Реферат: Ж. Лабрюйер о характерах людей
Введение
1. Историческое развитие нравственных норм и морали
2. Реалистическое изображение человека
Заключение
Литература
Введение
В новое время (от XVI – XVIIвв. до начала XX в.) капиталистическая экономика распространилась по всему земному шару, а вместе с ней — буржуазный уклад жизни и рациональное сознание западного человека. Социально-политические рамки Нового времени более или менее ясны. Хронология ментальной истории рисуется не столь четко.
Главные события эпохи — политические революции, промышленный переворот, появление гражданского общества, урбанизация жизни — запечатлены для нас в галерее портретов отдельных людей и человеческих групп. Как и любая эпоха, Новое время показывает громадное разнообразие психической жизни. Исторической психологии еще только предстоит освоить это эмпирическое богатство, обобщить и дать описание Человека экономического, либерального, консервативного или революционного сознания, типов буржуа, крестьянина, интеллигента, пролетария, психологически проанализировать важные события периода. Подступиться к громадному материалу последних веков хотя бы только европейской истории нелегко. Поэтому тема реферата является актуальной в том плане, что произведение Ж. Лабрюйера «Характеры» представляет собой иллюстрацию жизни в переломный период перехода из одной общественной формации в другую.
Эта эпоха разобрана науками о современном человеке, что выражается уже в обозначениях периода: капитализм, буржуазное общество, индустриальная эпоха, время буржуазных революций и движений пролетариата.
От социологии психолог получает нужные ему сведении о строении социума и порядке функционирования его индивидуального элемента, о социальных общностях, институтах и стратификациях, стандартах группового поведения, известных под названием личностных ориентации, социальных характеров, базисных типов личности, о мировоззренческих ценностях, приемах воспитания и контроля и других социальных инструментах, непрерывно кующих общественную единицу из задатков Ното 5ар i еп s .
Исторической психологии близки усилия исторической социологии показать человека в изменчивом, но исторически определенном единстве социальной жизни. Указанный раздел социологии рассматривает типы коллективных структур во времени, в том числе характерные формы отношений индивидов между собой, а также с общественными институтами. Вариант исторической социологии, смежный с исторической психологией, предложен немецким ученым Н. Элиасом (1807—1989) в книге «О процессе цивилизации. Социо-генетическое и психогенетическое исследование». Автор трактует правила бытового поведения не столько как ограничения, накладываемые на личность, сколько как психологическое существо последней.
Для того, чтобы перейти от исторической социологии к исторической психологии, требуется рассматривать человека не как элемент социального целого, но как самостоятельную систему, включающую подструктуру социальных отношений. Слиянию же двух соседних областей исследования способствует укорененность макросоциального (раннего социологического) мышления в науках о человеке.
Личность есть совокупность общественных отношений или коллективных представлений, основы ее сознания состоят из усвоенных норм изнаний, поэтому сознание изменяется до этих основ при соответствующих воздействиях извне и преобразованиях социальной среды. Метафору, идущую от новейшего естествознания, подхватывают микросоциология и отчасти — понимающая психология. Первая (ее создатели — Ж. Гуревич, Дж. Морено) нащупывает «вулканическую почву» социальности в элементарных притяжениях между участниками малых групп, вторая (основатель — М. Вебер) определяет социальность с точки зрения исследовательского прибора, т. е. познающего индивида, его опыта, ценностей. Веберовская социология тяготеет к психоанализу — доктринам, выносящим природу человека за пределы макросоциальных законов, она осуществляет функцию критики социологической классики. Обобщения ученого, по терминологии Вебера, — идеальные типы, логически выстроенные определения аспекта социальной действительности, теоретические эталоны при описании эмпирического материала.
Психолог пользуется схемами, дающими разметку социального пространства. В масштабе общественных макроявлений человек предстает миниатюрным осколком социума. Между тем сам человек выступает для социальности моментом непредсказуемости и свободы. Социология возникает, когда масса норм и представлений отделяется от непосредственного общения и закрепляется в государственных, хозяйственных, частно-правовых сводах и регламентах гражданского общества. В противовес феодально-кастовому праву исключений и привилегий, либеральные демократии стремятся к неукоснительному исполнению закона, следовательно, к универсальной, фиксированной, независимой от реальных лиц норме.
Явления, отмечающие наступление капитализма, проявляются столь единообразно и синхронно в разных областях человеческого бытия, что существует основание искать для них общую основу (по крайней мере тенденцию) в психике, поведении, отношениях человека.
Из труда Лабрюйера можно составить портрет человека, живущего в семнадцатом столетии. В своем произведении автор дает определение человеческим порокам, вскрывает их первопричины, свойственные тому времени. И цель данной работы – дать общую характеристику нравственной жизни того периода. Поставленная цель предопределила задачи:
- познакомиться с произведением Ж. Лабрюйера;
- выявить характерные черты явлений того времени;
- описать основные нравственные нормы и человеческие пороки, показанные автором на страницах своего произведения.
1. Историческое развитие нравственных норм и морали.
