Реферат: Ж. Лабрюйер о характерах людей

В речи о Теофрасте, произнесенной Лабрюйером в 1693 г. при его вступлении в Академию и предпосланной 9-му изданию его книги, он дает апологию этого писателя, видя в его манере индивидуализировать челове­ческие пороки и страсти наиболее адекватную форму изображения дей­ствительности. Однако Лабрюйер реформирует и усложняет эту манеру: «Характеристики Теофраста, — говорит он, — демонстрируя человека ты­сячью его внутренних особенностей, его делами, речами, поведением, по­учают тому, какова его внутренняя сущность; напротив, новые харак­теристики, раскрывая в начале мысли, чувства и поступки людей, вскрывают первопричины их пороков и слабостей, помогают легко предвидеть все то, что они будут способны говорить и делать, научают более не удивляться тысячам дурных и легкомысленных поступков, которыми на­полнена их жизнь».

Характеристики Лабрюйера чрезвычайно конкретны; это именно ха­рактеры и нравы данного века — длинная галерея портретов куртизанок, вельмож, банкиров, ростов пупков, монахов, буржуа, ханжей,, скупцов, сплет­ников, болтунов, льстецов, лицемеров, тщеславных, — словом, самых разнообразных представителей различных слоев общества. «Харак­теры» Лабрюйера вырастают в грандиозный памфлет на всю эпоху. Критика Лабрюйера связана уже не с иде­ологией оппозиционных кругов феодального дворянства, а с настроениями радикальных буржуазно-демократических слоев, начинающих выражать не­довольство широких масс абсолютистским режимом.

Книга Лабрюйера распадается на ряд глав: «Город», «Двор», «Вель­можи», «Государь» и т. д. Ее композиция соответствует внутренней клас­сификации портретов, критерием которой является социальная принадлеж­ность. Глава «О материальных благах» выполняет как бы роль введения и заключает в себе принципиальные установки автора.

Внутреннее состояние человека, его духовный комплекс демонстри­руется Лабрюйером на его внешних свойствах и проявлениях. Телесный облик человека показан как функция его внутреннего мира, а этот по­следний дается как результат внешнего воздействия, как психологический продукт социального бытия. Это — реалистическое изображение человека, как части определенного конкретного общества.

Стремление передать общественное явление во всей его полноте при­водит Лабрюйера к весьма глубокому проникновению в действительность. Его обозрению равно доступны «двор» и «город», столица и деревня, вельможи и буржуа, чиновники и крестьяне. Но из какой бы обществен­ной среды ни избирал Лабрюйер материал для своих суждений, его интере­сует обыденное, типичное, наиболее общее в его наиболее конкретном и индивидуальном многообразии. Если он рисует ханжу, то это настоящий ханжа времен Людовика XIV. Дав порт­рет ханжи, Лабрюйер теоретически обосновывает его реальность в ряде сопутствующих максим, уясняя типичность этого явления, анализируя и расчленяя его путем показа того, как ханжество проявляется у священника, у вельможи, у буржуа, у маркизы. Десяток иллюстраций, каждая из кото­рых — законченный портрет, завершается обобщающей максимой: «Ханжа— это тот, кто при короле-атеисте был бы безбожником»[4,342].

