Реферат: Преступность в России в XIX — начале XX веков

1890-х гг. Но ни до, ни после эмансипации преступность не изменялась линейно. Она возрастала в либеральное царствование Александра I, уменьшалась при консервативном правлении Николая I, затем вновь, весьма значительно — в 2.7 раза, возросла в реформаторскую эпоху Александра II, затем уменьшилась при консервативном царствовании Александра III и вновь выросла на 55% при противоречивом и неустойчивом правительственном курсе Николая II. Минимальный уровень зарегистрированной преступности в России наблюдался в конце царствования Николая I, когда он был на 13% ниже, чем в начале XIX в., а максимальный ее уровень — накануне Первой мировой войны — в 1913 г. Во время войны, в 1914—1916 гг., преступность в целом по стране снизилась по сравнению с 1911—1913 гг. примерно на 28—29%, но с 1916 г. вновь обнаружилась тенденция к ее повышению.

Таким образом, динамика преступности имела явно циклический характер. Как явствуют различные показатели преступности, чем жестче был император, чем консервативнее царствование, чем тверже проводилась внутренняя политика, тем ниже была преступность, и наоборот, чем мягче был император и либеральнее правительственный курс, тем преступность была выше. Что лежит в основе зависимости преступности от курса внутренней политики? Консервативная политика, как правило, сопровождалась не только усилением репрессий против нарушителей закона, но и повышением контроля за поведением подданных со стороны государства и корпораций (сельской общины, мещанского и купеческого обществ, цеха и т. п.), в состав которых входил человек, что оставляло меньше места для бесконтрольных и безнаказанных проступков и вследствие этого сдерживало проявления всех видов отклоняющегося поведения, в том числе и криминального. Напротив, ослабление контроля и соответственно увеличение вероятности остаться безнаказанным при совершении правонарушения провоцировали сдерживаемые импульсы к нарушению законного, т. е. общепринятого и традиционного, общественного порядка. Поскольку либеральные и консервативные правительственные курсы, как правило, чередовались, то это, вероятно, и порождало цикличность в динамике преступности, которую мы наблюдали в течение всего XIX в., вплоть до царствования Александра III. Николай II нарушил логику чередования либеральных и консервативных царствований. При нем и нарушилась цикличность колебаний преступности. Очевидно, противоречивая, неустойчивая политика, как это было в 1895—1917 гг., поощряла рост преступности. Не менее существенно, что правительственный курс Николая II отмечен провалами и поражениями, которые подрывали веру в легитимность существующей власти, расшатывали общественный порядок, что всегда ведет к росту криминального поведения.

Число уголовных дел, рассмотренных в судах, за 1861 —1913 гг. в абсолютных цифрах возросло в 8 раз, а на 100 тыс. населения — в 3.3 раза, в то время как число зарегистрированных преступлений в существенно меньшей степени — соответственно в 4.8 и 2 раза. Это свидетельствует о том, что доля раскрытых преступлений повысилась с 40% (239:599 х 100 ≈ 40) в 1860-е гг. до 66% (1908:2888 х 100 ≈ 66) в 1913 г. Увеличению раскрываемости преступлений в пореформенный период, по-видимому, способствовали применение дактило- скопии, фотографии, появление современных средств информации, рост профессионализма детективов и усовершенствование системы сыска.

Число подсудимых в абсолютных и относительных цифрах до конца XIX в. по отдельным царствованиям и в целом изменялось синхронно с числом уголовных дел. Но с начала XX в. число подсудимых стало увеличиваться быстрее, чем число уголовных дел, в результате чего к 1911—1913 гг. сравнительно с 1803—1808 гг. индекс подсудимых составил 535, а индекс уголовных дел — 479. Причина в том, что в начале XX в. становилось больше преступных с точки зрения действовавшего закона деяний, в которые вовлекалось значительное число лиц, таких как запрещаемые до 1905 г. антиправительственные манифестации, забастовки, а также религиозные преступления. Занимая в общей криминальной статистике относительно скромное место сравнительно с другими преступлениями, но будучи массовыми, они и обусловили увеличение числа подсудимых. Это говорит о том, что политизация общественной жизни при отсутствии или ущемлении гражданских прав служила важнейшим фактором возрастания случаев массового противоправного поведения. В целом для пореформенного периода характерно уменьшение доли коллективных преступлений с 49% в 1874 г. до 36% в 1913 г., что, возможно, свидетельствует о развитии индивидуализма среди профессиональных преступников, которые долгое время строили свои отношения на общинных основаниях не только в тюрьме, но и на воле.

