Реферат: Портрет Владыки мрака в "Поэме без героя"

Р. Д. Тименчик

В поэме-триптихе Ахматовой, в первой части "Тысяча девятьсот тринадцатый год", помянут испанский художник c "редким даром наблюдательности" [1], "художник чудовищных грез, - больная насмешка над жизнью, - над царством могилы вопрос" (К. Бальмонт):

Однако

Я надеюсь, Владыку Мрака [2]

Вы не смели сюда ввести?

Маска это, череп, лицо ли -

Выражение злобной боли,

Что лишь Гойя мог передать...

(В варианте:

Но такое, по крайней мере,

Гойя должен изобразить).

Среди прочих знаков-индексов "культуры 1913 года" [3] имя создателя "Капричос" и "Мах" не неожиданно, отсылая ко всем этажам эстетической моды десятых годов от хлебниковского ноктюрна ("Усадьба ночью, чингисхань!") - "И, сумрак облака, будь Гойя!" - до "Сероглазочки" из репертуара Вертинского:

Вы - вечерняя жуткая сказочка,

Вы - цветок из картины Гойя [4].

Гойя - один из "маяков" [5] Шарля Бодлера -

На гнусном шабаше то люди или духи

Варят исторгнутых из матери детей?

Твой, Гойа, тот кошмар, - те с зеркалом старухи,

Те сборы девочек нагих на бал чертей!.. -

(Пер. Вяч. Иванова)

Бодлера, который ценил "фантасмагорический мир" Гойи за "правдоподобность": "Его чудовища рождаются жизнеспособными, они гармоничны. Никто не посмел пойти дальше, чем он, по пути реально зримого абсурда. Все эти извивающиеся тела, звероподобные хари, дьявольские гримасы сродни человеку" [6].

Появление маски гойевского персонажа на ночном маскараде ахматовской поэмы предуказано гофманианой и вальпургианой "Клуба гашишистов" [7] Теофиля Готье в главе "Тот, кто не был приглашен": "Вскоре гостиная вся наполнилась необыкновенными лицами, прототипами которых могли служить лишь офорты Калло и акватинты Гойи; мишура смешивалась здесь с живописными лохмотьями, человеческие образы со звериными" [8]. Можно гипотетически проследить и конкретную ахматовскую отсылку, возможно, основывающуюся на сравнении из другого рассказа Готье - "Мадемуазель Дафна де Монбриан": "...голову одного из трупов до сих пор венчала шляпа, а иссохшее лицо его с беззубым ртом и пустыми глазницами искажала гримаса, исполненная мрачного сарказма. Он был похож на тот ужасный офорт Гойи, под которым стоит подпись: Nada y nadie [Ничто и никто - исп.]" [9]. Как указывают комментаторы, автор имел в виду офорт № 69 из цикла "Бедствия войны" - "Nada. Ello dira" [10], где мы видим разлагающееся тело, восстающее из могилы с листом бумаги в руках, на котором написано "Ничто" (бальмонтовский "над царством могилы вопрос"), а вкруг его главы, по описанию Готье, "tourbillonent, И peine visibles dans l'Оpaisseur de la nuit, de monstrueux cauchemars illuminОs Нa et lИ par de livides Оclairs" [11].

Погружение Ахматовой в сочинения Теофиля Готье происходило по меньшей мере дважды в ее жизни. Как известно, Гумилеву - по замечанию М. Кузмина, "несомненно любящему Теофиля Готье, но несколько преувеличивающему его значение для наших дней" [12] - принадлежит статья 1911 года к столетнему юбилею "непогрешимого поэта" [13]. Впоследствии он перевел "Эмали и камеи" [14], пробовал организовать "Готианскую комиссию" [15], делал доклад о нем в романо-германском кружке при Петербургском университете [16] и, наконец, ввел его в акмеистический пантеон, вызвав раздражение Блока ("из русских же - никого" [17]) и удивление Осипа Мандельштама -

Забыл о бесхарактерном Верлене

И Теофиля принял в сонм богов... -

и совпав с некоторыми западноевропейскими тенденциями: "Акмеизм в известной мере смыкается с имажизмом, виднейшим представителем которого был Эзра Паунд. Подобно ему, акмеисты выдвигали Готье в противоположность Верлену, выступали против зыбкой музыки слова и требовали пластичности образов и точности выражения" [18]. В 1920-е годы Ахматовой казалось, что увлечение "великим Тео" началось у Гумилева во время африканского путешествия 1910-1911 гг. [19], но можно думать, что оно возникло уже и перед путешествием и что Ахматова была ему свидетельницей и даже соучастницей - заменяя только-только уехавшего Гумилева, она, отвечая на адресованное ему письмо юного поэта Александра Архангельского, рекомендует читать Готье [20], а написанное в эти же дни стихотворение "Старый портрет..." ("Сжала тебя золотистым овалом...") явственно отталкивается от "Пастели" Готье ("Люблю видеть вас в ваших овальных рамах...") [21]. Гумилев настаивал на том, чтобы Ахматова переводила прозу Готье [22]. В 1925 г. Ахматова перечитывала французского мэтра уже в связи с поисками источников произведений Гумилева [23] (нашла, например, таковые для "Актеона" [24], для "Почтового чиновника" [25]).

В "Решке" тот же персонаж, что так хром и так любезен в первой части, приобретает в качестве конвоя нетопырей, которые могут прямо вести к офортам испанского художника (напомним про "летучих мышей Гойи" в "Иньессе Сиерры" из "Эмалей и камей" [26]):

Не отбиться от рухляди пестрой, -

Это старый чудит Калиостро

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--