Реферат: Несколько замечаний к ситуации в постсоветских государствах центрально-азиатского региона
Чем больше родину мы любим,
Тем меньше нравимся мы ей.
(Дмитрий Пригов)
Как известно, формирование политической элиты в бывших центрально-азиатских республиках Советского Союза происходило по одному сценарию, время написания которого относится к периоду перехода от так называемых “феодально-байских отношений” транзитом через радикальное перераспределение власти, произошедшее с приходом в регион советской власти, к возникновению новой, довольно устойчивой генерации национальной номенклатурной буржуазии. Той самой правящей группы, которая, вооружившись лозунгами о необходимости возрождения независимых национально-государственных образований, получила от своего общества долгосрочный вексель на проведение в жизнь столь долгожданных и животрепещущих институциональных и социальных преобразований. На деле же произошло совсем иное: правящая группа объединила и аккумулировала власть и капитал в собственных руках, но использовала эти ресурсы исключительно в целях личного обогащения и защиты собственных интересов и прав, оставив свои народы за порогом не только элементарного достатка, но и цивилизованной истории.
Сегодня можно сколько угодно долго говорить о надругательстве над общечеловеческими гуманистическими ценностями, о нарушении принципов социальной справедливости, о подмене тезиса политической и национально-культурной реконкисты от “имперского Кремля” на откровенную узурпацию власти узким кругом людей, пришедших на смену “московским янычарам”. Однако факт остается фактом: власть коммунистической партии и ее капиталы, называемые до недавнего прошлого “совокупной социалистической собственностью”, превратились в прочный базис для надстройки - сверхкапиталов малочисленного, но, как никогда, всемогущего класса новых собственников, которые не собираются делиться им со своими согражданами.
Но, как призывал еще Б.Спиноза: “Не плакать, не смеяться, но понимать”.
В этом смысле происходящий в государствах центральноазиатского региона процесс трансформации общества и качественные характеристики возникшего здесь социально-политического ландшафта представляются весьма интересным модельным объектом. Некоей иллюстрацией непреложных политологических истин, состоящих в том, что механическая рецепция социальных и культурных форм возникших в ином историко-культурном контексте, могут (и должны были) дать совершенно иные, радикально отличающиеся от ожидаемых, результаты. И не столь важно, что привнесенные извне формы могут при этом сохраняться без сколько-нибудь заметных изменений. Важнее в нашем случае другое: сам их по определению имитационный характер несет в своем содержании широкий набор качеств, которые не только не совпадают, но и противоречат этим формам.
В силу указанных причин система правовых норм, отраженная в конституциях этих стран, существует лишь как внешняя, декларируемая форма, не имеющая сколько-нибудь действенных механизмов для своей аутентичной актуализации. Прежде всего - для защиты общества и отдельного рядового гражданина не только от ущемления его законных прав и политических свобод, но и от посягательств со стороны властей на его собственность, на его здоровье и жизнь.
Анализируя возникшую ситуацию можно уже со всей определенностью говорить о том, что волна так называемого перестроечного и постперестроечного романтизма, докатившаяся в конце 80-годов до Центральной Азии, канула в Лету. Каковы же первоначальные результаты того, что произошло в жизни и политической судьбе этих обществ? Значит ли это, что новый мировой порядок, с преобразованными в соответствии с изменившимися политическими и геополитическими реалиями и интерьерами, определившими новый характер социально-политической жизни всего мира, с ее новыми ценностными ориентациями и с новыми демонами, оказался вследствие этого за пределами досягаемости для вновь возникших обществ в государствах Центральной Азии? Значит ли это также, что он стал недоступней для конструктивного преобразования социально-политических и экономических систем этих стран в соответствии с декларируемыми идеалами и фундаментальными ценностями общечеловеческой культуры?
Необходимо признать, что негативные процессы, начавшиеся с момента обретения бывшими среднеазиатскими республиками СССР государственного суверенитета, беспощадно уничтожили культурные и материальные ценности, созданные несколькими поколениями людей за весь период большевистской власти. Но не только их. Новый период безвременья нанес значительный ущерб духовным и нравственным ценностям и культурным завоеваниям, которые сберегались коллективным гением народов на протяжении всей своей истории. Однако еще большую озабоченность вызывает массовая социальная депрессия, утрата народом и его интеллигенцией созидательной пассионарной энергии, социальных ориентиров, направленных на конструктивное преобразование своего будущего. Народы центрально-азиатского региона растерялись перед контрпродуктивной деятельностью своей новой/старой национальной номенклатуры, которая перехватила инициативу у опьяненного гласностью и начальными признаками демократии авангарда общества. Именно этим “моментом безвременья” воспользовалась национальная номенклатура. Обманно выдав себя за то, что чаяли народы, алкающие “сладкого слова "свобода"” и безоглядно верившие в близкое обретение чувства полноценного человеческого достоинства, она беспрепятственно взошла на опустевший ненадолго политический пьедестал.
