Реферат: Человек и техника в 21 веке
ВОПРОСАМ СУЩЕСТВА техники и ее роли в современном мире даны и даются различные, часто полярные, оценки. Одни рассматривают технический прогресс в его внешних проявлениях и пытаются обоснованно, как они думают, предвидеть последствия; другие анализируют всевозможные формы связи человека и техники; но есть и такие, кто стремится при этом продумать сущность техники, прогресса во взаимосвязи с глубинной, метафизической основой человека (новоевропейского человека, который эту технику и смог породить). К сожалению, последних слишком мало, а самый крупный из таких мыслителей, Мартин Хайдеггер, использовал достаточно своеобразный язык, что вынуждает многих его последователей «скатываться в хайдеггеровский жаргон», а оппонентов - вовсе отворачиваться от наследия философа. Попытаемся избежать этих крайностей и, соглашаясь с исходными посылками Хайдеггера (не впадая в мелочную полемику с ним), исследовать дальше тот вопрос, который поставил Хайдеггер, а именно: судьбу человечества, отдавшегося во власть техники.
Хайдеггер рисовал следующую картину. Господство техники простирается по всей земле. Человек уже начинает свое продвижение во внеземное пространство. Стали известны источники столь колоссальной энергии, что в обозримом будущем будут удовлетворяться любые потребности в ней. Решающая проблема, по Хайдеггеру, такова: каким образом можно обуздать и научиться управлять гигантским энергетическим потенциалом так, чтобы гарантировать человечеству (даже в случае отсутствия военных действий) его безопасность?
Хайдеггер полагал, что если обуздание атомной энергии будет успешным, то в развитии технического мира начнется совершенно новая эра. «Грядущие перевороты трудно предвидеть. Между тем технический прогресс будет идти вперед все быстрее и быстрее, и его ничем нельзя остановить. Во всех сферах своего бытия человек будет окружен все более плотно силами техники».
События последних десятилетий очень знаменательны в этом отношении. Технологический бум приобрел планетарный характер, охватив в той или иной степени все мировое сообщество. Странно, что Хайдеггер, насколько нам известно, не предсказывал расцвета техники в азиатских странах (Япония, Корея, Тайвань), хотя это прямо вытекает из его подхода к проблеме. Попробуем сделать соответствующие предсказания, так сказать, задним числом.
СУЩНОСТЬЮ НОВОЕВРОПЕЙСКОГО ЧЕЛОВЕКА Хайдеггер считал его способность опереться только на самого себя. Человек сам, начиная с Нового времени, стал безусловным и непоколебимым основанием истины. Внутри всей истории Нового времени человек пытается во всем и всегда поставить себя в господствующее положение средоточия и мерила, то есть заниматься самообеспечением. Для этого нужно, чтобы он все больше и больше удостоверялся в собственных способностях и средствах господства и всегда, вновь и вновь, приводил их в состояние безусловной готовности. Но, утверждая свое господство над миром, свое место в бытии, новоевропейский человек призывает на помощь технику. Хайдеггер предостерегал, что к технике невозможно относиться безразлично, как к инструменту, что у техники есть свои претензии к человеку - к тому, каким он должен быть, чтобы наилучшим образом отвечать ее требованиям.
Сущность новоевропейского человека требует техники, однако пока неясно, требует ли сущность техники человека именно новоевропейского типа. Если окажется, что техника предпочла заключить союз не с господином мира, а, к примеру, со слугой, тогда мы окажемся свидетелями воистину эпохальных преобразований, когда именно незвучное, нескладное словечко «техника» (как некогда иное - великое - «Любовь») изменит вектор развития цивилизации и в полном соответствии с апокалипсическим сценарием Шпенглера приведет новоевропейскую цивилизацию к гибели.
Техника предполагает, что человек, подчиненный ей, станет упорядочивать мир, все глубже и полнее перерабатывая тот материал, который подвластен ему, а подвластным ему должно стать все существующее, включая и самого человека. Таким образом, и само человечество, все его институты должны организоваться, упорядочиться как только возможно.
Но если это так, тогда существу техники наиболее полно должен соответствовать человек, стремящийся не завоевать и покорить мир (теперь это - направленность техники, а не установка человека), но занять свое место в мире, соответствовать этому месту и максимально эффективно работать в установленном положении. Представляются только два выхода из создавшейся ситуации: либо новоевропейский человек попытается изменить свою сущность (а возможно ли это, обсудим низке), либо техника заключит союз с человеком иного типа. И техника, нам кажется, наконец такого человека нашла.
