Реферат: Анализ монографии А.Я Гуревич Избранные труды. Культура средневековой Европы по дисциплине В

«Светильник» Гонория Августодунского был составлен на рубеже XI и XII веков и пользовавшийся ис­ключительной популярностью во всей латинской Европе на протяже­нии нескольких столетий. Гонорий ставил перед собой цели популяризации и наставления в теологических основах священников, непосредственно общавшихся с паствой.

В первой книге «Светиль­ника», озаглавленной «Dedivinisrebus», в виде ответов на вопросы излагается священная история; вторая книга («Derebusecclesiasticis») посвящена жизни человека от рождения до смерти; книга третья («Defuturevita») трактует учение о рае, чистилище и аде, о посмертной судьбе душ избранников божьих и отвергнутых им, о Конце света; сочинение завершает картина вечного блаженства избранных. Пафос «Светильника» заключается в мысли о греховности, рода чело­веческого, большую часть которого ожидает вечная погибель.

Согласно Гонорию, предопределение, собственно, не имеет индивиду­ального характера, — оно сословно: избраны представители определенных общественныхразрядов. Проблема спасения души, поставленная Авгу­стином в чисто спиритуальном плане, распространена «Светильником» также и на план социальный.

Учение о предопределении раскрывается в рамках повествова­ния об истории мира, понимаемой, однако, не как цепь событий, на­полняющих жизнь людей и народов, а как процесс прохождения через этапы творения, невинности, грехопадения, пребывания во грехе, суда, осуждения и искупления. Иными словами, история рассматривается под знаком сакраментальной борьбы добра и зла, борьбы, исход кото­рой заранее предопределен. Человек включен в историю. Он не уча­ствует активно в ее ходе и тем более не влияет на ее результаты, — он влеком высшими силами к неизбежному концу.

Изучение «Светильника» отчасти проливает свет на состояние рели­гиозного воспитания народа в средние века. Развитие теологической мысли в XII—XIV столетиях, очевидно, не повлияло сколько-нибудь заметно на это воспитание. Комплекс представлений, сложившихся к концу XI — началу XII века, к тому же упрощенных и догматизированных, который нашел отражение в диалоге Гтория Августодунекого, оказался достаточ­ным для просвещения мирян на протяжении последующих трех веков.Во всяком случае, прихо­дится констатировать немалый разрыв между двумя уровнями средневе­ковой религиозности. «Хлеб богословов» качественно отличен от суха­рей «народного христианства».

1.6 «Верх» и «низ»: средневековый гротеск

Культура, с ко­торой мы знакомимся необычная и непривычная. Необычность ее — в странности сочетания, единства полярных противоположностей, сублимированного и низменного, небесного и земного, спиритуального и грубо телесного, мрачного и комичного, жизни и смерти. Средне­вековый гротеск коренился в двумирности мировосприятия, которое сводило лицом к лицу мир земной с миром горним, сталкивало эти ди­аметральные противоположности, и, вопреки всему, то и дело представало взору человека на мгновение сли­тым в невероятный, но в высшем смысле реальный синтез. Мир земной сам по себе нисколько не удивляет; сфера потустороннего вызывала благоговейное преклонение, если речь шла о высших сущностях, и ужас и ненависть, коль скоро на сцене появлялась нечистая сила. Чудес­но поражала именно их встреча: каждый из миров делался вчуже стран­нымв сопоставлении с другим миром, в свете его.Парадоксальная гро­тескность средневековья кроется в этой конфронтации обоих миров.

Вульгарный народный гротеск, овеществляя спиритуальное и стирая грани между абстрактным и предметным, не только низводит потусто­роннее до земного, но и как бы растворяет земное в сверхъестественном.

Функцию носителя снижающего, комического начала, в церковной проповеди, благочес­тивом диалоге или житии, принимает на себя простец.В его облике прославляется важнейшая христианская добродетель — нищета духа. Это — решающее. Утверждение нищеты духа открывает, однако, путь и к комическому переосмыслению образа простеца. Наиболее эффективным способом воспитания простецов латинские авторы средневековья считали конкретный, живой пример. Легенды о святых, поучения, проповеди переполнены такими примерами из жиз­ни праведников. Главное содержание среднелатинских «примеров» — чудо.В чуде объединяются на мо­мент оба мира: оно происходит здесь, на земле, но вызвано потусторон­ними силами. И именно потому, что чудо преодолевает разобщенность обоих миров и обнаруживает их связь, оно обладает высшей истинностью и убеди­тельностью.