Число осужденных изменялось также в основном параллельно с другими показателями преступности. Минимальный уровень количества осужденных на 100 тыс. населения наблюдался в 1840—начале 1850-х гг., а максимальный — в 1911—1913 гг. Отметим, что число осужденных было постоянно меньше числа преступлений и подсудимых. Это указывает на то, что процент оправданных имел тенденцию увеличиваться. Если после судебной реформы 1864 г. большой процент оправданных можно объяснить либеральными настроениями, господствовавшими в обществе и соответственно в суде присяжных, то как объяснить еще более низкий процент осужденных и, значит, более высокий процент оправданных до эмансипации? В 1803—1860 гг. было оправдано до 52% подсудимых. Два фактора помогают объяснить этот феномен. Во-первых, полиция до 1860-х гг. имела склонность и широкие права арестовывать мало-мальски подозрительных в совершении преступления лиц, действуя по принципу — лучше задержать невиновного, чем упустить виновного. Правило освобождения задержанного через короткое время, если ему не предъявлялось обвинения, не действовало. Отсюда число преступлений было неадекватно числу задержанных, а значит, и подсудимых. Во-вторых, институт профессиональных следователей возник в России только в 1860 г. и достиг заметного прогресса в последней трети XIX—начале XX в., что сказывалось на раскрываемости преступлений, на возможности собрать достаточно улик, чтобы доказать виновность подозреваемого. Вместе с тем низкий процент осужденных доказывает, что судьи стремились объективно подходить к делу: при отсутствии достаточного количества улик они оправдывали подозреваемого. Это говорит о том, что закон и правосудие, хотя и не в таком цивилизованном виде, как на Западе, не были пустым звуком ни в дореформенной, ни в пореформенной России.

Наши представления о преступности в России значительно расширяются при раздельном анализе данных о крупной и мелкой преступности (табл. VIII.7—VIII.8). По закону вынесение окончательного приговора по мелким уголовным делам в дореформенный период входило в компетенцию судов первой инстанции, а в пореформенный период — мировых судов (в 1864—1889 гг.) и равных им судов (в 1889—1912 гг.); вынесение окончательных приговоров по крупным уголовным делам являлось в дореформенный период прерогативой судов второй инстанции, а в пореформенный период — окружных судов и уголовных палат. В соответствии с тем, в каком суде принималось окончательное решение по правонарушениям, и произведена их классификация на крупные и мелкие. Принятый критерий не позволяет провести классификацию преступлений абсолютно точно. Существовали некоторые изъятия и отклонения от правила, например, до 1864 г. все уголовные дела, которые касались лиц, находившихся на государственной или общественной службе, начинались сразу в судах второй инстанции. После 1864 г. некоторые мелкие уголовные дела рассматривались в окружном суде без присяжных заседателей или уголовном суде без сословных заседателей. Несмотря на приблизительность разделения всех уголовных дел на крупные и мелкие по указанному критерию, оно все же помогает углубить наше понимание динамики преступности. В криминальной статистике принято считать, что данные о тяжких преступлениях точнее отражают общую динамику преступности, чем данные о мелких преступлениях, по трем причинам. Во- первых, номенклатура крупных преступлений изменяется значительно медленнее во времени сравнительно с номенклатурой мелких преступлений. Во-вторых, тяжкие преступления практически всегда противоречили общественному правосознанию и вызывали репрессивную общественную реакцию во всех слоях общества, в то время как мелкие правонарушения в определенной социальной среде могли не рассматриваться как преступления, что находилось в противоречии с законом, но в полном согласии с обычаями. Например, в крестьянской и мещанской среде такие деяния, как мелкие кражи, оскорбления, побои и другие, согласно обычному праву, долгое время не считались преступлениями, не сопровождались иском в суд и потому не привлекали внимания правоохранительных органов. В-третьих, со временем к преступным деяниям уголовный кодекс стал относить действия, которые прежде таковыми не считались, например нарушение рабочего законодательства, санитарных законов, пьянство, хулиганство. Изменение в соответствии с законом номенклатуры преступлений, а также развитие общественного правосознания, которое все большее число деяний, прежде не считавшихся преступными, начинает относить к числу преступных и заслуживающих репрессии, приводят к росту главным образом мелкой преступности. В результате данные о крупной преступности показывают динамику преступности по традиционной номенклатуре преступлений, а данные о мелкой преступности — динамику преступности по всей номенклатуре преступлений, традиционных, и «новых», которые стали считаться законом, обычным правом и общественным правовым сознанием преступлениями.

