Реферат: Быт и нравы московской бедноты в романе Гиляровского "Москва и москвичи"
1. «На паперти». Это был самый невинный и безопасный способ, т. к. обычно полиция не трогала нищих у церквей и на кладбищах. Места эти всегда занимались самыми отпетыми старыми нищими, безжалостно изгонявшими конкурентов.
2. «Стойка» – пребывание на постоянном месте в городе при скоплении людей, но вдали от полицейских глаз. Прием требовал знания человеческой психологии и наблюдательности, т.к. в зависимости от пола, возраста и внешнего вида прохожего приходилось импровизировать, прося то на ночлег, то на хлеб, то на лечение. Кроме того приходилось зорко следить за перемещением городового. В ответ столичная полиция стала переодевать своих патрульных в гражданскую одежду.
3. «Ход» – движение по городу или железнодорожным пригородным вагонам. Приближаясь к полицейскому, нищий замолкал. «Ходоки» делились на «сухих», презиравших брать не деньгами, и «савотейщиков», берущих только хлебом. В последнем случае была тонкость. Скромность просьбы – «кусок хлеба, Христа ради» – и внешне опрятный вид просящего приносили желаемый успех. «Савотейщик» не имел облика ординарного нищего – убогого, в рубище и благоухающего давно не мытым телом. Это подкупало. Видно было, что вполне порядочный человек временно попал в затруднение и нуждается в поддержке. Хитрость заключалась в длинном пальто «савотейщика», имевшем огромные внутренние карманы, куда помещалось полтора пуда обрезков и кусочков хлеба. По мере сбора он раздувался, как пузырь, но «своя ноша плеч не тянет». На улице его трудно было заподозрить в побирушестве. А это ему и нужно. Собранную «пошлину» продавали в ночлежные столовые или хозяевам скота в пригородах.
4. «Сесть на якорь» – просить милостыню, сидя на голой земле, зимой на снегу, часто притворяясь калекой. Это требовало известного артистизма. Способ доходный, но опасный – можно было легко попасть в руки городового.
5. «Круговая» – сбор милостыни в субботу, когда нищие без разбору обходят все лавки. «Суббота – праздник нищих», говорили они сами. И если в этот день лавочники по старорусскому обычаю не отказывали в подаянии, то в другие дни нищие могли услышать: «Бог подаст! У нас по субботам подают!»
6. «Стрелять по знакомым местам» – совершать планомерный обход домов состоятельных граждан, уже известных своей благотворительностью. «Стреляли» вдвоем. Один в «спецодежде» – без рубашки, пиджак в заплатах на голое тело, рваные ботинки (обычная одежда оставалась в ночлежке). Он входит в контакт с хозяином дома. Затрапезный вид вызывает жалость, и ему дают старую, но прочную одежду из хозяйского гардероба. Напарник ждет где-нибудь за углом с мешком, в который набивается добыча. Вечером она продается старьевщикам, специально для этой цели собиравшимся у дверей ночлежек.
Были нищие, собиравшие по лавкам, трактирам и торговым рядам. Их «служба» – с десяти утра до пяти вечера. Эта группа и другая, называемая «с ручкой», рыскающая по церквам, – самые многочисленные. У последней – бабы с грудными детьми, взятыми напрокат, а то и просто с поленом, обернутым в тряпку, которое они нежно баюкают, прося на бедного сиротку. Тут же настоящие и поддельные слепцы и убогие.
А вот – аристократы жили частью в доме Орлова, частью в доме Бунина. Среди них имелись и чиновники, и выгнанные со службы офицеры, и попы-расстриги.
Они работали коллективно, разделив московские дома на очереди. Перед ними адрес-календарь Москвы. Нищий-аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки с переулками и пишет двадцать писем-слезниц, не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письмо, на другой день идет по адресам.[1]
Т.е. каждый зарабатывал так как позволял случай, обстоятельства и собственная фантазия.
