Реферат: Чего не знал Заратустра
"Мы ненавидим ползущие облака, этих посредников и смесителей: это существа разнородные и неопределенные, которые не научились ни благословлять, ни проклинать от всего сердца.
Лучше буду я сидеть в бочке под закрытым небом или в бездне без неба, чем видеть тебя, ясное небо, омраченным ползущими облаками!...
Ибо легче мне переносить шум и гром, и проклятия непогоды, чем это осторожное, нерешительное, кошачье спокойствие; и даже среди людей ненавижу я всего больше всех тихонько ступающих, половинчатых и неопределенных, медлительных, как ползущие облака."
Заратустра - эстет и прекрасные образы, верно, служат ему, когда мысль бьет точно в цель, но когда он промахивается, то и образы его становятся фальшивыми и выдают его. Представить только, как обеднел бы лик природы без медлительных, неопределенных, изменчивых облаков, какое это было бы однообразие: день ото дня наблюдать только чистое небо и палящее солнце на нем. Я не знаю, как относился Ницше к живописи японца Хокусайи, к музыке Рахманинова, к импрессионистам, но если следовать сказанному им, мы должны были бы все это отвергнуть и слушать лишь "Полет Валькирий" Вагнера или нечто ему противоположное, сентиментально безоблачное. И все это – парадокс - во имя интересности жизни.
А при переходе от аллегорий и символов к тому, что они символизируют, получается, что целые пласты людей, не являющихся обывателями, трусами, людей нормальных, порядочных, увлеченных чем-то надличным, будь-то профессия, природа, искусство и т.д., но людей тихих, скромных, не рвущихся к самоутверждению, не рвущихся взять силой все от жизни, полагающих, что жизнь сама порадует нас и счастьем и испытаниями, и нужно лишь быть готовым к ним, а не бегать за ними, высунув язык, отметаются Заратустрой в лишние. Это сорт людей, воспетый Окуджавой /"О, были б помыслы чисты, а остальное все приложится"/, сорт людей, хорошо известный в русской культуре, но сорт, которого, очевидно, не знает Заратустра.
Чрезмерное тяготение Заратустры все решать силой смазывает нюансы и портит тот сад жизни, то ее наполнение, о котором он так печется. Возьмем любовь - один из великолепнейших наполнителей жизни, одно из лучших украшений ее сада. Нет, никто не скажет, что Заратустра вообще не знает, что это такое. У него есть немало прекрасных строк о любви. Вот, например, из главы "О старых и молодых женщинах":
"Пусть в вашей любви будет ваша честь!" - говорит он, обращаясь к женщинам. – "Вообще женщина мало понимает в чести. Но пусть будет ваша честь в том, чтобы всегда больше любить, чем быть любимыми, и никогда не быть вторыми."
Но тут же вплетается у него в тему любви силовой оттенок:
"И повиноваться должна женщина..."
"Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!"
Конечно, Заратустра говорит символами. Но почему не употребил он, скажем, такой символ: Женщина - это тонкий инструмент, из которого тот, кто умеет играть, извлекает дивные звуки? Нет, Заратустре нужна плетка, когда он идет к женщинам. Этим тонким инструментом он хочет забивать гвозди. И это у него - пестование сада жизни!
И все же есть ли в жизни место для воли Заратустры? Есть ли в ней для нее почетное место? Я имею в виду, не только для доброй воли или силы воли, направленной на добрые дела. Я имею в виду, для воли выраженной заратустровским "я хочу". Так вот, этой воле тоже, безусловно, есть место в жизни.
Есть, ибо это - воля дикого животного, от которого произошел человек, и часть которого сидит в нем, это воля человека вне общества, воля дикого американского Запада. Это воля природы. Это воля, о которой писал Пушкин:
«На свете счастья нет
Но есть покой и воля»
Мы можем сказать: были эти покой и воля во времена Пушкина, а сейчас их становится все меньше. Но и тогда они были не в обществе, а вне его. Ведь не царский лжедвор имел в виду Пушкин, говоря о покое и воле "на свете". Общество же не может принимать неограниченной воли "я хочу" не разрушаясь, не возвращая человечество назад к пещерам, не лишая человека того собственно человеческого, созданного культурой, от которого, конечно, и Пушкин ни за что не отказался бы, в том числе и во имя "покоя и воли".