противостояние мира земного и мира небесного, антагонизм сил добра и сил зла этим воззрением не снимаются, - но один мир немыслится без другого, мысль способна представлять их только вместе, в напряженном нескончаемом взаимодействии и противоборстве. Мри этом сближение и переплетение «верха» и «низа» порождав гротескныеситуации. Фантазия средневекового человека стирает все границы между возможным и невозможным, между прекрасным и уродливым, между серьезным и комическим. - точнее говоря, эти грани постоянно нарушаясь, все вновь восстанавливаются, с тем чтобы же быть опять отвергнутыми или поставленными под вопрос. В этомнепрестанном движении от противоположности к смешению и от сме­шения к противоположности - силовое поле действия «гротескного мышления».

Гротеск средневековья — не художественный прием,не плод изощ­ренного умысла автора. Средневековый гротеск в основе своей всегда амбивалентен и представляет собой попытку охва­тить мир в обеих ипостасях — сакральной и мирской, сублимированной и низменной, наисерьезнейшей и потешной. Гротеск был стилем мышления средневекового человека вообще, охватывая всю тол­щу культуры, начиная от низового, фольклорного уровня и вплоть до уровня официальной церковности.

Избранный здесь метод обнаружения «низовой» культуры средневековья состоял в раздельном анализе оп­ределенных категорий памятников. Проблема заключалась в том, чтобы попытаться раскрыть в памятниках среднелатинской литературы способ мировосприятия сред­невекового человека, структуры сознания, за ним крывшиеся, и опре­деляемое ими социальное поведение. Однако, по убеждению автора, проблема эта может быть поня­та только в более широких рамках анализа кардинальных представле­ний человека о мире и о самом себе.Поставив проблему средневековой народной культуры, исследова­тель под давлением изученного материала принужден ее несколько пе­реформулировать. Видимо, применительно к периоду, который здесь рассматривается, речь должна идти не о двух обособленных культурах, а о постоянном их взаимодействии и противостоянии, ибо правильно поняты они могут быть лишь в обоюдной соотнесенности. Каждую из культурных традиций надлежит понимать не в ее внутренней замкну­тости, но именно в напряженном переплетении их между собой.

.

2. Культура и общество средневековой Европы глазами современников

Каким видел средневековый человек мир – природный и социальный, каким видел он себя? Эти вопросы представляют собой одну из самых важных и притягательных проблем современной медиевистики. Прямого пути к познанию самосознания средневекового человека у историка нет. Ключи, раскрывающие тайны картины мира и общественной психологии людей средневековья, следовало бы искать в тех произведениях словесности, которые, будучи созданы образованными, прежде всего духовными лицами, были адресованы пастве в целом, служили делу её наставления.

Элемент проповеди, которому придавалось наибольшее значение как самому доходчивому и эффективному – «пример». Короткие рассказы, анекдоты имели дидактическую, морализаторскую направленность, должны были учить, назидать, внушать отвращение к греху и приверженность к благочестию. Рассказ в примере и мораль, из него извлекаемая, образовывали в высшей степени противоречивое соединение. Это обстоятельство ставит историка, работающего по той же проблеме в невыгодное положение.

Ракурс, в котором автор намеревается рассмотреть жанр «примеров» - раскрытие особенностей самосознания, о которых «примеры» «проговариваются». Сложность изучения примеров состоит, в частности, в том, что сплошь и рядом они записывались на контексте проповеди, между тем как опубликованы обособленно от него, в извлечениях, сделанных учеными XIXи начала XX века, полагавшими, что такого рода вычленение допустимо и не вызывает сдвигов смысла.

Автор «примера» — духовное лицо, которое его записало. Доля его участия в формировании текста была различной, нередко ограничиваясь лишь тем, что это лицо несколько по-своему излагает традиционный анекдот, вычитанный из литературы. В других случаях записывался, при соответствующей обработке, устный рассказ. Множество «примеров» сохранилось в разных вариантах либо вследствие редактирования, которому они подвергались при переписывании, либо в силу того, что они заимствовались из устной традиции, неприметно менявшейся.