Когда Лабрюйер рисует скупца, он опять-таки дает несколько вариан­тов одного типа: скупца-вельможу, скупца-чиновника, скупца-торговца. «Двор» представлен у него типами льстеца, хвастуна, наглеца, болтуна, франта, высокомерного задиры, чванливого аристократа. Все это — живые люди, превосходный познавательный материал для знакомства с подлинным двором Людовика XIV. «Ничего другого не нужно для успеха при дворе, как истинное и естественное бесстыдство». «Город» представлен у Лаб­рюйера образами «мещанина во дворянстве», денежного туза, угодливого чиновника, жеманной маркизы, шарлатана-врача, пройдохи-торговца. Все эти типы буржуа, Лабрюйером умножаются, дифференцируются и расчленяются на десятки вариантов. Сам король по­является на страницах его книги. И, наконец, как страшный контраст королю и двору, выступает у Лабрюйера крестьянство. Ни одному из французских писателей конца века не удалось нарисовать такой потрясаю­щей картины судьбы французского народа, являющейся одновременно гнев­ной филиппикой против современного социального строя: «Можно видеть иногда неких полудиких существ мужского и женского пола, рассеянных на полях, черных, с мертвенным цветом кожи, обугленных солнцем, согбен­ных над землей, которую они роют и перерывают с непобедимым упрямством; они обладают даром членораздельной речи и, когда выпрямляются, обна­руживают человеческий облик; и, в самом деле, оказывается, что это — люди. На ночь они удаляются в логова, где утоляют свой голод черным хлебом, водой и кореньями; они освобождают других людей от необходимости сеять, пахать и собирать жатву, чтобы жить, и заслуживают поэтому право не остаться совсем без того хлеба, который они посеяли»[4,226].

Эти замечательные строки Лабрюйера о крестьянах цитирует Пуш­кин в своем «Путешествии из Москвы в Петербург». «Фонвизин, —пишет Пушкин, — лет за пятнадцать пред тем путешествовавший по Франции, говорит, что, сто чистой совести, судьба русского крестьянства показалась ему счастливее судьбы французского земледельца. Верю. Вспомним описа­ние Лабрюйера»[5,295].

Отношение Лабрюйера к народу совершенно четко и недвусмысленно: «Судьба работника на виноградниках, солдата и каменотеса не позволяет мне жаловаться на то, что у меня нет благ князей и министров»[4,238]. Это противопоставление народа сильным мира сего вызывает у Лабрюйера стремление определить собственную социальную ориентацию: «Народ не имеет разума, но аристократы не имеют души. Первый имеет добрую сущ­ность и не имеет внешности, у вторых есть только внешность и лоск. Нужно ли выбирать? Я не колеблюсь. Я хочу быть человеком из народа»[4,298].

Констатируя наличие социального зла, выражающегося прежде всего в неравенстве сословий, Лабрюйер старается определить его первопричину. Этой первопричиной оказывается материальный интерес — деньги. Колос­сальная сила денег, превращающая в меновую стоимость семейные, мораль­ные и политические отношения, Лабрюйеру вполне ясна. Люди, влюблен­ные в барыш, «это уже не родители, не друзья, не граждане, не христиане; это, может быть, уже не люди; это—обладатели денег»[4,227].

Лабрюйер дает сложную гамму человеческих судеб, направляемых этой всесильной властью.

«Созий от ливреи мало-помалу, благодаря доходам, перешел к участию в откупах; благодаря взяткам, насилию и злоупотреблению своей вла­стью, он, наконец, поднялся на значительную высоту; благодаря своему положению, он стал аристократом; ему недоставало только быть доброде­тельным; но должность церковного старосты сделала и это последнее чудо»[4,301]. Этот портрет, как и многие другие, подобные ему, заключает в себе уже готовый сюжет реалистического романа. Образ тунеядца, живущего за счет обнищания эксплатируемых им масс, особенно привлекает автора своей одиозностью и вызывает целый ряд портретов.

«Этот столь свежий и цветущий мальчик, от которого веет таким здо­ровьем, состоит сеньором аббатства и десяти других бенефиций; все это вместе приносит ему сто двадцать тысяч ливров дохода, так что он весь завален золотом. А в другом месте живет сто двадцать бедных семейств, которым нечем согреться зимой, у которых нет одежды, чтобы прикрыться, нет часто и хлеба; они в крайней бедности, которой поневоле стыдно. Ка­кое неравномерное распределение!»[4,304]