«Благородный муж поступает в соответствии с положением, в котором он находится»,- говорил Конфуций и, судя по техническим успехам Японии, Кореи, Тайваня, продолжает говорить до сих пор в умах послушных и трудолюбивых граждан этих стран. Если новоевропейский человек сам полагает себя основой всего, сам определяет, каким нормам ему следовать, а чтобы удостовериться в себе, должен подчинять себе все существующее, то для человека традиционной конфуцианской культуры не он сам, а Дао, единый закон, - основа всего. Человек направлен на то, чтобы не столько исправлять мир, сколько «исправлять имена», то есть упорядочивать мир, предоставляя всему свое место. «Без соответствующих имен невозможно различать знатных и низких, сходное и несходное... Когда люди оставляют Дао и сами, по своему усмотрению, решают, что правда и что ложь, они оказываются не в состоянии распознать несчастье и счастье». Заняв место в мире, человек оглядывается и, если видит, что ничто не выталкивает его с этого места, успокаивается и заключает про себя: «Теперь все в порядке, я на месте, я есть я».
Таким образом, человек здесь - уже не завоеватель и господин мира, а только эксперт, удостоверяющий, что мир находится в гармонии, специалист, умеющий определить, покоится ли каждый данный предмет на своем месте, посредством подсчета сил Инь и Янь (притяжения и отталкивания) со стороны окружающих предметов и дающий заключение о гармоничном состоянии данного биоценоза. Человек здесь не только эксперт, но и консультант, который, держа в руках знаменитую «Книгу перемен» или некий подобный более конкретизированный компендиум, может дать рекомендации по дальнейшей перетасовке сущего. Теперь, надеемся, понятнее, кто был отцом техники, а кто стал ее возлюбленным. Следует ожидать, что в ближайшем будущем в странах традиционной конфуцианской культуры всё, включая и самого человека, постарается занять подобающее ему место и будет максимально добросовестно и бесстрастно функционировать так, как ему положено. Поезда станут ездить все быстрее, все бесшумнее, все экономичнее и экологичнее, дома - строиться быстрее и дешевле и т. п. А поскольку в этих странах покорить и преобразовать мир стремится не сам человек, а техника (посредством человека), можно ожидать, что человек станет тем благоговейным посредником между техникой и природой, о котором мечтал Хайдеггер. Правда, Шпенглер опасался, что, отняв у европейцев технику, «цветные» тем самым лишат их господствующего положения и в конце концов эту технику уничтожат. Однако, прежде чем дальше разбираться в причинах подобной размолвки техники с ее возлюбленным, заглянем в дом отца этой невесты и посмотрим, что в это время там происходит.
ФАУСТОВСКАЯ ДУША европейской культуры, как и предвидел Гете, занялась осушением болот, то есть, говоря словами Хайдеггера, взяв на вооружение технику, стала покорять и обустраивать сущее. Но у Гете бедный Генрих и на болоте остался Фаустом, то есть личностью, стремящейся стать равновеликой Богу - свободной, творческой и т. п.
Однако на этот раз вышло не по Гете. Наступает, пользуясь словами Р. Гвардини, эпоха не личностей (Фауст), но лиц (Вагнер). Но сможет ли человек новоевропейской культуры забыть о прошлом? В большинстве случаев, наверное, сможет. Однако тоска по фаустовской душе, пожалуй, выгонит наиболее яркие и сильные личности из тех муравейников (хорошо организованных, дисциплинированных), которые должны будут теперь возникнуть на месте каждого научного, общественного, производственного института,
А именно такие личности в свое время создавали технику, и только они еще могут открыть и осмыслить то, что самой технике с ее механизмами исследования и производства не доступно. Похоже, на некотором переходном этапе (мы как раз являемся его свидетелями), пока в государствах европейской культуры еще смогут продуктивно существовать яркие, гениальные личности и делаться гениальные, фундаментальные открытия, эти инновации будут более успешно усваиваться конфуцианскими странами; но впоследствии, когда законы рыночной конкуренции принудят и Запад перестраиваться под господство новой идеологии типа конфуцианской, личностям фаустовского типа и на Западе не останется места.