Конечно (хотя в этом никто не хочет себе признаваться), следует все же признать, что в комплекс социальной жизни нации входят не только позитивные признаки. Все, что возникает в жизни нации, вырастает из многокомпонентного психофизиологического состава, который сложился в данном обществе и в государстве на всех предшествующих ступенях его историко-эволюционного развития и, набрав кинетическую энергию, становится в новых условиях реальным содержанием и формой его современного существования. Причем эти качественные признаки и характеристики отнюдь не всегда имеют благообразный вид.
Можно сколько угодно долго сокрушаться по поводу не состоявшегося “пира демократии”, присваивать себе исключительное право на страдание, связанное с утратой народом своих коллективных воли, веры и идеалов. Но гораздо продуктивнее будет мужественно взглянуть на происходящее, в котором отчетливо проявила себя коллективная физиономия народа, оказавшегося в кризисной ситуации. Увы, она отнюдь не так привлекательна, каковой себе представляют ее романтики национальной идеи, а именно такова, какой является в своей действительной и повседневной жизни. А потому не имеет ровным счетом никакого такого значения, каковым народ и его сладкоречивые глашатаи национальной идеи хотели бы выглядеть. Много важнее другое - умение разглядеть за случайными и второстепенными признаками и характеристиками многоуровневую структуру, составляющую внутренний каркас исследуемого общества, взаимоотношение составляющих ее элементов, центробежных и центростремительных сил, определяющих основные векторы его социокультурного развития, а также те закономерности, что определяют место и роль каждой страны и каждого народа в системе международного сообщества.
Если попытаться последовательно и неукоснительно идти этим путем, то следует признать то непреложное обстоятельство, в силу которого все, что произошло с народами центрально-азиатского региона в период перехода к новым формам государственного устройства, имело свои объективные и закономерные основания. Такой подход дает возможность рассматривать возникшую ситуацию не только полагаясь на инвентаризацию имеющихся в наличии свойств, признаков и причинно-следственных связей, но видеть ее в исторической перспективе, определяющей сущностные характеристики общества и его политикума в процессе их историко-эволюционного развития. В этом случае можно утверждать, что кризис идеи национально-государстенного возрождения в ее позитивном, демократическом направлении возник отнюдь не в результате срыва исторического витка в развитии цивилизационного процесса, в который центральноазиатские общества не сумели вписаться с первой попытки. Этот кризис, словно раковина в металлической детали, изначально содержался внутри – в неправильной ориентации политических элит, которые в конце 80-х годов создали и возглавили национально-демократические движения. Вопреки логике социально-политического развития они пытались вывести свои общества на осуществление полномасштабных социальных и политических перемен посредством простого прихода к власти. Если принять этот тезис в качестве методологической предпосылки анализа, то смысловые акценты и оценки происшедшего необходимо будет сместить на анализ деятельности политических элит, возглавивших в тот период так называемые “Народные фронты”.
Автор знаком с деятельностью этих политических институтов “изнутри” в качестве отнюдь не стороннего наблюдателя, а потому имеет возможность и этическое право высказать относительно их деятельности некоторые замечания методологического характера. Ограничусь лишь теми, которые могут непосредственно проиллюстрировать заявленную в статье тему.
Одно из первых замечаний относится к качественному составу активов этих движений, состоящих по преимуществу из людей, не имеющих сколько-нибудь профессионального знания и навыков общественной и аппаратно-управленческой работы. Многие из лозунгов, провозглашенных этими людьми, несли в своем содержании броские и политизированные поэтические метафоры, имеющие к происходящей на практике действительности весьма опосредованное отношение. С точки зрения профессиональной политологии, профессиональной социологии и профессиональной экономики, все эти лозунги и призывы не несли в себе ровным счетом никакого содержания – они возбуждали чувства, но не давали ясной, взвешенной и последовательной в ее практическом осуществлении программы политических и экономических преобразований.
Другое замечание относится к методам ведения конструктивного диалога с властями, который велся лидерами посредством многочисленных и шумных митингов, на которых произносились яростные и зажигательные речи, клеймящие тех или иных персон из состава правящей номенклатуры.
На фоне происходящего актив народных демократических движений наотрез отказывался проводить с возбужденными народными массами просветительскую работу в области реальной истории, политических наук и экономики. Не проводил, поскольку сам этот актив не имел никакого представления об объективных закономерностях политического и социально-экономического развития общества и его государственных институтов.
