Реферат: Российское Просвещение в эпоху Екатерины 2
таковым образом, европейская концепция монарха как распорядителя всеобщего блага приводит в России к беспрецедентной сакрализации царя со времен Алексея Михайловича и характеризует весь императорский период российской истории.
Развитие правительского культа имело решающее значение для построения и формирования образцов XVIII века. Конкретно этот культ оказывается тем камнем, который обеспечивает синтез двух совсем разнородных традиций, формирующих русскую культуру XVIII века. Это, с одной стороны, обычная российская духовность, а с другой – рационалистическая культура евро абсолютизма.
Поскольку петровская государственность вводит перевоспитание населения в число важнейших политических задач, этот синтез преобразуется в основное идеологическое задание, полученное культурой от преображенной империи.
главные моменты новой гос идеологии, мифологии страны и правительского культа врастают в самую ткань русского самодержавия /24,с.667 /,- Полагает Живов В. М.. Они сохраняют свою полную значимость к началу екатерининского царствования и составляют тот мифологический фон, на котором вырастают екатерининские начинания. Как строитель нового мира и Мессия, российский монарх был заинтересован в самых радикальных для собственного времени идеях. В России XVIII века отсутствовала непосредственная связь меж идеологией страны и настоящим механизмом государственного управления. Примером может служить тот факт, что в 1767 г.
Екатерина издает свой известный «Наказ», в большей собственной части воспроизводящий суждения Ш.Л.Монтескье, Ч.Беккариа и остальных энциклопедистов. Как пишет в собственной работе Живов В. М.: «В одной из статей
«Наказа» говорится, что «В России Сенат есть хранилище законов», а в другой статье за Сенатом закрепляется право «представляти, что такий-то указ противен Уложению, что он вреден, темен, что нельзя по одному изполнить»
/24, с. 669/. Под «Уложением» предполагаются тут главные законы, таковым образом, оказывается, что российское самодержавие самым просвещенным образом ограничивает себя главным законом. Никакого Уложения в России XVIII века не было, и за все время екатерининского царствования Основной закон так и не успели составить. «Наказ», будучи самым прогрессивным в России по содержанию юридическим монументом XVIII-го столетия, был совместно с тем законодательной фикцией, не имевшей никакого практического значения; этот факт общеизвестен и многократно анализировался исторической наукой.
«Наказ», как и вся идеология страны, входил в мифологическую сферу и выполнял мифологическую функцию, он был атрибутом монарха, устанавливающего всеобщую справедливость и созидающего гармонию мира.
В этом мифологическом действе императрица была хотя и основным, но отнюдь не единственным участником, его действующими лицами становились все, кто приближался ко двору.
Существовали определенные точки зрения отрицания российского Просвещения, недооценку его функций и это имело давнюю традицию.
Г.Г. Шпет в собственной статье «Очерк развития российской философии» утверждал, что в России не было ни собственной просветительской философии, ни фактически собственного просвещения. Он полагал, что российское Просвещение не стало, как это обязано было быть, движением к наукам и фактически знаниям. Оно, по его утверждению, явилось идеологическим оправданием социально-бюрократического рвения части российского общества к чинам и жизненным благам. Отрицание российского Просвещения мотивировано ошибочным пониманием философом того, что
«… Россия вообще прошла свой культурный путь без творчества» /14, с.
252/. непременно, с таковыми полными отрицаниями российского Просвещения и его социокультурных итогов согласиться тяжело, так как конкретно в XVIII веке сформировался особенный статус российской интеллигенции, побуждающий её к нравственно-просветительской деятельности.Унификация российской интеллигенции, к которой прибегает Г. Г. Шпет, не возможны, у нее свое предназначение и своя государственная специфика.
Ограничения социокультурной энергии и культурного потенциала российского
Просвещения было предпринято в статье М.С.Кагана «чем же был XVIII век в истории российской культуры», он выделил две ипостаси российской культуры, которые обусловили формирование двух различных по значению и культурно - просветительской наполненности, центров: петербургского и столичного.
