Реферат: Литературный процесс 60-х годов: Солженицын, Шаламов, Пастернак, Абрамов

Наш век пройдет

Откроются архивы,

И все, что было скрыто до сих пор,

Все тайные истории извивы

Покажут миру славу и позор.

Богов иных тогда померкнут лики

И обнажится всякая беда,

Но то, что было истинно великим.

Останется великим навсегда.

Н. Тихонов

60-е годы с легкой руки Ильи Эренбурга получили название «оттепель». Эта пейзажная метафора точно выразила характер бурного и краткого «исторического межсезонья» с его тревогами и ожиданиями, надеждами и разочарованиями.

Границы общественного явления, названного оттепелью, не совпадают полностью с хронологическими рамками 60-х годов. Она начала формироваться в середине 50-х годов и завершилась к началу 70-х. Оттепель стала периодом постепенного, мучительного и, как теперь видно, непоследовательного высвобождения художественной и литературно-критической мысли от догматических схем и правил нормативной эстетики, от жесткого административного контроля над мыслью и словом. Используя метафорику заглавий книг, написанных в 60-е годы, можно сказать, что это была «трудная весна», «время больших ожиданий» и крутых «ухабов», на которых процесс демократизации споткнулся и начал тормозить уже во второй половине 60-х годов.

После смерти Сталина, в преддверии XX съезда партии (1956), а особенно после того, как стал известен произнесенный на закрытом заседании съезда доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях», в общественном сознании возникло ощущение близких благоприятных перемен. «Привычно поскрипывавшее в медлительном качании колесо истории вдруг сделало первый видимый нам оборот и закрутилось, сверкая спицами, обещая и нас, молодых, втянуть в свой обод, суля движение, перемены — жизнь», — так передает настроение тех лет известный «шестидесятник», соратник А. Твардовского по «Новому миру» В. Лакшин. По ассоциации с XIX веком новых авторов и новых героев, пришедших в литературу, стали называть «шестидесятниками», а затем это определение отнесли ко всем, кто не только участвовал в литературном движении тех лет, но и разделял основные идеи и надежды, вызванные оттепелью. Сегодня, осмысливая значение оттепели по прошествии нескольких десятилетий, это поколение нередко называют «последними романтиками».

Изменение общественного климата первыми почувствовали и запечатлели в своих произведениях поэты. Читатели оказались захваченными настоящим лирическим половодьем, в чем современникам виделся глубокий смысл, начало освобождения от мелочной регламентации, поворот к человеку, его внутреннему миру. Художники обратились к эзопову языку намеков и иносказаний, уподобляя процессы, происходящие в общественном сознании, явлениям природы.

Пусть молчаливой дремотой Белые дышат поля, Неизмеримой работой Занята снова земля,

- так описывал «оттепель после метели» Николай Заболоцкий. «О весеннем ликующем ветре,» о звенящих ручьях, о «капелях, сводящих с ума», писал Роберт Рождественский, а Булат Окуджава ощущал себя «дежурным по апрелю».

Эта «лирическая метеорология» (по остроумному определению современного критика С. Чупринина) захватила и прозу. Замелькали названия «Трудная весна* (Валентин Овечкин), «Времена года» (Вера Панова), «Ранней весной» (Юрий Нагибин). Пейзаж стал формой проявления исповедального начала в произведениях, своеобразным аккомпанементом к раскрытию «истории души человеческой». Эту особенность можно увидеть на примере рассказа М. Шолохова «Судьба человека» (1956). Герои произведения и повествователь встречаются в «первый после зимы по-настоящему теплый день», и образ просыпающейся, вечно обновляющейся природы станет символом торжества жизни, преодоления трагедии, символом несгибаемого человеческого духа.