Результат оказался предсказуем. Все эти национально-демократические движения стали жертвой собственного, поверхностного и небрежного отношения к тем универсальным законам историко-социального развития общества, которые нельзя игнорировать, как нельзя игнорировать законы гравитации тому, кто строит летательный аппарат.
Впрочем, никаких исключений из правил здесь не было. Напротив, все, что произошло в последующем, стало иллюстрацией к непреложным законам политического развития, выведенным самой историей и описанным ее летописцами. Вот мнение одного из идеологов евразийства, историософа Л.Н. Карсавина, относительно аналогичной ситуации, возникшей в начале ХХ века: “Революция, - писал он спустя несколько лет после установления в России диктатуры большевистского режима, - раскрывает природу народа в ее расплавленном состоянии. А “ближайшая к природе власть, - говорил Платон, - есть власть сильного”. Понятно, что в разрушительной борьбе стихий новая государственность может утвердить себя лишь актами элементарного и жесточайшего насилия”. (1)
В контексте приведенного высказывания нельзя не согласиться с Х.-Г. Гадамером, когда тот считает, что действительность всегда предстает на горизонте будущего, где находятся желанные и страшащие, но в любом случае еще не определившиеся возможности. Поэтому они постоянно таковы, что будят взаимоисключающие ожидания, не все из которых могут исполниться. Отсюда, делает заключение он: “Неопределенность будущего позволяет существовать такому избытку ожиданий, что действительность вынужденно прячется за ними”. (2).
Собственная действительность представляется живущему в ней как правило исключительной и не имеющей исторических аналогов. Вопреки многочисленным свидетельствам, почерпнутым нами извне и опровергающими наш антропо-, историко- и культурноцентризм, наша собственная история учит нас только тому, что все эти объективные знания остаются на периферии наших интересов, никак не вовлекаясь в процесс осмысления и преобразования того, что занимает нас “сейчас” и “здесь”. А ведь известно, что некий сторонний факт становится переживанием лишь в той мере, в которой он не просто пережит, но в которой его содержание, включенное в наш собственный индивидуальный и социальный опыт, приобретает особую ценность, придающую ему непреходящее значение и смысл. Английский поэт Джон Донн сформулировал это правило в образе колокола, который звонит “и по тебе тоже”.
Не потому ли социально-политические процессы, протекающие в различных постсоветских государствах, поразительно схожи по своей типологии и по своей внутренней сути?
Отмеченное обстоятельство позволяет на первых порах обнаруживать в этой схожести некий эзотерический смысл и роковую фатальность. Но только если строить анализ, исходя из расхожих, мифопоэтических метафор. Если же пойти более продуктивным путем, реконструируя самою систему, лежащую за пределами нашего эмпирического ощущения действительности, панорама событий предстанет перед нами совсем по иному.
Еще в 70-е годы, на начальной ступени знакомства с национально-освободительными движениями в колониальных странах, автора особо интересовали процессы обретения национально-государственного суверенитета в странах африканского и латиноамериканского континентов. Во всех этих достаточно, на первый взгляд, субъективных особенностях, связанных с так называемой национально-психологической и историко-культурной ментальностью народов этих стран, а также с неразвитой, находящейся в эмбриональном состоянии, инфраструктурой социально-политического и хозяйственно-технологического обустройства, с закономерной постоянностью проявляло себя одно, но общее для всех, качество. Суть его состояла в том, что романтизм, ведший людей на отчаянную борьбу и героические жертвы в войне с колониализмом, с момента обретения новыми странами государственного суверенитета вытеснялся иными, отнюдь не позитивными чертами, привнесенными в новую жизнь пришедшими к власти автократическими режимами. Черты эти, к нашему общему несчастью, стали хорошо известны и нам. Это – вопиющее несоблюдение политических и гражданских прав и свобод личности, унижение ее человеческого достоинства, узурпация власти в руках правящей верхушки общества, тотальная коррупция и, как закономерное следствие, пауперизация всех слоев населения, вытесненных властями за пределы реального участия в конструктивном преобразовании общества и в справедливом распределении совокупно произведенных продуктах жизнеобеспечения. Надо ли говорить о том, что все эти признаки приобрели во вновь возникших государствах чуть ли не конституционный статус. Эти негативно окрашенные, ставшие универсальными признаки, характеризующие возникшие во второй половине ХХ века младогосударственные образования, стали главной причиной того, что некоторые представители либерально-демократической интеллигенции из франкоязычной Африки обратились к мировому сообществу с предложением ввести на территории их стран “режим колониального либерализма”. Не правда ли, очень знакомый всем жителям центрально-азиатского региона тезис, характеризующий мотивацию некоторых групп населения этих стран к возврату в общее советское государство, в котором, если и было плохо, то уж, по крайней мере, одинаково плохо всем.