Характеры людей являются, по Лабрюйеру, не самодовлеющими разновидностями человеческой породы, но непосредственными результатами социальной среды, варьирующими в каждом отдельном случае постоянную свою основу. Скупые существовали и в античной Греции и в абсолютистской Франции, но само содержание скупости и ее проявления кардинальным образом меняются под воздействием изменившейся общественной среды. Главная задача писателя заключается поэтому не столько в самом изображении скупости, сколько в исследовании причин, породивших данную ее форму. Поскольку различие характеров есть результат различных реальных условий, постольку писателя интересуют сами эти условия и их психологический эквивалент. Лабрюйер рисует характер на фоне данной среды, или, наоборот, в своем воображении воссоздает для какого-нибудь определенного характера породившую его среду. Так сознание личного достоинства представителя класса феодалов происходило в рамках кодекса дворянской чести. Однако строго охраняя свою честь, феодал попирал достоинство других людей—крепостных, горожан, купцов и т. д. Понятие чести было пропитано сословным духом и нередко носило характер формального требования, к тому же имеющего силу лишь в узком кругу аристократов. Двойственный характер моральных норм феодала выступал самым грубым образом: он мог быть «верен слову» в отношении к сюзерену, но «верность слову» не распространялась на крестьян, горожан, купцов; он мог воспевать «даму сердца» и насиловать крепостных девушек; унижаться перед вельможей и «гнуть в бараний рог» своих подданных. Жестокость, грубое насилие, грабеж, пренебрежение к чужой жизни, тунеядство, насмешливое отношение к уму — все эти моральные качества прекрасно уживаются с представлением о дворянском достоинстве и чести.
Дама, по мнению Лабрюйера, могла быть образцом светского этикета, и она же без стыда раздевалась при слугах, могла проявить самый необузданный гнев; в отношении служанки и т. п.
Вместе с историческим развитием нравственность буржуа постепенно теряет свои отдельные положительные моменты. Ее, по меткому выражению Гегеля, как бы оставляет «дух истории». Социальная практика правящего класса, казалось, подтверждала пессимистические представления о «порочной» природе человека: «меняется все—одежда, язык, манеры, понятия о религии, порою даже вкусы, но человек всегда зол, непоколебим в своих порочных наклонностях и равнодушен к добродетели»[4,225]. Храбрость, верность, честь — эти и другие моральные установления становятся чисто формальными, теряют живую связь с историческим развитием. Феодальная мораль выхолащивается, приобретая характер требования этикета, внешнего «приличия». Хороший тон, мода, манеры формализуют аристократическую нравственность. Честь становится чисто формальным по содержанию моральным принципом. Этот характер аристократического морального кодекса был жестоко высмеян в период назревавших буржуазных революций. Во французской буржуазной революции М. Робеспьер, например, требовал заменить честь — честностью, власть моды—властью разума, приличия—обязанностями, хороший тон — хорошими людьми и т. п.[6,59]. «Лицемерие есть дань, которую порок платит добродетели», — с сарказмом отмечал Лабрюйер наблюдая нравы французской аристократии. Там, где аристократическая мораль сохранилась до наших дней, косный и формальный характер ее норм особенно очевиден[4,231].
Двойственный характер моральных норм буржуа исторически выступал довольно открыто, без прикрас. Это накладывало отпечаток и на те аристократические «добродетели», которыми впоследствии восхищались реакционные романтики, идеализировавшие нравственность. Проницательный Лабрюйер понял это, остроумно сформулировав горький афоризм: «Наши добродетели—это чаще всего искусно переряженные пороки»[4,252]. Особенно лицемерно было поведение духовных феодалов, вынужденных в силу необходимости проповедовать «христианские добродетели». Проповедуя бескорыстие, они отличаются исключительным сребролюбием, восхваляя умеренность и умерщвление плоти, предаются обжорству и стремятся к роскоши; проповедуя воздержание-развратничают; требуя искренности—лгут и обманывают.
Аморализм был распространен не только среди высших прослоек. Процветала грубая жестокость, произвол и презрение к человеческой жизни. Исторические хроники убедительно свидетельствуют о том, что на практике мораль собственного класса играла незначительную роль в поведении аристократической знати.
Глубокая противоречивость социального прогресса придавала развитию нравственности трагическую иронию. Класс феодалов, пытаясь удержать власть, усиливают эксплуатацию крепостного крестьянства, действуют под нажимом самых низких, мерзких страстей. Эти действия даже с точки зрения общепринятой морали той эпохи («отцы—дети») имели безнравственный характер, вели к разгулу жестокости, зверства, издевательств и кровопролитию. Однако это усиление эксплуатации вызывало, в конце концов, сопротивление крестьян. Оно могло идти в двух направлениях: во-первых, за уменьшение или полное уничтожение феодальной эксплуатации и, во-вторых, через увеличение доходности крестьянского хозяйства и сокращение относительного размера той части доходов, которую присваивал феодал. Б. Ф. Поршнев в своем исследовании убедительно показывает, что крестьянство делало немало усилий в этом втором направлении[7,279]. Исторические последствия этих усилий, внешне довольно незаметных и обыденных, имели громадное историческое значение. Они способствовали развитию производительных сил и, в конечном итоге, явились одной из предпосылок возникновения капиталистического способа производства. Так нравственные пороки правящего класса через целую цепь социальных зависимостей выступают как «рычаги» исторического развития.
