Древний этот городок, обычно тихий, шумел в ту пору балами. Здесь стоял уланский полк, помещики съезжались со всей округи с дочерьми: где же искать женихов, как не среди бравых улан!

Не зря хвалили Пушкину Старицу: она была и впрямь хороша — и древностью корня своего, и событиями историческими, и строениями знатными — церквами, монастырями...

Предание гласит, что первыми в эти места пришли в 1110 году два инока из Киево-Печерской лавры — Трифон и Никандр. Здесь, у Волги, поставили скромную часовню. От них и пошла Старица.

Была она и безвестным городком, поднявшимся с годами на торговом промысле, коему река способствовала; была и столицей удельного княжества.

При Иване Грозном обзавелась каменными храмами. В Ливонскую войну находилась здесь царская ставка.

Под сводами Успенского собора упокоился прах первого русского патриарха Иова, впавшего в немилость во времена Лжедмитрия I и сосланного за строптивость на свою родину, в Старицу... Много еще всякого видел этот городок, и поныне чарующий глаз своей редкостной красотой.

Пушкина ждали. Прасковья Александровна сняла для своей семьи целый дом, где ему отвели комнату. Был здесь и Алексей Вульф, приехавший несколько недель назад и уже изрядно скучавший в провинции.

Его «Дневники» помогают воскресить атмосферу, в которую окунулся

поэт.

«В крещение приехал к нам в Старицу Пушкин... Он принес в наше общество немного разнообразия. Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним заключил я оборонительный и наступательный союз против местных красавиц, отчего его прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокиту Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны. Мы имели только одно удовольствие бесить Ивана Петровича; образ мыслей наших оттого он назвал американским».

Пушкин в самом деле не задержался в Старице. Но, прежде чем уехать, захотел навестить своего старого знакомого Ивана Ермолаевича Великопольского, имене которого – Чукавино – находилось всего в нескольких верстах от Старицы. Надо было уладить досадную их размолвку, случившуюся весной прошлого года…

В январе 1829 года Пушкин приехал в имение к Великопольскому, там его приняли радушно. Великопольский уговорил гостя переночевать в Чукавине. Постелили ему на втором этаже, в малой гостиной, окна которой выходили в парк.

Утром Пушкин вернулся в Старицу, чтобы проститься с Прасковьей Александровной, которая решила остаться здесь еще на неделю. Она захворала, а здесь доктора были под рукой. Молодежь собралась в дальнюю дорогу. Пушкин и Алексей Николаевич Вульф сели в одни сани. Ехали веселые, еще не остывшие после праздников.

Торжок.

Торжок той поры был знаменит на всю Россию. Возник этот город на древнем торговом пути «из варяг в греки», откуда и пошло его название. Потом, когда пришла в упадок водная

система, соединявшая север страны с центром, пошла через Торжок «государева дорога», связавшая две столицы. Город рос и процветал за счет извоза, ремесел, торговли. Особенно много было здесь ямщиков. Иные из них держали постоялые дворы, трактиры, гостиницы для проезжающих.

Самым знаменитым заведением подобного рода слыл трактир Евдокима Пожарского. Предприимчивый извозчик из местных крестьян, разбогатев, построил в самом центре Торжка роскошное по тем времнам двухэтажное здание придорожной гостиницы. Денег он не пожалел, ни на постройку ампирного особняка, ни на содержание трактира. После смерти Евдокима заведение перешло дочери его Дарье. Она приумножила славу трактира своим кулинарым талантом и гостеприимством.

Здесь, у Пожарского, чаще всего и останавливался Пушкин, проезжая из Петербурга в Москву и обратно. Он отдавал должное искусству предприимчивой ямщички, о чем можно судить по его «путеводителю».

Есть и другие тому подтверждения. Летом 1833 года поэт остановился в Торжке, когда ехал по своим делам в Ярополец. Потом, вспоминая эту поездку, писал жене:

«Забыл я тебе сказать, что в Яропольце (виноват, в Торжке) толстая M-llePojarsky, та самая, которая варит славный квас и жарит славные котлеты, провожая меня до ворот своего трактира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самого такая красавица, что я, встретя ее, ахнула».

Дарья Евдокимовна держала в нижнем этаже своего заведения мелкие торговые лавки, где можно было купить изделия местных умельцев,

славившихся золотым шитьем, подобного которому не было во всей России. Искусные руки торжокских мастериц украшали затейливым швом пояса и головные уборы, скатерти и кафтаны...

Пушкина изделия местных мастериц приводили в восторг. Сколько было в них затейливой выдумки, сколько умения! Золотая рукотворная сказка—да и только!

Приезжая в Торжок, Пушкин часто навещал дом, стоявший неподалеку от трактира Пожарских, на той же Ямской улице, у крутого берега Тверцы. Деревянный этот особняк, с просторным двором и садом, принадлежал Петру Оленину, сыну А. Н. Оленина

Здесь всегда радушно встречали дорогого гостя, ставили на стол диковинный самовар яйцевидной формы, темно-коричневого цвета. Он напоминал этрусскую вазу. Позолоченный кран самовара был сделан в виде головы орла. Пушкин, садясь за стол, просил у хозяйки разрешения самому налить в стакан, чтобы повернуть голову орла.

Славился Торжок не только своими ремеслами, но и «знатными строениями», многие из которых были воздвигнуты по проектам выдающегося русского зодчего, уроженца здешних мест Николая Александровича Львова.

Однако на этот раз Пушкину некогда было любоваться красотами Торжка, он снова отправился в путь искать вдохновения.

Павловск

Приехали под вечер. Дом Павла Ивановича вскоре наполнился веселым гомоном. Накрывали на стол, несли из комнат стулья, зажигали свечи. Пахло духами и пудрой. Степенная Фридерика Ивановна встречала гостей, с каждым целовалась.

Быстро летели дни в Павловском. Утрами ездили на зайцев. Впрочем, скорее для прогулки, нежели для охоты. Скакали по заснеженным полям, доезжали до Бернова и Малинников. Вечерами танцевали, устраивали забавные игры, дурачились, словно дети. Пушкин прилежно исполнял взятую в Старице роль Мефистофеля. И только спокойный, флегматичный Павел Иванович сидел обычно в стороне, взирая с мудрой улыбкой на «игры младости». Александр Сергеевич в шутку задирал его:

— На Павла Ивановича упади стена, он не подвинется, право, не подвинется.

— У меня, батенька, стены крепкие,—отвечал добродушный хозяин,—век простоят—не повалятся, ежели только вы их своими забавами не обрушите.