала, сколько слушала пасторское слово и, соответственно, предъявляла к нему совершенно новые требования.

Проповеди, поучения, повествования о чудесах и агиографические сочинения явно рассчитаны на рядового и невежественного слушате­ля — отсюда особенности их стиля и языка. Мысль их чужда абстрак­ций и общих рассуждений, выражена с помощью простых сравнений и живых образов, их описания наглядны. Житие также не разглагольствует на общие темы, постоянно ссылается на наглядные примеры, взятые из житейского опыта. В житии объединились два фактора: народная фантазия, охотно прибегавшая к привычным мотивам и образам, и редакторская деятельность церковного автора, который изменял характер и структуру легенды, усиливая церковную идеологическую тенденцию. Не меньшей известностью пользовались рассказы о видениях, странствиях души в потустороннем царстве. И здесь мы сталкиваемся с тем же явлением тематической монотонности и крайней традиционности жанра. Несмотря на некоторое движе­ние жанра загробных видений на протяжении VI—XIII веков, все эти рассказы суть порождения одного и того же типа мышления. Покаянные книги - жанр церковной литературы возник впервые в V—VI веках в мире кельтского христианства с присущей ему религиозной углублен­ностью. Для историка культуры эти трактаты ценны прежде всего тем, что в них отчасти удается подслушать беседы людей средневековой эпохи, при­чем такие беседы, которые и в то время можно было лишь подслу­шать, — ведь происходили они с глазу на глаз. Задаваемые священником вопросы проливают свет на многие стороны социальной и нравственной жизни. Цель Богословий – сочинений предназначенных для духовенства - наставить в кардинальных истинах богословия партеров и монахов, разъяснить в доходчивой фор­ме важнейшие положения Священного писания и его толкования отцами церкви, с тем чтобы священники и монахи в свою очередь могли донести до паствы крохи этого учения.

Своеобразие стилистики, содержания наших источников, их назна­чения и функции диктует необходимость раздельного их исследования. Каждый из этих жанров обладал своими особенностя­ми, с которыми приходится считаться. Пенитенциалии, катехизисы, жития, «примеры», повествования о загробных странствиях души отра­жают лишь отдельные аспекты духовной жизни средних веков, и всякий раз по-своему.

1.2 Крестьяне и святые

Отношения между святым и паствой мыслились в привычных для лю­дей того времени категориях взаимной верности и помощи. Партикуляризм социальной жизни находил полную аналогию в ре­лигиозном партикуляризме, в культе местных святых. Культ святых — неотъемлемая часть религиозной жизни средне­векового общества. Роль святых была тем более велика, что представ­ление о чудотворном покровителе и заступнике, к которому можно обратиться за помощью, гробница и мощи которого находятся непо­далеку, в ближайшей церкви или в городском соборе, гораздо легче находило путь к сознанию простого народа, чем идея далекого, неви­димого и грозного божества.

Облик святого вырабатывался в результате взаимодействия различ­ных тенденций. В нем воплотились идеалы христианского смирения, проповедовавшиеся церковью. Пусть идеал святой жизни был недостижим для подавляющего большинства, которое и не стремилось его осуществить, присутствие этого идеала в контексте культуры само по себе было немаловажным действенным фактором ре­лигиозного воспитания.

Человек той эпохи — член группы, в настроениях, умственных установках, традициях которой укоренено его сознание, и преимущественно из этих коллективных ве­рований и представлений черпает он свои убеждения, и в том числе критерии истинности и ложности. Исти­ной для него является главным образом то, во что верит коллектив, и противопоставлять свои личные убеждения истине коллектива он не­способен — такой персональной правды он не ведает.

Подобная структура общественной психологии служила чрезвычай­но плодоносной почвой для порождения веры в святых, их мощи, в чу­деса, которые они творили. Истина, для этого сознания возникала как результат со­прикосновения обоих миров, и, собственно, лишь в тех случаях, когда сквозь преходящие явления этого мира просвечивал мир иной, взору верующего открывались подлинные истины.

В этой общей духовной атмосфере процветали агиография, вера в святых и творимые ими чудеса. Среди чудес, близких сердцу простолюдина, особое место занимало «социальное чудо» — те магические деяния святых, которые имели со­циально-идеологическую нагрузку. В топике раннесредневековой аги­ографии немалую роль играли мотивы помощи святого бедным, вдовам, сиротам, социально приниженным и обездоленным.