Как показывают данные табл. VIII.6—VIII.8, крупная и мелкая преступность изменялись в целом параллельно друг с другом и достаточно согласованно с общим уровнем преступности. Минимальный уровень обоих видов преступности наблюдался в середине XIX в., максимальный — в 1913 г. Доля раскрытия мелких правонарушений была выше, чем крупных, по крайней мере в конце XIX—начале XX в. — 75% против 51% в 1911—1913 гг. Однако все показатели мелкой преступности росли в 1803—1860 гг. медленнее, а 1861—1913 гг. существенно быстрее, чем показатели крупной преступности, в результате чего в 1911—1913 гг. индекс мелких преступлений составил 297, крупных — 278, или в 1.07 раза выше, индекс уголовных дел — соответственно 553 и 341, или в 1.62 раза выше, индекс подсудимых — 645 и 273, или в 2.36 раза выше, индекс осужденных — 589 и 258, или в 2.28 раза выше. Следовательно, в дореформенный период репрессия (не регистрация!) против мелких правонарушителей росла медленнее, чем репрессия против крупных преступников, а в пореформенный период — быстрее. К 1913 г. вероятность привлечения к суду за мелкое правонарушение в 2.36 раза превосходила вероятность привлечения к суду за крупное преступление (не вероятность регистрации правонарушения, а именно вероятность привлечения к суду). Кроме того, после эмансипации ощутимо возросла вероятность привлечения к судебной ответственности за мелкое правонарушение: в 1850-е гг. только 74% (55:74 х 100=74) мелких правонарушителей получали приговор, в то время как в 1911 — 1913 гг. — 95% (258:273x100=95), и вероятность предстать перед судом в начале XX в. возросла в 1.27 раза [(74:81):(645:553)= 1.27]. Приведенные данные позволяют сделать два важных вывода. Рост преступности в пореформенной России произошел главным образом (примерно на 93%) за счет традиционных видов правонарушений и лишь на 7% — за счет деяний, которые закон или граждане стали считать преступными после эмансипации, поскольку различие в росте крупной и мелкой преступности составило всего 7% (297:278х100=107) для всего изучаемого времени. Таким образом, увеличение всех показателей преступности, зафиксированной Министерством юстиции в пореформенной России, не было результатом улучшения регистрации мелких правонарушений, а отразило действительный рост криминального поведения. Второй вывод состоит в том, что правовое сознание рядовых граждан после реформ 1860-х гг. претерпело более важные метаморфозы, чем уголовный кодекс, поскольку репрессия за мелкие и отчасти «новые» преступления обгоняла рост их числа, а репрессия за крупные

традиционные преступления отставала от роста их числа.

Такой рисуется динамика преступности в России за XIX—начало XX в., если допустить, что данные о преступности за 1803—1913 гг., несмотря на судебную реформу 1864 г., можно объединять в один динамический ряд. Если же полагать, что судебная реформа 1864 г. разделила дореформенную и пореформенную эпохи на два несопоставимых с точки зрения уголовного права процесса и учета преступности периода и что данные о преступности за 1803—1913 гг. следует разделить на два динамических ряда — 1803—1860 гг. и 1865—1913 гг., то все равно сделанные наблюдения не теряют силы, а лишь корректируются. Годы изменения тенденции в динамике преступности и колебания уровня преступности по десятилетиям и царствованиям, исключая царствование Александра II, остаются теми же, корректируется лишь общее изменение преступности в пореформенное время и соответственно за 111 лет в целом. Рассмотрим это на примере анализа числа следствий, или зарегистрированных преступлений (табл. VIII.6). С 1803—1808 гг. по 1851—1860 гг. число зарегистрированных преступлений на 100 тыс. человек населения уменьшилось в 1.05 раза, а с 1861—1870 гг. по 1911—1913 гг. увеличилось в 1.98 раза, следовательно, за все изучаемое время уровень зарегистрированной преступности увеличился примерно в 1.89 раза. Рассматривая 1803—1913 гг. как единый динамический ряд, мы констатировали, что число зарегистрированных преступлений за 111 лет возросло в 2.9 раза. Разница объясняется тем, что при втором подходе рост преступности в 1860-е гг. относится на счет судебной ре- формы, а не изменений в характере самой преступности. Но такое предположение некорректно, по крайней мере в отношении крупной преступности, поскольку судебная реформа могла повлиять на уровень мелкой, а не тяжкой преступности. Число же крупных преступлений на 100 тыс. человек населения за 1803—1913 гг. увеличилось в 2.8 раза, что ближе к результатам анализа в соответствии с первым, а не вторым подходом. Объединяя результаты обоих подходов, можно сказать, что рост числа зарегистрированных преступлений за 111 лет находился в интервале от

