Реферат: Образ Петербурга в русской литературе

^4. Ода «Вольность», 1917

Такое неприятие вызывает Михайловский замок, в котором убили ПавлаI. Создавая свой конный памятник, Э.М. Фальконе говорил, что важнее всего личность созидателя, а не полководческие заслуги. А.С. Пушкин вслед за М.В. Ломоносовым, Г.Р. Державиным прославляет строителя Петербурга:

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

(«Пир Петра Первого»)

Несколько лет спустя в «Медном всаднике» эта похвала вдруг испытывает головокружительную метаморфозу:

Добро, строитель чудотворный! –

Шепнул он, злобно задрожав, -

Ужо тебе!..

А.С. Пушкин далеко опережал в предвидениях свой век. Он назвал «роковой» волю Петра по поводу основания города. И этот рок мы видим в описании страшного наводнения, постигшего Петербург в 1824 году:

И всплыл Петром, как тритон,

По пояс в воду погружен.

Здесь, в поэме «Медный всадник» мы наблюдаем горестную участь личности, страдающей как бы вследствие избрания места для новой столицы, где подверглось гибели столько людей, и мы сочувствуем герою, но вдруг, посмотрев на изваяние ПетраI, снова склоняемся в священном трепете, будто в создании тяжкого греха, хотим бежать, думая слышать за собой

Как будто грома грохотанье,

Тяжело – звонкое скаканье

По потрясённой мостовой…

Мы понимаем вдруг, что не произвол, а разумная воля олицетворены в этом Медном всаднике, который как бы любуется городом… И нам чудится, что из его медных уст исходит творящее: «да будет!», а простертая рука гордоповелевает утихнуть разъяренным стихиям… При взгляде на великана, гордо и неколебимо возносящегося среди всеобщей гибели и разрушения и как то символически осуществляющего собою несокрушимость его творения, мы сознаемся что этот бронзовый гигант не могут уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь народа и государства, что за него историческая необходимость и что взгляд его на нас уже его оправдание…

За картиной величия стихии следует картина крушения веры Евгения. Совершается полный поворот. Восстановившаяся жизнь города куда как далека от той, красивой, что дана во вступлении. «Порядок прежний» означает, что «со своим бесчувствием голодным ходил народ», что «чиновный люд на службу шел», что действовал «торгаш отважный». Именно в ряду таких новостей сообщается, что граф Хвостов «уж пел бессмертными стихами несчастье невских берегов». А.С. Пушкин вполне осознавал, что сам-то он делает нечто иное. У него город восторга больше не вызывает, а Евгению, утратившему веру в незыблемость града Петрова, остается без толку скитаться да спать на пристани. Он уже раздавлен.

Тему негостеприимного города продолжает А.С. Пушкин в «Евгении Онегине». Петербург нарисован им как царство строгих правил благопристойного лицемерия. Начиная с «пожилых дам в чепцах и розах, с виду злых», до «диктатора больного», румяного, «как вербный херувим», - все играет какую-нибудь роль.

Образ Петербурга – маскарада был закреплен дальнейшей историей русской литературы.

Автору «Евгения Онегина» и «Медного всадника» холодность, жестокость, призрачность великолепия Петербурга известны. Но А.С. Пушкин видит здесь и другое. Его музу любуется «шумной теснотою, мельканьем платьев, и речей, явленьем медленным гостей». Достоинство, отточенность форм, напоминающая высшие образы искусства («И темной рамою мужчин вкруг дам, как около картин»), сдержанность аристократизма, отсутствие вульгарности, стройность упорядоченности и ума, синий лед Невы, на котором играет солнце, - поэт и в Петербурге видит то, что позволяет его любить. Недаром именно с восхищения Петербургом начинает А.С. Пушкин свой вдохновенный гимн:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит.

(«Медный всадник»)

Набережные Невы – одно из самых лучших украшений города. Еще К.Н. Батюшков восклицал в статье «Прогулка в Академию художеств» (1814): «Какой город! Какая река! Взгляните… на набережную, на сии огромные дворцы…, на сии домы.… С каким удовольствием мой взор следует вдоль берегов и теряется в туманном отдалении между двух набережных, единственных в мире!».¹ В этом отрывке из статьи К.Н. Батюшкова мы внезапно узнаем будущий мощный запев пушкинского «Медного всадника».