Самозваный святой — прежде всего чудотворец. Но сверхъестественные способности «лжесвятого» ду­ховенство объясняло, естественно, вмешательством нечистой силы. По­этому для доказательства собственной святости самозванец стремился выпятить на первый план свою непосредственную связь с божеством. Святые самозванцы преподносили народу религию, представ­лявшую собой специфическое единство христианских и языческих мо­тивов.

Рассмотрение различных аспектов проблемы отношения народа к святым в период раннего средневековья дает основание сделать не­сколько выводов. Прежде всего, наиболее привлекательной в облике свя­того в глазах простонародья, видимо, была способность творить чуде­са. За благодеяния, расточаемые им при жизни или, по большей части, после кончины, святой требует повиновения, поклонения и подарков в пользу опекаемого им церковного учрежде­ния. Отказ от выполнения прихожанами этих обязательств либо не­брежение ими влекут за собой жестокие кары со стороны святого пат­рона.

1.3 Народная культура в зеркале «Покаянных книг»

Исследователи раннесредневековой культуры нередко ставят перед собой задачу выяснить, какие из пережитков язычества, обличаемых церковными авторами, в том числе и составителями «покаянных книг», восходят к древнегерманским верованиям, а какие — к антич­ной религии. Убежденность в действенности магии, заклинаний, обрядов и широ­кое их применение — характерная черта поведения средневековых лю­дей, и не случайно против веры в эти «дьявольские навыки» пенитенциалии обрушивают весь арсенал своих репрессий.

Черная магия изображается в «покаянных книгах» с исключитель­ной наглядностью. Магия связана с гаданием и прорицанием, через все пенитенциалии проходит тема осуждения магов и предсказателей. Гадания осуждались еще отцами церкви, приравни­вавшими их к греху убийства. Создается впечатление, что каждый поступок этих людей сопровож­дался некими действиями, которые были направлены на то, чтобы обеспечить успех и отвести неудачу, порчу. Отовсюду грозит или может грозить опасность, и меры предосторожности — гадания, заклятья, на­блюдение примет и т. п. — необходимы постоянно.

«Покаянные книги» предо­ставляют возможность взглянуть на народную культуру и религиозность глазами средневековых исповедников. Собствен­но говоря, это источники для изучения не только народных умонастро­ений, традиций, ритуалов, форм поведения, но и настроений и устрем­лений духовенства, их создававшего и применявшего. «Покаянные книги», вышедшие из-под пера церков­ных писателей и практических деятелей, озабоченных борьбой с че­ловеческой греховностью, дают весьма одностороннюю и отчасти даже искаженную картину народных верований и обычаев. Авторы вопросников — церковные прелаты и теоло­ги — не понимают или не желают понять чуждую им культуру низов. Именно это не­понимание или нежелание делает особенно ощутимой дистанцию между официальной христианской церковной культурой и культурой простонародья. На протяжении столетий эта последняя не могла по­лучить доступа в «большую» литературу, игнорировалась и замалчи­валась ею.

Они раскрывают перед нами мир народных обычаев и верований, повседневной жизни простонародья. Набор средств, при помощи кото­рых крестьяне и крестьянки пытались воздействовать на ход времени и погоду, увеличить урожаи и приплод скота, вылечить и т. п., — примерно тот же, с каким сталкивают­ся этнологи при изучении «примитивных» народов или знакомясь с «религиозными пережитками» в сознании отсталой части общества но­вого времени, — народная магия не очень заметно изменялась на протяжении веков. Самое главное при исследовании магии состоит в том, чтобы не разъять ее на отдельные экзотические детали, ,а понять ее как проявление некого мироотношения. Плодотворным представляется изучение на­родной магии именно в связи с «системой объяснения мира», которая существовала в головах этих людей и во многом определяла все их по­ведение.

Время, в котором живет аграрное общество, — природное время, последовательность годичных циклов. В крестьянском мире в принципе не бывает ничего нового, все повто­ряется, круг жизни от рождения и до смерти проходит одну и ту же для всех одинаковую цепь событий. Циклическое восприятие времени связано с особым пониманием таких временных аспектов, как прошлое, настоящее и будущее: они не образуют строгой необратимой последовательности, но, скорее, распо­ложены одно подле другого в едином мифологическом пространстве.