Наконец, нужно оговорить, что в ряде случаев тот же самый «при­мер» приходится привлекать в книге более чем один раз в связи с обсуждением разных аспектов миросозерцания, которое обнаруживается в наших источниках.

2.1 Exempla: литературный жанр и стиль мышления

Время расцвета жанра «примеров» — XIII век, хотя традиция эта восхо­дит к более раннему времени и продолжалась на протяжении ряда сто­летий. Но наиболее продуктивным в этом смысле было именно ХШ столетие, точнее, первая его половина, когда «примеры» собирали и за­писывали такие видные, авторы, как Жак де Витри, Этьен де Бурбон, Цезарий Гейстербахский

«Примеры» бывают нескольких типов: 1) извлечения из древних ле­генд, хроник, житий или из Библии; 2) анекдоты из современной жиз­ни или воспоминания автора о неких происшествиях; 3) басни и народ­ные сказания; 4) моральные заключения, заимствованные из бестиариев.

Наиболее существенно для специфики жанра «примеров» то, что этот предельно короткий рассказ, в котором всегда минимальное чис­ло действующих лиц, несет на себе колоссальную смысловую нагрузку. В самом деле, на пространстве в несколько строк появляются два мира. То, что именно «двумирность» содержания «примера» выражает са­мую сущность жанра, становится особенно ясным при рассмотрении дальнейшей его судьбы. Принято считать, что жанр коротких анекдотов оказался чрезвычайно живучим; он был перенят и литературой Возрож­дения. Но при переходе от средневекового «примера» к ренессансной новелле двуплановость повествования исчезает, действие проецирует­ся исключительно на экране земной жизни и это различие между первоначальной и новой формами рассказа выявляет всю глубину трансформации, пережитой жанром.

«Примеры», будучи точкой «встречи» двух уровней культуры, ученого и фольклорного, вместе с тем являлись порождением глубокого своеобразия средневековой культуры как таковой. То видение мира, которое вырисовывается при внимательном проникновении в содержание «примеров», так или ина­че было присуще всем — и автору, образованному монаху или церков­ному деятелю, и проповеднику, использовавшему «пример» в своей пастырской деятельности, и его слушателям, горожанам, крестьянам, рыцарям, монахам.

Наибольший интерес представляет, разумеется, та категория «при­мерев», которые отражают современность их составителей, их личный опыт. В «примерах» же, материал для которых черпали из античной и восточной литературы из произведений отцов церкви и раннесредневековых богословов, отсутствует непосредственность отношения между пропо­ведником и аудиторией, ощущаемая при чтении «актуальных» ехеmpla.

Морализаторские установки «примеров» требовали сугубо кри­тичного подхода к человеку, к обществу и его разрядам. Проповед­ник — прежде всего обличитель. Нет порока и греха, которые пропо­ведь не подвергла бы анализу и осуждению. Многие компиляции «примеров» построены по схеме семи смертных грехов, которые пос­ледовательно рассматриваются, неизменно с привлечением живого и наглядного материала, в реальных жизненных ситуациях.

«Примеры» — не просто специфический литературный и словесный жанр. Это воплощение определенного стиля мышления, чуждого абст­ракциям и обобщениям, воспринимающего и усваивающего правила и общие нормы преимущественно или исключительно в конкретной, на­глядной и чувственно-осязаемой форме.

В «примерах» средневековое сознание предстает перед историком не систематизированным и упорядоченным, как в больших творени­ях теологии, литературы и искусства, не в форме законченных художе­ственных образов, а в виде простейших зерен еще только формирующейся культуры, в качестве исходных моментов, способных выполнить роль своего рода «провокаций», артистических творений. Своеобразие «примеров», их «некультивированность» и «наи­вность» могут только стимулировать исследовательское внимание ис­торика средневековой культуры; в «примерах» перед нами предстают свидетельства народной религиозности в непосредственных своих проявлениях. Здесь мы наблюдаем не доктринальную и институцио­нализированную форму средневекового христианства — по сути дела единственную, которую до недавнего времени знали историки, — а его реальное человеческое содержание, его обыденную практику, его бытие в сознании и поведении человека той эпохи.

2.2 Мир живых и мир мертвых, Страшный Суд