И все-таки человеку нужна эта воля, ибо без нее, как и без духовности, он утратит какую-то важную сторону своей человеческой сути. Он престо перестанет быть человеком, станет каким то новым видом, для которого нужно будет новое название. Правда, Заратустра как раз и зовет нас к "преодолению человека" и сотворению нового вида под названием сверхчеловек, но еще не известно, захотим ли мы пойти с ним к этой цели.
Возникает вопрос, что же делать, чтобы не дать завять ни животной ни собственно человеческой природе человека. Эта работа - не место для развернутого ответа на него, тем белее, что достаточный ответ сегодня вряд ли может быть дан. Но кое-что на эту тему я хочу сказать.
Во-первых, в отличие от времен Ницше, сегодня стало ясно практически всем, что ту Природу, которая была колыбелью человечества, и в которой только и есть упомянутая воля, нельзя уничтожать ни в порыве преобразования мира, ни в упоении от "победы человека над силами природы", ни в погоне за пресловутым материальным благосостоянием.
Во-вторых, становится ясным, что природа должна быть сохранена не только в компьютерной памяти, где будет закодирован генофонд всех видов живого, не только в зоопарках и дендропарках и, наконец, даже не только в национальных заповедниках. Я думаю, что рано или поздно люди придут к пониманию необходимости возврата под дикую природу некой критической части суши с одновременным решением демографической проблемы. И тогда восстановится баланс между физической и духовной природой человека, уже нарушенный и продолжающий нарушаться сегодня. Пожелавший глотнуть воли не будет нуждаться в том, чтобы избить кого-нибудь, убить, изнасиловать или носиться как угорелый на оглушительно ревущем мотоцикле, нарушая покой других, или конвульсивно дергаться в дискотеке под тяжелый рок, смотреть порнуху или фильмы ужасов, или набираться сеансов психоанализа для "покоя". Он сможет уйти в природу и там найти покой или проявить свое "я хочу" и волю в борьбе с дикими животными, голодом и холодом.
Правда и тут потребуется некоторая регламентация. Ибо, если уходящие в природу будут ехать в нее на джипах, везя с собой ружья и прочее оборудование, то она вновь вскоре исчезнет или "любители природы" настроят там "хап" городков, провозгласят себя народом и потребуют независимости и признания в ООН. Но полная свобода - это абстракция, никогда не существовавшая и не могущая существовать. Жизнь в природе и отношения людей, встречающихся в ней, будут регламентироваться правилами, но правилами отличными от норм цивилизованного общества, правилами, подобными тем, что господствовали на американском диком Западе во время оно.
Нигилизм Заратустры
Когда Заратустра "перегибает", проклиная лже добродетельных, лже смиренных и лже ревнителей равенства, то это еще можно принять за побочный результат избранного им стиля. Ведь Заратустра говорит притчами и символами, и можно долго рефлексировать, верно ли мы его поняли, и отыскивать в подтверждение сомнениям места, где, скажем, о той же добродетели говорит он с оттенком симпатии. Но… нет нужды. Свое отношение к этическим ценностям в целом, к проблеме добра и зла 3аратустра выражает многократно вполне категорично:
"Символы - все имена добра и зла: они ничего не выражают, они только знаки. Безумец тот, кто хочет познать их."
"Поистине, я говорю вам: добро и зло, которые были бы непреходящими,- не существует!"
"Ибо все вещи крещены у источника вечности и по ту сторону добра и зла; и добро и зло суть только бегущие тени, влажная скорбь и ползущие облака."
"Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжелые слова и тяжелые ценности: "добро" и "зло" - так называется это наследие. И ради них прощают то, что живем мы."
"Но тот открыл себя самого, кто говорит: это мое добро и мое зло: этим заставляет он замолч?