Идея линейного течения и однократности времени и резкое проти­вопоставление времени и вечности в христианском учении имели ре­зультатом известное обесценение категории времени — признака несо­вершенства, суетности земной юдоли человека.

Противоречие между двумя различными системами мировос­приятия не оставалось, таким образом, внешним противоречием меж­ду духовенством и простонародьем; оно было внутренне прису­ще человеческому сознанию. В результате взаимодействия этих «моде­лей мира» и соответствующих им разных подходов к пониманию хрис­тианства и складывался своеобразный «приходский Католицизм», выра­жавший народную интерпретацию официальной веры и значительно более чуткий к запросам неискушенных в богословских тонкостях лю­дей, нежели отвлеченно-умозрительная и мало в своей основе изменяв­шаяся богословская догма.

Изучение пенитенциалиев, помогает понять, поче­му в агиографии такое большое значение придается чуду. В агиографии магическое сознание наделяет сверхъестественными способностями святых, более того, делает именно их и только их способными тво­рить чудеса, тем самым очищая чудо от язычества и вводя его в кон­текст христианства.

1.4 «Божественная комедия» до Данте

Наглядные изображения сакральных сил и демонов, мучающихся грешников и блаженных избранников, сцен восстания из гробов и пос­леднего суда служили эффективным средством религиозного воспита­ния паствы, внушения ей чувств надежды на спасение и страха погибе­ли души. Повествования о потустороннем мире наряду с житиями — пожа­луй, самый популярный и увлекательный род литературы средневеко­вья. Жизнь этой ветви средневековой литера­туры протекала по законам как ученой словесности, так и фольклора, в ней эти традиции объединялись.

Привсех вариаци­ях и индивидуальных особенностях, различаясь в мастерстве, с которым они живописуют муки ада и радости парадиза, видения повторяют одни и те же мотивы и образы. Читая многочисленные описания визитов на тот свет, мы постоянно сталкиваемся с повторяемостью одних и тех же мотивов в разных видениях. Загробные видения, описанные многими авторами раннего средневековья, принадлежат к определенной ветви литературы и вос­производят некий набор образов и понятий, входивших в применяемые ею клише.

Вера в то, что чистилище и ад, равно как и Земля обетованная, на­ходятся где-то на далеких островах, до которых можно, хотя и не без труда, добраться, была укоренена и в сознании жителей европейского Севера. Между тем трактовка пространства загробного мира в видениях высоко своеобразна. Чтобы достигнуть ада, нужно двигаться на север. «Север» в видениях – концентрация душевного отчаяния, точно также как «восток» есть воплощение чаяния спасения. Пространство видений – это прежде всего экстериоризация «душевного пространства» средневекового человека. Только имея ввиду символический аспект «карты» загробного мира, которую чертила мысль той эпохи, можно поставить вопрос о том, какова его общая пространственная структура.

Мифологические и вместе с тем «психологические» свойства про­странства загробного мира проявляются, как мне кажется, и в своеоб­разной его «иррациональной топографии».С одной стороны, место бла­женства душ избранных и место мучения душ грешников противопос­тавляются в видениях, коль скоро рай — на небесах или на «счастливых островах», а ад — подземное царство. С другой же стороны, и тот и дру­гой могут быть найдены по соседству, в странах, отделенных одна от другой несколькими днями пути по морю. В целом загробный мир в видениях представляется сравнительно невеликим и тесным, его можно целиком обойти за один, максимум за несколько дней.

Очищение души от грехов — один из главнейших вопросов эсхато­логии. Человек мыслился стоящим на перепутье, перед выбором: один путь к загробному блаженству, другой — в ад. Нужно избавиться от бремени грехов. Потому-то основное место в видениях занимают кар­тины, собственно, не ада, а страданий, которые могут очистить душу грешника и подготовить ее к переходу к блаженству.

Эсхатологические сцены, изображенные на западных порталах собо­ров XIIиXIII веков, и сцены, о которых повествуют рассказы лиц, странствовавших в загробных краях, не принадлежат к разным этапам развития отношения к смерти в средние века, — они выражают духов­ную ситуацию человеческой личности в двумирном пространстве сред­невековой культуры