Социокультурное пространство Просвещения, на его взор, исчерпывается
Петербургом. На долю Москвы он относит традиционалистское сопротивление
«новому», неприятие рационализма и Просвещения в широком смысле этого слова. Он говорил, о глубочайшем расколе в российской культуре, о несоединимости двух её начал, воплощенных Москвой и Петербургом. Может быть, правильнее было бы говорить о разной степени вовлеченности российских людей в процесс просветительского преобразования, о проявленности «Московского» и
«Петербургского» человека в культурном пространстве Просвещения, о специфике самоопределения в системе смыслов, ценности и значений эры. Но в каждом человеке происходило постепенное скопление «просвещенного» потенциала, позже в человеке возникает и то состояние «культурного напряжения», которое принуждает его действенно определяться во времени и пространстве эры. И не постоянно это самоопределение было оппозиционным по отношению к основной тенденции развития.Просвещения как явление человеческой самоорганизации, движущая сила, не может однозначно классифицировано либо разведено по «географическим» локальным пространствам.
В. М. Живов в статье «Государственный миф в эру Просвещения и его разрушения в России конца XVIII века» писал, что «культура российского
Просвещения была гос культурой, непосредственным воплощением варианта гос мифологии, …мифологическим действом гос власти» /24, с. 670/. И поэтому вполне закономерно автор приходит к выводу: «Русское Просвещение – это мираж. Одни деятели российского
Просвещения искренне верили в его действительность, остальные были его невольными участниками, но это не меняло его мифологического существа» /24, с. 671/
.Нам представляется это утверждения не совершенно справедливым. Наличие самих исключений безизбежно разрушает предлагаемую автором цельность состояния
«миражности» российского Просвещения; В.М. Живов в значимой мере сузил хронологические рамки эры Просвещения; автор неправомерно оценивает просветительскую энергию и культурный ареал той самой гос идеологии, которую он признает в качестве реальной силы исторического движения движения России; понятие «миражности» связано с семантикой призрачности, иллюзорности. Если же признать справедливой основную мысль автора статьи, то нужно признать весь российский XVIII век глобальной мифологической гос иллюзией, «не-бытием». На наш взор нужно держать в голове, что всякие идеи имеют под собой действительную силу, владеют энергетикой, вовлекающей людей в свою культурную сферу. Процесс распространения просветительских идей – процесс реальности. Кроме этого, следует иметь в виду, что в мифологическое действо гос власти вступал человек, уже владеющий новым типом сознания, верящий в преобразовательную силу разума, знания, наук, закона и сознательно выстраивающий свою жизнь как служение отечеству и общему благу. Необыкновенную модель формирования вида жизни, типа поведения либо деятельности содержат
«Записки» Екатерины II.
Как отмечал К. Масон, что все «язвы и злоупотребления» в её царствования не бросали черной тени на «личный характер данной государыни.
Она казалась глубоко человечной и великодушной. Все те, кто к ней приближались, испытывали это; все те, кто узнавали её близко, были восхищены чарами её разума … её обманывали, её обольщали, но она никогда не была под игом господства. Её деятельность, правильность вида жизни, её умеренность, её мужество, её постоянство даже её трезвость – таковые моральные свойства, которое было очень несправедливо приписать лицемерию»
/55, с. 38/.
Но оценивая плоды правления Екатерины II в целом (а в XVIII века она оставалась на троне дольше, кто-или чем из коронованных особ), приходим к выводу, что то была эра славы и могущества России, закрепившей за собой статус великой державы. Как признается Екатерина II в собственных «Записках», что рано либо поздно «станет самодержицей русской империи», и шаг за шагом, с замечательной последовательностью, шла к данной цели. Таковая задачка была в тех обстоятельствах под силу, пожалуй, лишь её характеру /34, с.30 /.
Екатерина совсем последовательно и целенаправленно шла к тому, чтоб слыть «просвещенной монархией» и добивалась этого своим трудом и терпением.
её государственная политика приобретала охранительный характер, тем самым как писал В.М. Живов: «Эмансипация культуры освободила тут большой религиозно-мифологический потенциал, который до этого всего – в российском
Просвещении – был отнесен к государству и монарху как устроителем космической гармонии на земле …».
1.2 Идеологемы просвещенного абсолютизма, и просвещенной монархини в
российской культуре второй половины ХVIII века
Популярной в обществе становится мысль воспитания просвещенного монарха
– гражданина через науки и искусства. На первом витке публичного развития складывались идеи «философа на троне» как идеального правителя и
«просвещенного абсолютизма» как идеальной гос системы.
Формирование и пропаганда просветительских идеологем становится прерогативой гос идеологии и сударя, как бы ранее ставшим пресвященным, «философом на троне». Функции просвещенного учителя нации переходят к монарху, он задаёт и просветительскую конфигурацию
«проводникам» - подданным, слугам отечества, определяя статусное положение дворянства.
