Реферат: Анализ повести Бальзака "Гобсек"
Лицо Гобсека Дервиль называет «лунным ликом», поскольку его желтоватый цвет «напоминал цвет серебра, с которого слезла позолота. Волосы у моего ростовщика были совершенно прямые, всегда аккуратно причесанные и с сильной проседью – пепельно-серые. Черты лица, неподвижные, бесстрастные, как у Талейрана, казались отлитыми из бронзы. Глаза, маленькие и желтые, словно у хорька, и почти без ресниц, не выносили яркого света, поэтому он защищал их большим козырьком потрепанного картуза. Острый кончик длинного носа, изрытый рябинами, походил на буравчик, а губы были тонкие, как у алхимиков и древних стариков на картинах Рембрандта и Метсу. ...От первой минуты пробуждения и до вечерних приступов кашля все его действия были размеренны, как движения маятника. Это был какой-то человек-автомат, которого заводили ежедневно [3, с.10-11].
Далее Дервиль сравнивает поведение Гобсека с потревоженной мокрицей; вспоминает, что неистовые крики его жертв обычно сменяла «мертвая тишина, как в кухне, когда зарежут в ней утку». Недаром ростовщик был наделен Странной говорящей фамилией – Гобсек по-французски означает «сухоглот» (gober – глотать, sec – сухой, высохший), или, более образно, – «живоглот».
Бесстрастная холодность Гобсека оставляет Дервиля в полном недоумении – он представляется начинающему юристу бесполым существом, лишенным каких бы то ни было религиозных симпатий и вообще равнодушным ко всему на свете.
«Он, по обыкновению, сидел в глубоком кресле, неподвижный, как статуя, вперив глаза в выступ камина, словно перечитывал свои учетные квитанции и расписки. Коптящая лампа на зеленой облезлой подставке бросала свет на его лицо, но от этого оно нисколько не оживлялось красками, а казалось еще бледнее» [3, с.14].
Впрочем, иногда Гобсек даже смеялся, и тогда его смешок «напоминал скрип медного подсвечника, передвинутого по мраморной доске» [3, с.34]. На желтый старый мрамор похож и однажды мелькнувший перед глазами стряпчего лысый череп ростовщика; оторвавшись от созерцания столь любимых им бриллиантов, Гобсек становится «учтивым, но холодным и жестким, как мраморный столб» [3, с.34].
С образом жизни и внешним обликом ростовщика вполне гармонировал и окружающий интерьер.
«Все в его комнате было потерто и опрятно, начиная от зеленого сукна на письменном столе до коврика перед кроватью, – совсем как в холодной обители одинокой старой девы, которая весь день наводит чистоту и натирает мебель воском. Зимою в камине у него чуть тлели головни, прикрытые горкой золы, никогда не разгораясь пламенем... Жизнь его протекала так же бесшумно, как сыплется струйкой песок в старинных часах» [3, с.11].
Дом, где Дервиль обитал по соседству с Гобсеком, был мрачный и сырой, все комнаты, будто монашеские кельи, были одинаковой величины и выходили в полутемный коридор с маленькими окошками. Впрочем, здание и в самом деле когда-то было монастырской гостиницей. «В таком угрюмом обиталище сразу угасала бойкая игривость какого-нибудь светского повесы, еще раньше, чем он входил к моему соседу; дом и его жилец были под стать друг другу – совсем как скала и прилепившаяся к ней устрица» [3, с.12].
Еще одна любопытная черта образа загадочного ростовщика – он не просто лишен признаков пола и каких-либо человеческих черт, он еще и как будто существует вне времени. «Возраст его был загадкой: я никогда не мог понять, состарился ли он до времени или же хорошо сохранился и останется моложавым на веки вечные» [3, с.11]. Неудивительно, что, вновь попав в комнату Гобсека после длительного перерыва, Дервиль нашел ее совершенно такой же: «В его спальне все было по-старому. Ее обстановка, хорошо мне знакомая, нисколько не изменилась за шестнадцать лет, – каждая вещь как будто сохранялась под стеклом» [3, с.59].
Эта особенность Гобсека получает неожиданное развитие в разнообразных сопоставлениях, к которым то и дело прибегает рассказчик, характеризуя своего героя в тех или иных жизненных ситуациях.
Мы уже сталкивались с уподоблением ростовщика Талейрану, а также алхимиками и древними стариками на картинах Рембрандта и Метсю. Во время визита Максима де Трай сидящий в кресле у камина Гобсек похож «...на статую Вольтера в перистиле Французской комедии, освещенную вечерними огнями» [3, с.34]. Чуть позже он смотрит на Максима и его любовницу графиню «...таким взглядом, каким, верно, в шестнадцатом веке старый монах-доминиканец смотрел на пытки каких-нибудь двух мавров в глубоком подземелье святейшей инквизиции» [3, с.37].