Повторюсь, что в период формирования и активной деятельности, так называемых “народных фронтов”, первоочередной задачей каждого из них стало требование предоставления национально-государственного суверенитета. То, что политические свободы должны были вырасти из созданных в обществе демократических институтов, равно как и то, что демократии и либерализму научаются, мучительно преодолевая закоснелую инерцию патерналистских ожиданий, взращивая в себе и в обществе персональную ответственность за происходящее вокруг. И, наконец то, что политическая культура представляет собой составную часть общего понятия культуры, которая находилась на протяжении десятилетий на удручающе низком уровне, мало кого заботило. А ведь были еще проблемы, так сказать, прикладного характера. Такие, к примеру, как формирование культуры управления, основанной на либерально-демократических принципах, образованных не по формальным, а по содержательным принципам. К этому же ряду можно отнести и полное отсутствие механизмов для защиты гражданских прав, политических и личных свобод граждан, а также – механизмов общественного контроля над действиями властей, о которых, в горячке политической борьбы, речь почти не велась.
Говоря иными словами, задача народных фронтов, аккумулировавших в те годы социальную и политическую энергию людей, была неверно сориентирована на быстрое завоевание политической власти, а не на формирование в обществе социальных структур, могущих в короткое время стать действенным инструментом и, что не менее важно, надежным гарантом необратимости начавшегося было процесса демократизации общества и его институтов. Кроме того, широкомасштабные движения народных фронтов могли и должны были стать плодотворным гумусом, питательной средой, наконец, условием для возникновения полноценных политических партий, могущих выйти на общенациональный политический подиум в самом ближайшем будущем.
Однако произошло иначе. Опустевшее на короткое время деидеологизированное пространство вновь заняли те, чье историческое время, казалось бы, было объективно и необратимо исчерпано. Воспользовавшись аморфным состоянием народных фронтов с их неверно сориентированными целями и задачами, пошатнувшаяся было номенклатура “подобрала лежащую на земле власть” и, вооружившись где национал-патриотической риторикой, где квазидемократическим популизмом, поначалу вернула утраченные позиции, а в последующем преумножила свое господствующее положение. Более того, новая ситуация оказалась для новой/старой власти несопоставимо более выигрышной, нежели в прежние времена. Теперь она могла уже не оборачиваться с тревогой на некогда всесильный Московский Кремль, поскольку гарантом ее неприкосновенности теперь уже выступали высшие международные инстанции и институты, а “критика снизу” стала выдаваться ею за отсутствие должного патриотизма.
Сегодня можно бесконечно долго говорить о том, насколько объективным и соответствующим реальной логике развития событий было известное “беловежское соглашение”. Скорее всего, оно позволило правящей в те времена необольшевистской элите, испытавшей короткий период паники и деморализации, перехватить инициативу и превратить лозунги набирающей мощную поступательную энергию демократически настроенной группы общества в собственную риторику. Именно это обстоятельство позволило компартийной верхушке остаться у власти, спасло ее как класс, сумевший в критической ситуации найти единственно верный способ собственного выживания – мимикрировать в новых социально-политических обстоятельствах при помощи заимствованных у оппозиции идей и цинично использовать их в целях удержания власти в собственных руках.
Однако такое объяснение раскрывает лишь формальную сторону события. На самом же деле, и подтверждением этому существует ряд доказательств, сам характер развития демократических процессов центральноазиатских обществ показывает, что они не успели приобрести достаточную мировоззренческую и политическую зрелость, не выработали полноценные и надежные институциональные структуры, способные взять инициативу в собственные руки и направить энергию общества в созидательное русло. Именно поэтому, по моему убеждению, представители демократически ориентированных групп общества были отодвинуты на периферию политических процессов. Там же, где к власти пришли выдвиженцы “демократической волны” (в Азербайджане, в Армении, в Грузии и в Кыргызстане), они посеяли ростки социального хаоса и всеобщего разочарования в происшедших переменах. Результат известен. Демократические лидеры этих стран либо не сумели удержать власть в своих руках (Эльчибей – в Азербайджане, Гамсахурдия – в Грузии), либо постепенно, шаг за шагом, приобрели все признаки правящей до них компартийной номенклатуры (Тер-Петросян – в Армении, Акаев – в Кыргызстане). Тем самым они вернули в жизнь общества если и не благополучие, то, по крайней мере, относительную социальную стабильность. Как здесь не вспомнить роман “Ирреволюция” француза Паскаля Лэне, написанный непосредственным участником “майских событий” 1968 года в Париже. Повествуя о политической атмосфере, царящей во французском обществе накануне описываемых событий, о целях, а главное, увидев полное безразличие к ним со стороны тех, во имя кого делалась эта революция – народа, автор делает вывод о том, что “революцию спасли полицейские”.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--