Одним из первых произведений, запечатлевших едва обозначившиеся в духовной жизни тенденции, стала повесть Ильи Эренбурга «Оттепель» (1954). Чтобы понять впечатление, которое она произвела, напомним ироническую характеристику, которую дал А. Твардовский многочисленным произведениям на «производственную тему»:

Гладишь, роман, и все в порядке: Показан метод новой кладки, Отсталый зам, растущий пред И в коммунизм идущий дед, Она и он передовые, Мотор, запушенный впервые, Парторг, буран, прорыв, аврал, Министр в цехах и общий бал... И все похоже, все подобно Тому, что есть иль может быть, А в целом •— вот как несъедобно, Что в голос хочется завыть...(«За далью — даль»)

Литература не могла и не собиралась уходить от проблем, естественно входивших в круг жизненных интересов каждого человека. И в повести Эренбурга тоже есть завод, инженеры, работающие над новыми проектами, даже буран, поваливший наспех построенные бараки. Но в 60-е годы внимание авторов сосредоточивается не на вопросах производства, как это было прежде, а на конфликтах нравственно-этических. Человек переставал восприниматься как «винтик», производственная функция, как «рычаги» (так подчеркнуто полемически назвал свой рассказ Александр Яшин). Происходило новое открытие обыкновенных и, казалось, забытых литературой человеческих чувств: любви, жалости, страдания, недовольства собой, разочарования. Эренбург настойчиво подчеркивал в своей повести мотив «оттаявшего сердца», которое наконец-то по-настоящему забилось после «заморозков».

Нельзя не отметить усиления внимания литературы к быту, к деталям повседневной жизни. «Оттепель сердца» привела к тому, что во всей своей значительности открылись простые, казалось бы, вещи: «на подоконнике стоит женщина, моет стекла, и синие стекла светятся. Мальчишка ест мороженое. Девушка несет вербу», «с улицы доносятся голоса детей, гудки машин, шум весеннего дня». Все это — голоса самой жизни, которую познавала литература, преодолевая стереотипное представление о том, что является «главным» или «второстепенным» и как «нужно» изображать советского человека.

Сегодняшнему читателю многое в произведениях той поры покажется очевидным и способно вызвать недоумение: в чем же здесь новизна и почему такой ожесточенной была полемика? Действительно, нужно ли доказывать, что жизнь людей многообразна, что внутренний мир человека сложен и загадочен, а его частная жизнь значительна не менее, чем роль на производстве? Но в годы оттепели все это приходилось доказывать и отстаивать. Так писатели становились «учителями в школе для взрослых», преподавали основы не только социальной, но и этической, нравственно-философской и эстетической грамотности. Это определило сильные и слабые стороны литературы .оттепели. Наибольший резонанс, как это всегда бывает в переломные эпохи, имели произведения остросоциальные, да и прочитывалась литература в первую очередь с использованием публицистического кода. Поэтому незамеченными остались произведения, которые не отвечали открытой социальности, но которые, как это видно в перспективе завершающегося века, не дали прерваться издавна свойственным отечественной литературе углубленным философским и нравственно-этическим поискам.

Насколько сложной была просветительская миссия литературы, можно увидеть на примере отношения критики к повести И. Эренбурга. Встреченная вначале доброжелательно как знак новых веяний в искусстве, как открытие новых сфер художественного изображения, повесть довольно скоро стала предметом постоянной критики за «бытовщину» и «абстрактное душеустроительство», за «повышенный интерес к одним теневым сторонам жизни» и была признана «огорчительной для нашей литературы неудачей талантливого советского писателя». Так в судьбе произведения отразилась противоречивость самой оттепели.

Пристальное внимание к обыкновенному человеку и его повседневной жизни, к реальным проблемам и конфликтам стало реакцией на засилье «праздничной» литературы, допускавшей лишь одно противоречие — хорошего с лучшим, создававшей образ идеального героя. Писателям, стремившимся сказать всю правду, сколь бы трудной и неудобной она ни была, пришлось вести настоящую битву за право на всестороннее изображение Действительности. Дело не только во внешних факторах (в цензуре, строго следившей за литературными нравами, в окриках официальной критики и следовавших за ними «оргвыводах»). Невероятно сложным был тот идейный и психологический поворот, который переживал (конечно, в разной степени и по-своему) каждый писатель.

