Реферат: Поэзия Востока
К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,
Около домика «Топь благовоний» стала к резным перилам.
Перевод В.Алексеева
Император вспоминает о своей возлюбленной, предаваясь созерцанию природы: “Облако... Думает — платье! Цветок... Мнится — лицо!”
Груда Яшм, Изумрудные Террасы, гора У, упоминаемые в песне, — это традиционные места обитания фей, согласно китайским поверьям. Героиня стихотворения сравнивается, таким образом, с известнейшими китайскими волшебницами.
“Летящей Ласточкой” прозывалась легендарная фаворитка императора Чэн Ди — Чжао Фей-янь, ставшая впоследствии императрицей. А “домик «Топь благовоний»” — это беседка из душистого дерева в саду императорского дворца. Своё стихотворение Ли Бо сложил по случаю участия государя и его возлюбленной в ритуале пересадки драгоценных тюльпанов к беседке, отсюда и многократное сравнение красавицы с цветком.
Другое замечательное стихотворение Ли Бо написано на популярнейший мотив китайской лирической поэзии — мотив тоски героини о покинувшем её возлюбленном. Оно называется «Тоска на яшмовом крыльце», что (мы помним о том, что символизирует яшма), по всей видимости, должно указывать на верность чувства покинутой женщины.
Яшмовый помост рождает белые росы...
Ночь длинна: овладели чулочком из флёра.
Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
Перевод В.Алексеева
Это произведение обычно считается образцом поэтического мастерства Ли Бо: китайские иероглифы стихотворения расположены таким образом, что живо изображают состояние женщины, которая, тоскуя, не хочет уйти с крыльца и в то же время не может больше стоять. В своей печали она не способна ни присесть, ни прилечь. Один из почитателей таланта Ли Бо сказал однажды, что эти двадцать слов стоят двух тысяч.
А вот “белыми росами” в китайской поэтической традиции называется иней. Героиня так долго стоит на крыльце, что иней успел покрыть её чулок.
Не менее высоко поэтическое слово ценилось и в Японии. Древнейшим верованием японцев было котодама-но синко (“вера в душу слова”), связанное с магическим воздействием слова. Вероятно, поэтому “слово” и “деяние” обозначались в японском языке одинаково — кото.
Первый великий период в истории японской литературы начинается в VII веке н.э., когда в Японии складывается централизованное государство со столицей в городе Нара.
Понятие:
Прославленная своей поэзией эпоха Нара (VII–VIII века) получила название по столице японского государства.
К VIII веку устанавливаются официальные связи с материком, из Японии направляются посольства в Китай, ко двору Тан, а японские поэты обучаются искусству, изучая творения китайских авторов. Именно в VIII веке при дворе японского императора была создана знаменитая поэтическая антология «Манъёсю». Помимо народных песен этот сборник включил в себя и поэтические творения эпохи Нара.
Название «Манъёсю» можно перевести как «Собрание мириад листьев». Дело в том, что японцы издревле отождествляли слова с листьями растений. Этот первый литературный сборник Японии включает песни нескольких поколений, начиная, предположительно, с III–IV веков и заканчивая VIII веком.
Литературная поэзия в Японии родилась при дворе. Главной темой этой поэзии стала любовь. О любви говорится даже там, где внешне ничто как будто не выдаёт чувства, а поэта вдохновляет только природа. Старинный жанр танка в придворной поэзии оказался одним из самых обычных способов выражения чувств.
Понятие:
По-японски танка — “короткая песня”, стихотворение в пять строк с определённым количеством слогов в каждой строке: 5–7–5–7–7. Закономерность, которую очень сложно сохранить в переводе.
В стихотворениях жанра танка вся картина происходящего, всё, о чём хочет сказать поэт, как правило, строится на одном мимолётном чувстве, ощущении, воспоминании. Это даже не множество отдельных штрихов китайской поэзии, как в живописи, создающих единое полотно. В японских танка это всего один — неожиданный и яркий — штрих.
Вечернею порой лишь миг один,
Короткий, как жемчужин встречный звон,
Я видел здесь её, —
И нынче утром вдруг