Бриллианты графа де Ресто, которые Гобсеку удалось заполучить по неправдоподобно низкой цене, заставляют его на какие-то мгновения сбросить маску и обнаружить переживания, поразившие присутствовавшего при этой сцене Дервиля: «Эта свирепая радость, это злобное торжество дикаря, завладевшего блестящими камешками, ошеломили меня» [3, с.40].
Триумф, хотя и кратковременный, первобытной, животной страсти важен для понимания образа Гобсека, однако чаще его сравнивают с куда более цивилизованными и даже аристократичными особами. Граф де Ресто, решив навести справки о странном ростовщике, пришел к выводу, что он «философ из школы циников»; немного позже, на переговорах с тем же графом Гобсек «хитростью и алчностью заткнул бы за пояс участников любого дипломатического конгресса» [3, с.61].
Ради чего Бальзаку потребовалось прибегнуть к таким ярким сопоставлениям при создании портрета скромного парижского ростовщика, предпочитающего быть как можно незаметнее в глазах окружающих? Во-первых, это позволяет автору сделать образ более рельефным, интересным, открыть в нем такие стороны, которые закрыты для обычного бытового описания. Простая констатация фактов реальности позволила бы читателю увидеть лишь грязного старикашку отталкивающего вида, который занят в основном скучными финансовыми операциями, только и делает, что работает, и не имеет никакой личной жизни. Эдакий гибрид Акакия Акакиевича из «Шинели» Н.В.Гоголя и старушки-процентщицы из «Преступления и наказания» Ф.М.Достоевского. Между тем образ Гобсека гораздо интереснее и шире того, каким этот герой выведен в немногих бытовых ситуациях.
Многочисленные сравнения с дипломатами, мыслителями и характерными представителями самых разных эпох позволяют Бальзаку значительно расширить масштабы осмысления своего героя, рассмотреть феномен его личности не на фоне жизни «парижских углов» эпохи Реставрации, а в контексте развития мировой культуры и истории, насчитывающей несколько тысяч лет.
Такое «вчитывание» в историко-культурный контекст дает возможность осмыслить изображаемое в совершенно ином масштабе. Гобсек воспринимается уже не просто как меткое наблюдение, а как авторское обобщение существенных черт человеческой натуры вообще, «вечный тип» – наряду с Тартюфом, Гарпагоном, Дон Кихотом, Гамлетом, Фальстафом, Фаустом и др. Разумеется, перечисленные персонажи различны по уровню общекультурной значимости, но всех их объединяет одно: они прочно ассоциируются в нашем сознании с теми или иными качествами людей: лицемерием, скупостью, рыцарственной щедростью и широтой души в сочетании с детской наивностью, с болезненной рефлексией и устремленностью к нравственной истине, с пустым хвастовством и фанфаронством, страстью к познанию и т. д. Свое место занял в этом ряду и Гобсек – рыцарь наживы буржуазного века.
Адвокат Дервиль начинает свой рассказ с портрета, в который вложены все краски, присущие бальзаковскому портрету, замутненные, сдержанные, пробивающиеся из полутьмы. Облик человека «бледный и тусклый», в нем что-то «лунное». Серебро, с которого отчасти сошла позолота. Волосы пепельно-серые. Черты лица, «отлитые из бронзы». Желтые крохотные глаза, глаза куницы (fouine), хищного, маленького зверька. Впрочем, то же слово fouine означает и лукавого хитрого человека. Глаза, боящиеся света, прикрытые козырьком. Узкие, сжатые губы и нос, заостренный, рябой и твердый, сверлящий. Вы не только видите, вы осязаете скульптурный облик портрета: «В желтых морщинах его старческого лица можно было вычитать ужасающие тайны: и растоптанную ногами любовь, и фальшь мнимого богатства, утраченного, обретенного, судьбы разных людей, жестокие испытания и восторги торжествующего хищника – все вошло в портрет этого человека. Все на нем запечатлелось».
Основной колорит портрета обозначен эпитетом желтый. В живописи этот цвет имеет разные оттенки; нет, не оттенки, а совсем разный характер имеет этот цвет: от сияния солнца до сырого, грязного пятна на стене. Разное значение приобретает этот цвет и а литературе. Желтые глаза, боящиеся света, выглядывающие из-за черного козырька, принадлежат хищному, скрытному человеку.