Пролагателем новых путей в литературе стала социально-аналитическая проза, возникшая на стыке публицистики и художественной литературы. О серьезном неблагополучии в жизни села первыми еще в 50-е годы заговорили очеркисты В. Овечкин, Е. Дорош, Г. Троепольский, А. Калинин. Эту тему подхватили прозаики, которые стремились не только к анализу причин сложившейся ситуации, но внимательно вглядывались в особенности психологии своих героев. Постановка актуальных проблем, волнующих читателей, отражение реальных конфликтов времени, достоверность и точность изображения, внимание к внутреннему миру простого человека характерны для произведений А. Яшина, Ф. Абрамова, В. Тендрякова, С. Залыгина.

«Оттепель сердца» привела к расцвету лирической прозы, на развитие которой оказало влияние возвращение в литературный процесс произведений И. Бунина, долгие годы не публиковавшихся в России. Лирическая проза открывала сокровенные тайны души человека, увлекала индивидуальностью чувств и впечатлений лирического героя, эмоциональностью повествования (К. Паустовский, В. Солоухин, Ю. Казаков, Ю. Нагибин). Читателей поразило, что даже большая история вдруг заговорила «простым человеческим голосом», как верно подметила О. Берггольц, автор книги «Дневные звезды». Если здесь прозвучала авторская исповедь «о времени и о себе», то в книгах. Владимира Солоухина «Владимирские проселки» и «Капля росы» завораживало притяжение родной земли, мира детства.

На стыке этих стилевых течений возникнет одно из самых значительных явлений литературы второй половины 60—80-х годов, которое получит обозначение «деревенская проза». Вокруг этого понятия будет сломано немало критических копий, поэтому сразу оговорим его условность, определяемую лишь материалом, к которому обратились художники (жизнь деревни). Значение этой прозы, давшей литературе имена Ф. Абрамова, С. Антонова, В. Белова, С. Залыгина, Е. Носова, В. Распутина, В. Шукшина, будет состоять в том, что она станет прозой о России, о русском человеке, его исторических и нравственных корнях, об испытаниях, которые суждено было пережить стране и народу на суровых дорогах XX столетия. Как развивался этот процесс, можно увидеть на примере творчества Федора Абрамова.

Имя Абрамова стало известно после того, как в 1954 г. на страницах журнала «Новый мир» была опубликована его полемическая статья «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе». Смелость критика проявилась в том, что он покусился на «святая святых» — подверг беспристрастному анализу произведения официально признанных писателей, лауреатов Сталинской премии. Рассматривая романы С. Бабаевского («Кавалер Золотой Звезды»), Г. Николаевой («Жатва») и других авторов, Ф. Абрамов высмеивал «кудрявое однообразие» похожих друг на друга героев, как на подбор, писаных красавцев и красавиц, увенчанных наградами. Главное, что вызывало неприятие в этих книгах, — их основной пафос, «прекраснодушные вымыслы» авторов, воспевавших переход «от неполного благополучия к полному процветанию». Абрамов справедливо увидел в этом опасности лакировочной, бесконфликтной литературы, весьма далекой от действительных проблем, которыми жила деревня, особенно в военные и первые послевоенные годы. Главный критерий Абрамова — требование «правды, и нелицеприятной правды». Такую правду о жизни сам Ф. Абрамов рассказал в своих художественных произведениях. В 1958 г. был опубликован роман «Братья и сестры», положивший начало тетралогии, завершенной уже в 80-е годы. В этом первом романе «дана запевка, взята интонация» (И. Золотусский) всей прозы Абрамова.

Действие произведения происходит в тяжелейшем 1942 г., когда фашисты вышли к Волге, поэтому все помыслы героев романа подчинены одной цели: помочь фронту. Абстрактное понятие — фронт— для каждого жителя деревни Пекашино имеет конкретное воплощение в лице сына, отца, мужа, которого они проводили на войну. Кажется, все против человека, даже природа: затяжная холодная весна, засушливое лето, лесные пожары делают невыносимо трудной и без того нелегкую крестьянскую работу, тем более в северных краях. А еще есть мучительное ожидание писем с фронта, трагедия потери близких, голод, нехватка рабочих рук. В селе остались почти одни старики, женщины и дети. Им, сумевшим вынести на своих далеко не могучих плечах все тяготы военного лихолетья, прежде всего русской бабе, открывшей в тылу свой «второй фронт», и посвятил роман Ф. Абрамов.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--