Реферат: Русская сатира и юмор второй половины XIX – начала XX века

Ах, жизнь полна суровости,

Заплачешь над судьбой:

Единственные новости —

Парад и мордобой.

Поэт, пришедший к этому смешному и грустному выводу, был до того скромен, что даже стеснялся быть собой, а потому нацепил на себя маску распоясавшегося, наглого обывателя. Вместо того, чтобы держать объект сатиры на расстоянии, соорудить из него какого-нибудь Козьму Пруткова или генерала Дитятина, он нацепил его маску на самого себя. Он вложил в него не чужую, не придуманную, а свою собственную душу. В сатирический образ — собственную душу!

Он смеялся над тем, чего следовало бояться. И смеялся тогда, когда было совсем не смешно. А когда было смешно — не смеялся.

Он ушел из «Сатирикона», который не решался больше смеяться над несмешным, предпочитая смеяться над смешным,— что подходит юмору, но никак не сатире. Задача сатиры — несмешное делать смешным. Даже страшное делать смешным.

Вероятно, он и тут не был собой, потому что совсем не боялся страшного.

И когда он ушел на войну — маленький, тщедушный, самый невоенный из всех сатириков, может быть, за все времена,— причем ушел добровольцем, — разве он был собой? Он был солдатом, героем — но только не собой.

Потом, в эмиграции, вдали от себя, потому что себя он оставил в России, он, конечно, не был собой. Там, вдали от себя, он вспоминал свою жизнь, свою литературную работу. Она начиналась в Житомире, где его выгнали из гимназии и приютили в плохой провинциальной газете, которая платила своим сотрудникам не деньгами, а контрамарками в плохой провинциальный театр. Ему всю жизнь платили чем-то не тем, словно не ему, а кому-то другому. Потому что он стеснялся быть собой.

Он жил в эмиграции, оставаясь при этом в России. И однажды, проходя по чужой, заграничной улице, он бросился тушить чужой, заграничный пожар. Разве он был пожарником? Он был всего лишь случайный прохожий. Но он помог погасить пожар.

Л потом пришел домой и умер.

Не дома, конечно, потому что шил он в чужой стране.

Но умер он по-настоящему.

Его звали Саша Черный. Кто-то мог бы подумать, что оп и тут не был собой, потому что это был его псевдоним, а настоящее имя — Александр Михайлович Гликберг. По все знали его как Сашу Черного. И только под этим именем он мог быть собой. И русская девочка в нерусской стране спросила у писателя Куприна: «Это правда, что больше нет моего Саши Черного?»

Но Куприн ей ответил, что ее Саша Черный есть, потому что человек умирает, как умирают листья на дереве. А само дерево остается, и Саша Черный будет еще долго жить, потому что сделанное им сделано навсегда и овеяно юмором, который сам по себе бессмертен.

Заключение

Бессмертен юмор. И тем бессмертной, чем трудней и смертельней времена, чем неблагоприятней они для юмора.

А они бывали весьма неблагоприятными. Потому что доля шутки — доля правды.

И бывало шутке трудно, и бывало невесело. Как правде.

И запрещали ее, и гнали, и преследовали. Как правду.

И отправляли в ссылку, и заточали в крепость. Как правду.

И притесняли, третировали, зажимали ей рот.

Времена ведь как люди: они любят посмеяться лад другими временами, но не терпит смеха над собой. Время Щедрина охотно смеялось над временем Гоголя, время Чехова — над временем Щедрина. И даже заявляло, что ему нужны Щедрины. Не Чеховы, не Аверченки, а именно Щедрины.

И оно их имело. Потому что и Гоголь, и Чехов, и Щедрин смеются и над грядущими временами. Какое время ни наступит, сатирики прошлого смеются и над ним.

Вот почему юмор бессмертен.

Когда у старика Демокрита спросила, как он понимает истину, он ответил коротко:

— Я смеюсь.

Список использованной литературы

1. Бухов А. Антология сатиры и Юмора России XX века. – М.: Том 40. Эксмо, 2005. – 672 с.