И тогда (если бы это произошло) замрет история науки. Никто не сможет вписать ничего существенно нового и неожиданного на новый чистый лист. И человечество, угнетенное техникой, личностно измельченное, но хорошо организованное ею, будет изо дня в день, как в страшном навязчивом сне, играть одну и ту же мелодию.
Политики Запада интуитивно почувствовали опасность, которая угрожает их обществу в конкуренции с конфуцианской Азией, и пытаются сделать ставку на производство не товаров, а высоких технологий, предполагая, что общество может существовать, когда одна его часть придерживается конфуцианской позиции (стремится не завоевать мир, а занять в нем положенное место), производя необходимую этому обществу продукцию, а другая - сохранит приверженность новоевропейскому сознанию и будет заниматься разработкой новых технологий.
Однако возможно ли построить такое общество? Метафизическая позиция человека определяется культурой, в которой он вырос, и не может быть изменена произвольно (подобно тому, как можно создать новую семью, перейти в другую партию и т. п.). Причем если метафизических позиций существует множество, то подходов к миру - только два: либо завоевать его, либо занять в нем положенное место (в данном отношении мы исключаем «нулевой» вариант «ухода» от мира); так что изменить подход к миру еще сложнее.
Но если невозможно создать «новоевропейские резервации» внутри завтрашнего западного общества, а тоска по фаустовской душе будет по-прежнему жить в его исторической памяти и угнетать наиболее яркие и сильные личности, то, вероятнее всего, Западу суждено проиграть в конкуренции с конфуцианской Азией. Однако и в ней, в силу своих внутренних противоречий, технический прогресс начнет делать «проскальзывания», избежать которых конфуцианское общество не в силах.
Человечество столь разнородно, что в нем могут существовать общества и с иной фундаментальной метафизической позицией, отличной от конфуцианской или новоевропейской. Многие уже предсказывали России какой-то свой путь. Есть ли он? Оправданны ли надежды? На чем именно основан этот путь?
Постараемся отвлечься от традиционных клише и не будем утверждать, что русский народ - «богоносец» и т. п; попытаемся продумать сущность русского человека с тех же позиций, с каких Хайдеггер смотрел на человека новоевропейского.
ХОЧЕТ ЛИ русский человек сам определять сущее и, исходя из этого определения, сознавать себя? Хочет ли он сказать вслед за Декартом: «Я мыслю, следовательно, я существую»? Едва ли. Русский человек слабо верит в то, что он мыслит; для него, даже когда он мыслит, это вовсе не повод заключить, что он существует. Русский человек не знает, сам ли он, или Бог, или еще неведомо что, определяет сущее. Спроси его об этом, он ответит: «А когда как. Когда я, когда Бог, а когда и вовсе черт знает что». В русской культуре не было таких мыслителей, как Парменид, Декарт, Конфуций, поэтому, рассуждая о «загадочной русской душе», ни на что подобное не обопрешься. Это тот случай, когда человек одновременно хочет и не завоевывать мир, и не занимать в нем определенное место, и не уходить от мира. А хочет он, чтобы «всем было хорошо и каждому».
Русское сознание предполагает, что существует такое состояние мира, когда всем хорошо и каждому; новоевропейское сознание, впрочем, этого, в принципе, тоже не отрицает. Различие в позициях заключено в средствах, с помощью которых можно достичь этого состояния. Если новоевропейский человек твердо стоит на том, что только сам он способен определить, как достичь этого состояния и каким оно должно быть, то русский человек не столь уверен в своих силах и готов использовать любые средства. Он может ожидать чуда (когда это произойдет вдруг и само собой); или кто-то поможет (умный Запад, трудолюбивый Восток); а то и сам русский ум возьмет да придумает какой-то хитрый трюк, с помощью которого всем на радость и на удивление мы попадем в прекрасное «должно-быть-так».
В наш век, когда техника стала сущностью современной эпохи, русский человек в конце концов может заметить, что техника - это уже не просто инструмент (скажем, лопата, в отношении которой легко определиться, быстро уяснив себе, когда и чем эта лопата опасна, а затем успешно использовать ее). И когда он поймет, что техника - это хитрый, коварный зверь, это сложный организм, в котором разобраться уже невозможно и невозможно точно установить, когда и что этот" зверь может натворить,- русский ум с его смекалкой, возможно, сможет ухитриться технику приручить. Было бы нелепо упрекать целый народ в том, что у него есть какие-то свои особенные предрассудки.