Явные и скрытые парадоксы просвещенного екатерининского века, его внутренняя раздвоенность постоянно интриговало российское публичное сознание.
Вспомнить хоть А.С. Пушкина Екатерина для него, с одной стороны - «Тартюф в юбке и короне», с другой – мудрая матушка – государыня «Капитанской дочки». Но тем не менее как моделировал Карамзин: российский люд никогда не ощущал себя так счастливо, как в годы царствования Екатерины» /40, с.4 /.
Екатерина соморекламировала, самоутверждала себя в качестве просвещенной монархии. Она была честолюбива так, что с первых дней собственного пребывания в России готовилась стать российской самодержицей, воспитывала себя в уважении к российским нравам, обычаем, российской истории.
сходу сроднившись с новым отечеством, жадно самоучкой впитывая всесторонние знания и изучая все касающееся России, она самодержавно правило столь расширившейся в её царствования империй. Особенности её характера, наружность и её данные помогли стать императрицей. Вот как обрисовал её К. Рольер: «Приятный и благородный стан, гордая поступь, очаровательные черты лица и осанка, повелительный взор, все освещало в ней великий характер» /55, с.32 /.
Характер Екатерины, её рвения, духовные запросы и потребности с самого начала были другими, чем у её супруга. За семнадцать лет, прошедшие с приезда в Россию до восшествия на престол, она постаралась и смогла приблизить к себе людей, которые помогли в дальнейшем. Довольн рано
Екатерина пристрастилась к чтению и скоро от французских романов перешла к трудам философов – просветителей – тех, кто были в то время властителями дум образованной Европы. Как писал лорд Бекингхэмилер «От природы способная к всякому умственному и физическому совершенству, она вследствие вынужденно замкнутой ранее жизни, имела досуг имела развить свои дарования в большой степени, чем обыкновенно выпадает на долю сударям, и заполучила умение не лишь пленять людей в веселом обществе, но и находит наслаждение в более серьезных делах» /55, с.33 /.
Екатерина Вторая занималась самообразованием, хотела себя просветить и делала все, чтоб стать «просвещенной монархиней», она сформировывает свой стиль, для того, чтоб стать Великой императрицей и быть прототипом эры.
Английский посланник Уильямс так обрисовывает Екатерину в 1755 году: «Как лишь она приехала сюда, то, начала всеми средствами стараться приобрести любовь российских. Она совсем прилежно обучалась их языку и сейчас говорит на нем в совершенстве. Она достигла собственной цели и пользуется тут большой любовью и уважением. Её наружность и обращение совсем привлекательны. Она владеет большими познаниями российского страны, которое составляет предмет её самого ревностного исследования. Ни у кого нет столько твердости и решительности» /23, с.8 /.
Читала она и труды по истории Англии, Франции, сочинения узнаваемых юристов и экономистов. Потом, уже став императрицей, она и сама занялась сочинительством. Её перу принадлежат пьесы, статьи, сказки, воспоминания, работы по истории, языкознанию. И это кроме разнообразной переписки, которую на протяжении много лет вела с бессчетными русскими и иностранными корреспондентами, а так же работы над законопроектами.
совместно с тем увлекаясь «возвышенными» идеями, Екатерина никогда не пренебрегала реальностью, вполне земными интересами. Ради сохранения власти она была готова жертвовать хоть какими принципами и философскими идеями.
При этом за годы пребывания на вторых ролях она стала опытным царедворцем, отлично разбиралась в людях, знала психологию, умела употреблять их достоинства и недочеты, научилась угождать, нравиться. Многие мемуаристы отмечали, что Екатерина была прелестной собеседницей, умела выслушивать и принимать нужные идеи, приспосабливая их для собственных нужд. Императрица не была безразлична к лести, но принципиальные посты при ней получали до этого всего те, кто владел необходимыми знаниями и способностями.
В течение многих лет, она упорно завоевывала симпатии собственных будущих подданных. Потом в собственных воспоминаниях она признавалась: «Вот рассуждение, либо, вернее заключение, которое я сделала, как лишь увидела, что твердо основалась в России, и которое я никогда не теряла из вида не на минуту:
- нравиться великому князю;
- нравиться императрице;
- нравиться народу.
Признаюсь, что когда я теряла надежду на фуррор в каком-или пункте, я удваивала усилия, чтоб выполнить другие два, и, следовательно, я думаю, что достаточно отлично исполнила свою задачу» /27, с.12/. Эти еще в юности интуитивно обретенные опытные установки Екатерина совершенствовала всю следующую жизнь.