Творцы денег становятся героями дня, мир превращается в арену, где ради материального благополучия в кровавой схватке возникают человече­ские пороки и гибнут человеческие добродетели. Лабрюйер страстно вос­стает против такого положения дел, обрушивается на него с уничтожающей критикой и пытается найти выход. Но сильный в отрицании, он тотчас же ослабевает, как только ему приходится рисовать положительный идеал. Правильный диагноз не дает ему еще средства для составления прогноза. «Настоящее принадлежит богатым, а будущее добродетельным и одарен­ным»[4,50] — вот, по сути дела, единственная формула писателя, дальше кото­рой ему пойти не удается. Лабрюйер хочет, чтобы миром управлял разум, и набрасывает программу рационально устроенного государства. Вместили­щам государственного разума должен стать добродетельный король, иде­альный правитель, воплощающий идею просвещенной монархии. В главе «О государе» Лабрюйер дает пространный перечень качеств, необходи­мых для руководителя государства. Это отнюдь не портрет Людовика XIV, это образ утопического правителя, сконструированный моралистом. «Мне кажется, — заключает Лабрюйер, — что монарх, который соединил бы в себе эти качества, был бы достоин имени Великого»[4,211]. В этом идеаль­ном портрете Лабрюйер как бы старается дать своему воспитаннику, а может быть и самому Людовику XIV, некий образец, заслуживающий подражания.

В политических вопросах, при всей наивности своих взглядов, Ла­брюйер стоит все же на передовых позициях. Его положительная роль — в том, что он ратовал против произвола и тирании за рациональное, хотя и монархическое государство; в том, что, в пределах возможного, он пока­зывал абсолютизму ту бездну, к которой он пришел; в том, что, гумани­стически стремясь облегчить бедствия своей страны, он дипломатично лаконического портрета и меткой обрисовки человеческой психики.

Основное в «Характерах» — это размышления о духовном складе человека, о «настрое» его ума и сердца. При этом Лабрюйер считает, что характер не строится на какой-либо одной пси­хологической черте (например, скупости или самовлюбленности). Лабрюйера раздражает в маниакальном, однокачественном характере обедненность его содержания, неспособность вобрать в себя всю многогранность человека.

Эти тенденции проявляются в том, что писа­тель часто выводит приобретенные человеком свойства не из его внутреннего мира и даже не из влияния на него других людей, а из воздей­ствия социальной среды в целом. Характер он связывает с образом жизни. Так, манеры и по­ступки человека, получившего видную долж­ность, определяются, в представлении писателя, саном. А человек, от природы веселый и щед­рый, под влиянием обстоятельств становится у Лабрюйера угрюмым, скупым, угодливым, чер­ствым. Входя в противоречие с теоретическими канонами классицизма, Лабрюйер возражает против трактовки человеческого характера как чего-то неизменного. Он уверен, что люди на протяжении своей жизни становятся непохо­жими на самих себя. Некогда благочестивые, умные и образованные с годами перестают быть таковыми, и, напротив, те, кто начинал с пого­ни за наслаждениями, обретают мудрость и умеренность. Вследствие признания принципа развития характера, его изменяемости особую роль у Лабрюйера играют качества «приобре­тенные». Возрастает их значимость по сравне­нию с врожденными чертами.

Лабрюйер не имеет дело с человеком вооб­ще. В первую очередь он уделяет огромное внимание принадлежности человека к определенному социальному слою. В связи с этим очень существенна для него тема богатства и бедности, имущественных контрас­тов, теснейшим образом соприкасающаяся с те­мой сословной иерархии и юридического нера­венства.

Важнейшим для Лабрюйера является вопрос о различиях, существующих в феодальном об­ществе между привилегированными сословия­ми и огромной массой людей, лишенных приви­легий: между дворянами, вельможами, минист­рами, чиновниками, с одной стороны, и людьми низкого звания, с другой. Лабрюйер рассказы­вает о крестьянах, которые «избавляют других от необходимости пахать, сеять, снимать уро­жай и этим самым вполне заслуживают право не остаться без хлеба» и которые все же обре­чены на нищету, тяжкий труд и полуголодное существование, низведены до положения «ди­ких животных», живущих в «логове». Он гово­рит и о вельможах, утопающих в роскоши, про­водящих дни и ночи в предосудительных заба­вах, никому не желающих добра, таящих под личиной учтивости развращенность и злобу.