Внутри двух подходов к миру (завоевать мир или перетасовать его) могут быть использованы различные способы завоевания и перетасовки. Новоевропейский человек настроен воспринимать мир таким, каким он его знает, и, сталкиваясь с чем-то новым, готов познать это, используя опыт и проверенные способы исследования. Поэтому смело тычет скальпель в ткань природы, оперируя все, что ему только доступно. В то же время человек конфуцианской культуры основывает самоуважение на собственном незнании и готов оперировать, только трижды прополоскав рот и совершив положенное число поклонов, иначе говоря,- со страхом и трепетом попытается устранить замеченный непорядок. И только в том случае, если все признаки свидетельствуют, что данный орган болен и гармония мира терпит ущерб. Это означает, что какой-либо элемент случайно перенапрягся, переразвился и выскочил не на свое место: элемент мягко остановят, успокоят и вернут к прежнему состоянию и месту. Конфуцианский человек - уже не завоеватель мира, а идеальный полицейский внутри завоеванного мира.
Имеет смысл сопоставить принцип ученого незнания некоего нарицательного «лаоцзы» конфуцианской культуры, для которой этот принцип в основном онтологичен - «мы и не должны постигать сущее» (нам следует только наводить порядок) - с внешне похожлм принципом Николая Кузанского, у которого он скорее гносеологичен: это возглас гениального человека, внезапно увидевшего колоссальность сущего, познавшего вкус бесконечного, это возглас изумления пятнадцатилетнего Фауста.
Наконец, последняя из рассматриваемых позиций - позиция доктора, характерная для русского сознания. В этом случае возмущенные возгласы окружающих: «Господин полицейский, уймите этого нахала, он вылез не на свое место!» - нисколько не смущают доктора, он сострадает каждому и чутким ухом слышит только плач больного. Чаще всего больным оказывается какой-нибудь скучающий бездельник, но все равно доктор, верный своему принципу, молит окружающих: послушайте, ему же плохо, не осуждайте его, давайте подвинемся, чтобы и этому нахалу стало хорошо.
Окружающие охотно сторонятся, начинается давка, доктор принимается резать по живому, передвигая, уродуя сущее и мягкосердечных граждан, чтобы освободить место для страдающего нахала, втягиваясь в бесконечную цепь мелких спасений. Однако если первые два типа (господин и полицейский мира) остаются до конца верны себе, то позиция доктора внутренне противоречива: он часто сам замечает, насколько увлекся, перестраивается на какое-то время и пытается играть иную роль (в такие минуты посторонние отмечают смекалку русских), пока очередной несчастный своими криками о помощи не вернет его к прежней роли.
Но, к счастью, позиция доктора - иногда спасительная для всех, иногда смертельно опасная - не может быть образцом, соблазном для других, тогда как первые две позиции «взаимособлазняемы»: часто полицейский пытается показать себя хозяином мира, а иногда хозяин устает, дряхлеет и вместо того, чтобы завоевывать новое, пытается навести порядок.
ДО СИХ ПОР мы рассматривали достаточно статичную ситуацию и не учитывали динамики взаимодействия двух систем - конфуцианской и европейской. Каким может быть это взаимодействие? Азия находится в более надежном положении. Тут у человека нет внутренних противоречий между стремлением быть личностью и покорять мир, с одной стороны, а с другой - приспосабливаясь к требованиям техники, быть не личностью, а лицом, которое исповедует дух делового товарищества и мирно обустраивает землю. Если даже предположить, что качественно новые технологии будут разрабатываться исключительно в западных странах, для Азии это тоже пока не угроза, поскольку производимая ею по закупленным западным технологиям продукция будет чуть-чуть совершеннее и заметно дешевле. Так что подобное общество сможет вполне благополучно существовать.
Более сложное положение в европейских странах. Здесь большинство вынужденно оказываются конформистами, которым - вопреки присущей их родной культуре метафизической позиции - в реальной жизни приходится переходить на другую. Эта ситуация характерна именно для Запада, где человек, стремясь стать богом мира, сознает, что это невозможно, и находит какие-то эрзацспособы такого господства.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--