Нравственный прогресс, имевший место в эпоху феодализма, был исторически ограничен. Печать косности и патриархальности, лежавшая на нравственности этой эпохи, можно было преодолеть лишь выйдя за рамки феодального уклада. Однако антифеодальные революции крепостного крестьянства, выдвигавшие наиболее передовые для своего времени моральные идеалы и нравственные правила, не могли привести к установлению нового строя. Наиболее благородные, далеко идущие моральные цели и идеалы этих революций не могли быть осуществлены в эпоху феодализма. Обычно восстания кончались поражением, топились в крови. Разумеется, основная линия социального прогресса проходила под знаком классовой борьбы угнетенного крестьянства. Сопротивление крепостных, нараставшее по мере развития внутренних противоречий феодального способа производства, заставляло верхи перестраиваться и переходить на более высокую ступень феодальной эксплуатации. Таким образом, крестьянские восстания не были исторически бесплодны, а, наоборот, были мощным стимулом исторического прогресса. Тем не менее их ограниченность и нереальность достижения своих конечных целей, моральных идеалов сказывалась и на той роли, которую они сыграли в нравственном прогрессе человечества. Исчерпав те скудные возможности, которые давал феодализм нравственному прогрессу, дальнейшее поступательное развитие нравственности могло произойти лишь на новой социальной почве, с новыми движущими силами и общественными, противоречиями.
Таким социальным строем, который пришел на смену феодализму, был капитализм. Там, где в силу специфических исторических условий возникновение нового уклада было замедлено, нравственный прогресс, достигнутый в рамках феодального общества, приостанавливается. Начинается топтание на месте. Худшие черты—косность, патриархальность—начинают возобладать над моментами развития и в нравственности народа. Отдельные успехи нравственного развития, подобно хамелеону, меняют свою историческую окраску и роль. Из двигателей социального развития они превращаются в его препятствие. Нравственный прогресс не только замедляется, но и идет вспять, превращается в регресс. Таким образом, каждая новая общественно-экономическая формация, сменявшая старую, была тем новым социальным уровнем, на котором только и было возможно дальнейшее продвижение нравственного прогресса человечества. Причем социальный прогресс разрушает вместе со старыми общественными формами и те стороны прежних нравственных отношений, которые могут восприниматься последующими поколениями как положительные, привлекательные. Однако отдельные «утраты» в нравственном развитии вовсе не отвергают его восходящего, прогрессивного характера. Отдельные, частные потери — неизбежность, присущая всему восходящему духовному развитию. Вот почему и критерий нравственного прогресса не может быть сведен к метафизическому представлению о «сохранении» всего морально положительного, что бытовало в истории. Моральный прогресс— не хранилище, куда каждое поколение людей сдавало свои, благородные для того времени, нормы и принципы, оставляя за порогом свои пороки. Восходящее развитие морали в самой своей сущности — процесс, и может быть понято только как процесс. Попытки сохранить в истории все то нравственно «хорошее», что вырастало в разные эпохи, за счет уничтожения того «дурного», с чем это «хорошее» сталкивалось — не более как ветхая иллюзия моралистов. Противоречивость—внутренняя черта нравственного прогресса, своеобразно проявляющаяся в нормативной, изменчивой противоположности «добра» и «зла».
2. Реалистическое изображение человека.
Самым значительным литературным произведением последней четверти XVII в. является книга Лабрюйера «Характеры и нравы этого века»
Жан де Лабрюйер (1645—1696) происходил из семьи небогатых горожан, может быть и имевшей в прошлом дворянское звание, но окончательно утратившей его ко времени рождения писателя. Иронически возводя свой род к одному из участников крестовых походов, Лабрюйер выказывает полное безразличие к сословным категориям: «Если благородство происхождения—добродетель, то она теряется во всем том, что недобродетельно, а если оно не добродетель, то оно стоит очень мало». Однако Лабрюйеру пришлось всю жизнь испытывать на себе гнет сословных предрассудков.
В 1684 г., по рекомендации Боссюэ, он получил место воспитателя внука знаменитого полководца Конде — человека с огромным честолюбием, беспредельной гордостью и неукротимым нравом. Дворец Конде в Шантильи был своего рода маленьким Версалем. Постоянными посетителями его были виднейшие люди Франции—политики, финансисты, придворные, военные, духовные, писатели, художники, вереницей проходившие перед глазами проницательного Лабрюйера. По выражению Сент-Бева, Лабрюйер занял «угловое место в первой ложе на великом спектакле человеческой жизни, на грандиозной комедии своего времени». Плодом знакомства с этой «комедией» и явилась упомянутая единственная книга Лабрюйера, сразу получившая широкую, хотя и несколько скандальную известность.
--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--