1.2 Социальные роли нищих
К социальным ролям обитателей трущоб можно отнести, прежде всего, сексуальные и семейные. Исследователи выявили, что если в этой среде традиционная нуклеарная семья и сохранилась (когда нищенствовали всей семьей), то только в полуразрушенном виде. Сексуальную жизнь начинали рано, отношения были беспорядочными, процветало сожительство со многими партнерами. Здорового потомства не было. Условия же социализации незаконнорожденных детей были таковы, что они составляли 2/3 нищенствующей детворы и малолетних преступников, т.е. нищета самовоспроизводила нищету. Нищенство не только было связано с другими видами социального зла – проституцией, хулиганством и воровством, но и часто сливалось с ними, так что эти явления как бы «причиняли» друг друга. В печати приводились страшные факты воровства детей, особенно с физическими дефектами, но чаще всего их брали в наем за незначительную оплату у бедных родителей, воспитывали «вечными побоями» и не возвращали домой. Иногда детей, даже собственных, сознательно калечили.[2]
Огромное количество нищих находились в полной кабале и часто нищенствовали не сами по себе, а на хозяина, который их безжалостно эксплуатировал и цинично издевался над добросердечием и милосердием им подающих. Одни из них содержали дешевые трактиры, ночлежные приюты, угловые квартиры и буквально обирали ютящихся вокруг нищих. Это были примитивные мироеды.
Их окружал ужасающий быт коечно-коморочных квартир, не заболеть в которых было физически невозможно, а прожить долго, будучи больным, тем более нельзя. Особенно безысходным было положение детей и женщин. Дешевый алкоголь оставался единственным средством иллюзорного утешения. «Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а «номера» ходили по двугривенному. Под нижними нарами, поднятыми на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей. Пространство в аршин высоты и полтора аршина ширины между двумя рогожами и есть «нумер», где люди ночевали без всякой подстилки, кроме собственных отрепьев…» – пишет Гиляровский.[3]
Другой тип хозяев выступал в более сложной социальной роли подрядчика-организатора нищенского промысла, он подсказывал место и тип успешного сбора, обучал и костюмировал новичков, обеспечивал ночлег, некоторые ходовые места как личную собственность сдавал в аренду. Все было как в настоящем коммерческом предприятии: «и наем, и расчеты, и стачки, и стычки, и взятки, и дележка, и купля, и продажа». Если же нищий бунтовал, то его либо жестоко избивали, либо по некоторому «странному» стечению обстоятельств он вдруг попадал в полицейский участок. Подобная форма организации деятельности нищих явно носила криминальный характер. Кроме того, сами нищие эпизодически прибегали к воровству. Но социальная дистанция между нищими и настоящими уголовниками была большой. Нищие становились их полнейшими рабами, и, находясь на худшем довольствии, безропотно выполняли самые грязные и тяжелые работы по камере. Они оставались бесправными париями как в тюрьме, так и на воле.
Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира – «Пересыльный» и «Сибирь», а в доме Ярошенко – «Каторга». Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты. В «Пересыльном» собирались бездомники, нищие и барышники, в «Сибири» – степенью выше – воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была «Каторга» – притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. «Обратник», вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно «деловой», встречался здесь с почетом. Его тотчас же «ставили на работу».
Полицейские протоколы подтверждали, что большинство беглых из Сибири уголовных арестовывалось в Москве на Хитровке.
Среди нищих встречались бывшие дворяне, разорившиеся купцы и мещане, фабричные рабочие, потерявшие место. Но основной массив нищих в земледельческой России составляли выходцы из деревни. Лица дворянского звания получали в городских приютах, ночлежках и пересылочной тюрьме более удобное помещение, рассчитанное на состав до 15 человек. Им выдавались бесплатные казенные бумага и чернила и разрешалось держать кровати открытыми и отдыхать на них днем; на «черной» половине кровати крепились днем к стене. На каждую кровать полагались тюфяк, набитый соломой, серое байковое одеяло и подушка. Удобства были особенно ценными, учитывая скверное состояние здоровья подавляющей части нищих. Но этот отблеск старой привилегированной жизни не отменял общей деклассированности нищих как столичных, так и провинциальных.[4]
1.3 Классификация нищих и бедняков
Причин превращения русского бедняка в нищего в каждом конкретном случае было большое разнообразие, но объединяли их в три большие общие группы: внешние, стихийно-природные (пожары, неурожаи, недород или падеж скота и т.п.); внутренние, индивидуально-личностные (неизлечимая болезнь, умственные или физические дефекты, возрастная дряхлость и т.п.,) и социальные (формы организации общественной жизни).
Гиляровский описывает шесть разных групп нищих и бедноты, составляющих сложную стратификационную композицию этого слоя в русском обществе на рубеже XIX–XX веков:
1. Лица «злой воли», «притворного лукавства», вполне сознающие безнравственность своей деятельности, но продолжавшие бы заниматься обманным промыслом даже при возможности жить честно.