Сам Дервиль сравнивает созданный им портрет с портретами Рембрандта и Метсю. Это портреты, сдержанные по колориту, с красками, выбивающимися из мрака и выносящими наружу самое тайное, что живет в замкнутой и одинокой душе.
В обстановке, которая также характерна, дана одна замечательная деталь: «Зимою поленья в его очаге, заваленные пеплом, дымились постоянно, никогда не пылая» – такова была и жизнь этого человека.
Это был ростовщик, его звали Гобсек. По-французски ростовщик usurier, от слова user (изнашивать, истощать). В самом слове заключен тип человека, владеющего большими суммами денег, готового снабдить этими деньгами кого угодно, но под залог вещей еще более ценных, чем получаемые деньги, и на кабальных условиях вернуть долг "с огромным" приростом. Это профессия, позволяющая получать большие доходы, ничего не делая, ничего не тратя, постоянно обогащаясь.
Ростовщик – характерная фигура для эпохи расцвета капиталистического общества, когда торговцу нужно перехватить большую сумму денег, чтобы не упустить выгодного товара, когда прогорающий аристократ готов заложить фамильные драгоценности, лишь бы поддержать привычный ему образ жизни, на который у него уже не хватает средств. Он надеется как-нибудь выкрутиться потом. К ростовщику обращался и бедняк, если ему завтра нечем кормить семью, а у него еще целы старые часы или обручальные кольца.
Вот почему ростовщик стал заметной фигурой не только в очерках, но и в романах XIX века у гениальных писателей этого времени – Пушкина, Бальзака, Диккенса, Достоевского.
Эта профессия была своего рода средоточием буржуазного общества, где жажда наживы и паразитизм получили свое самое крайнее выражение.
Имя Гобсек-Сухоглот, обрубленное и резкое, тоже своего рода портрет человека твердого, неуступчивого, жадного. Он был скуп даже на движение. «Его жизнь протекала, порождая не более шума, чем песок в старинного вида часах. Иногда его жертвы кричали, выходили из себя; потом наступала совершенная тишина, как на кухне, где только что утке перерезали горло. К вечеру этот человек-деньги превращался в обыкновенного человека, и металлическое его сердце оказывалось человеческим сердцем. Если он был доволен прошедшим днем, он потирал себе руки и сквозь морщины и трещины его лица прорывался горьковатый дымок самодовольства...» Привыкший постоянно кому-либо отказывать и настаивать на отказе, Гобсек усвоил осанку постоянного и непреклонного отрицания.
Это мрачная фигура хитрого дельца и жестокого скряги. Но он был соседом Дервиля, они познакомились, сблизились. И удивительное дело, скромный и честный труженик Дервиль почувствовал к Гобсеку некоторое расположение. И Гобсек с уважением и даже с любовью стал относиться к Дервилю, который вел скромный образ жизни, ничем не хотел от него поживиться и был свободен от тех пороков, которыми были перенасыщены люди, теснившиеся вокруг ростовщика.
В том и заключается человековедение Бальзака, что он никого не превозносит и никого окончательно не клеймит. Сурово он судит только устои собственнического общества, порождающие преступления и пороки. Даже наиболее зараженные остаются людьми. У Мольера Гарпагон весь в одуряющей его скупости, а в Гобсеке Дервиль обнаруживает и большую проницательность, и глубоко обоснованное презрение к таким жалким франтам, как Максим де Трай, и щепетильную честность, и своего рода строгость нравственных понятий. Гобсек, преисполненный доверия к Дервилю, в решительную минуту даже оказывает ему щедрую поддержку: дает деньги с условием получения самых умеренных процентов. Без процентов он не может дать денег и самому близкому своему другу.
Все же скряга по природе своей одинок. «Если бы общительность, человечность были религией, то в этом смысле Гобсека можно было бы считать атеистом». Отчужденность человека в собственническом мире показана в этом образе в самой крайней степени. Гобсеку не страшна смерть, но его удручает мысль, что его сокровища перейдут кому-то другому, что он, умирая, выпустит их из рук. Он не признавал никого из своих родных: «Он ненавидел своих наследников и не допускал мысли, что его сокровища могут достаться кому бы то ни было, кроме него, хотя бы и после его смерти».
У Гобсека свое законченное и во многом верное понимание современного ему общества. «Повсюду даст бой между бедняком и богачом, и он неизбежен». Но из этого верного исходного положения у Гобсека, как и у Вотрена (герой романа «Отец Горио»), тот же циничный вывод: «Поэтому лучше стать эксплуататором, чем чтобы эксплуатировали тебя». Он считает, что убеждения, нравственность – пустые слова. Только личный интерес! Столько одна ценность – золото. Остальное изменчиво и преходяще.