1.9 до 2.9 раза, или преступность возросла примерно в 2—3 раза. По аналогии, за 1803—1913 гг. число уголовных дел на 100 тыс. населения увеличилось 2.2—3.8 раза, число подсудимых на 100 тыс. населения — в 3—4.4 раза, число осужденных на 100 тыс. населения — в 4.2—5.1 раза. В целом уровень преступности за 111 лет увеличился в 3—4 раза.

Большой ценностью являются данные о структуре преступности, которые позволяют получить представление об объекте противоправных деяний и косвенно

— об их целях (табл. VIII.9). Самое важное изменение в структуре преступности состояло в том, что до эмансипации преобладающее число преступлений (69%) было направлено против государственной собственности, против законов, ограничивающих личную инициативу, вследствие чего они носили как бы антигосударственный характер и официально назывались преступлениями против порядка управления. За редчайшими исключениями, правонарушители не имели в виду свержение существовавшего государственного строя и изменение общественного порядка; по-видимому, они просто тяготились многочисленными ограничениями частной инициативы. Сразу после отмены крепостного права доля такого рода преступлений резко упала и в 1874—1883 гг. составила всего 14% всех преступлений, в 1909—1913 г. — 12%.

Среди «антигосударственных» и «антиобщественных» преступлений преобладали покушения на государственную собственность, главным образом леса, служебные преступления и нарушения многочисленных уставов. На долю преступлений, направленных против частных лиц, приходился до эмансипации всего 31% всех преступлений, а после — от 81 до 92%. Особенно быстро росло число преступлений против собственности частных лиц: в 1909—1913 гг. на их долю приходилось 55% всех преступлений. Таким образом, после реформ 1860-х гг. объект преступлений изменился — место общественного и государственного порядка заняли частные лица, прежде всего их собственность. Это свидетельствует о том, что центр интересов сотен тысяч правонарушителей и, вероятно, всего населения в целом переместился с государства на личность и ее собственность.

Данные о структуре наказаний за 1834—1913 гг. дают представление об изменении тяжести судебных приговоров (табл. VIII. 10): доля уголовных наказаний в 1834—1860 гг. уменьшилась на 1%, а доля исправительных наказаний увеличилась на 1%. Более существенные изменения произошли в структуре исправительных наказаний: доля более суровых наказаний (до тюремного наказания включительно) уменьшилась на 5%, а доля мягких наказаний (арест и др.) возросла на 6%. В 1860—1883-х гг. происходил обратный процесс: доля уголовных наказаний возросла на 4.7%, а доля исправительных наказаний на столько же уменьшилась. В структуре исправительных наказаний также произошли изменения в пользу более суровых наказаний: их доля повысилась на 17.7%, в то время как доля мягких наказаний уменьшилась на 22.4%. Поскольку это важное изменение в структуре наказаний началось до судебной реформы, можно предположить, что сама по себе реформа не была причиной этих перемен, а только их ускорила. В следующее двадцатилетие, 1884—1904 гг., вновь наблюдалось смягчение репрессии: доля уголовных наказаний уменьшилась на 6.3%, а доля исправительных наказаний на столько же увеличилась. В структуре исправительных наказаний также произошли изменения в пользу более мягких приговоров. Во время революции 1905—1907 гг. суровость приговоров несколько возросла, после революции эта тенденция продолжалась: доля уголовных наказаний поднялась к 1908—1913 гг. на 2.2%, а доля исправительных наказаний на столько же уменьшилась без существенных изменений в их структуре. Таким образом, п?