2. Лица, не вполне сознающие аморальность обмана и занимавшиеся им «бессознательно» и добровольно. Они продолжали бы им заниматься при объективной возможности жить иначе. Конечно, к этим людям наше отношение негативное, как и к первой группе, но не абсолютно. Вполне вероятно, что мягкая система мер принудительного труда, моральное воспитание, пробуждение души, простое человеческое внимание способны вырвать их из среды.
3. Лица, не сознающие позора нищенства и обмана, с ним связанного, вследствие своего «воспитания» улицей, нравственной деформации и физического вырождения. Часто это нищие вторых, а то и третьих поколений, подчас калеки. Для этих людей «детей Хитрова рынка» нужны не тюрьмы, а богоугодные заведения, приюты, лечебницы.
4. Лица, которые побирались по постороннему внешнему давлению как ситуационному (неудачи, драмы, скверные обстоятельства жизни), так и персональному (например, глава семьи принуждал жену и детей собирать подаяние или подрядчик эксплуатировал наемных нищих и т.п.). Как правило, подобные люди болезненно осознают пагубность своего положения. Эти страдальцы по нужде не могут не вызвать человеческого сочувствия и соболезнования. Им необходимо помочь «встать на ноги» и лучше всего серией организационных мер – личных, государственных, общественных.
5. Лица, руководствующиеся религиозными побуждениями. Сбор милостыни расценивается ими как дело «угодное Богу». Среди них выделяются паломники в святые места и бывшие состоятельные люди, решившие жить по правилу: «раздай имущество свое и по Мне гряди». У верующих этот тип нищих встречал поддержку и сочувственное понимание, особенно у единоверцев.
6. Лица, глубоко убежденные в своем жизненном праве на подаяние, не замечающие, что оно несообразно с человеческим достоинством. Обычно это глубокие старики и старушки, бившиеся всю жизнь, как рыба об лед, и надеющиеся под конец получить заслуженный своеобразный пансион и отдых от забот и труда. И они его действительно заслужили, но не в такой же убогой форме, только демонстрирующей нерациональное и несправедливое устройство общества, которое не хочет заниматься проблемой обеспечения старости собственных граждан.
1.4 Общественное призрение
Деятельность городского управления в области общественного призрения отличается большим разнообразием: для призрения престарелых и больных содержатся богадельни и дома призрения, для призрения детей – сиротские приюты, для вдов с детьми – дома бесплатных квартир, для населения, имеющего небольшой заработок, – дома дешевых квартир, для пришлого и бездомного люда – ночлежные дома. Далее идут учреждения трудовой помощи – биржа труда, посредническая контора, дома трудолюбия; наконец, для организации разнообразных видов помощи на дому созданы попечительства о бедных.[5]
Дома призрения имеют цель дать приют и надлежащий уход, с врачебным наблюдением, калекам и неизлечимо больным. Таких учреждений у городского управления пять: Коронационное убежище (на Ермаковской ул.), дом призрения имени И.Д. Баева Старшего (на Стромынке), Бахрушинский дом призрения (при Бахрушинской больнице), Горихвостовский дом призрения (при Пироговской больнице) и Рахмановская богадельня (при Медведниковской больнице); во всех них имеется 765 кроватей; при Коронационном убежище имеется школа для призреваемых детей. В ведение города переходит еще приют имени кн. Голицыной для неизлечимо больных.
Богаделен городом содержится 10: Екатерининская, Елизаветинская (при с. Тихвинском), Боевская, Гееровская, Любимовская, Медведниковская, Ляминская, Тарасовская, Солдатенковская и имени Поповых; во всех них имеется 2164 кровати. В текущем году предстоит открытие богадельни имени Колесовых. В 1912 году открыт Третьяковский приют для вдов и сирот русских художников; к 1913 году в нем жило 29 человек.
Для призрения сирот городское управление содержит четыре приюта – Мазуринский, Бахрушинский, Ляминский и убежище для сирот; на 1 января 1913 года в них призревалось 382 детей – 260 мальчиков и 122 девочки. Дети школьного возраста посещают городские школы; при Бахрушинском же приюте имеется для призреваемых детей детский сад, начальная школа и ремесленное училище с слесарно-механическим и электротехническим отделениями.[6]