Сословное неравенство в феодальном общест­ве закрепляется для Лабрюйера неравенством имущественным, связанным с возрастанием в обществе роли буржуазии и значения денег. Бо­гатство же, в свою очередь, поддерживает со­словные привилегии и типичную для феодаль­ного общества иерархию верхов и низов.

Мысль о бедных людях сопровождает автора «Характеров» постоянно, о чем бы он ни размы­шлял. Он сообщает о семьях бедняков, которым «нечем обогреться» зимой, нечем «прикрыть на готу» и порой даже нечего есть, нищета кото­рых ужасна и постыдна. При мысли о них у Лабрюйера «сжимается сердце». Нищие и обез­доленные присутствуют в «Характерах» рядом с людьми «цветущими и пышущими здоровьем», людьми, «которые утопают в излишествах, ку­паются в золоте, столько проедают за один при­сест, сколько нужно для прокормления сотни семейств». Все способы обогащения представ­ляются Лабрюйеру «некрасивыми», связанными с казнокрадством, мошенничеством, разорени­ем других. Люди, поглощенные корыстью и наживой, «пожалуй, даже не люди», убежден ав­тор «Характеров».

Отрицание Лабрюйером богатства и знатно­сти, включение в изображаемый мир образов вельможи и простолюдина, богача и бедняка со­общают дополнительный смысл его идеальному образу мудреца, столь типичному для классици­стического мировосприятия. Не случайны заме­чания Лабрюйера о том, что при дворе не нуж­ны ум и способности, так как их заменяют уч­тивость, умение поддерживать разговор и т. п., что глупец, стяжавший богатство,—вовсе не редкость и что «недоумки» добиваются богат­ства отнюдь не «трудом или предприимчиво­стью». Замечание относительно труда, который вовсе не нужен при наличии знатности и без ко­торого можно обойтись при накоплении богат­ства, заслуживает особого внимания. Мудрец для Лабрюйера не только тот, кто умен, но и тот, кто трудится. Трудолюбие — неотъемлемое качество мудреца. Оно сближает его с «челове­ком из народа», с крестьянином, ибо главное содержание жизни последнего — труд.

Мысль о недостаточности для «мудреца» его интеллектуальных преимуществ подкреплена рассуждением о «сановниках» и «умных лю­дях». Различая тех, у кого «нет ничего, кроме сана», и тех, у кого «нет ничего, кроме ума», Лабрюйер противопоставляет тем и другим «до­бродетельного человека». Во второй главе «Ха­рактеров» писатель рассуждает о «героях», ко­торые попадаются и среди судейских, и среди ученых, и среди придворных. Но ни герой, ни великий человек не стоят, по мысли Лабрюйера, одного «истинно нравственного человека». Нравственность как этическое достоинство ста­новится в «Характерах» главным мерилом по­ведения. Благородным представляется только то, что «бескорыстно», что чуждо всему эгоистическому, истинным великодушием почитается то, которое непринужденно, мягко и сердечно, просто и доступно, «движимо добротой».

Участь человека представляется Лабрюй­еру столь безотрадной, что знакомство с ней, по его мнению, может лишь отбить охоту к жизни. Писатель недооценивает и могущество разума, не верит в его способность управлять поведе­нием человека. В юности, утверждает Лабрюй­ер, человек живет инстинктами; в зрелом воз­расте разум развивается, но его усилия как бы сводятся на нет страстями, врожденными поро­ками; в старости разум входит в полную силу, но он уже охлажден годами неудач и горестей, подточен дряхлением тела.

Пессимизм Лабрюйера связан и с овладеваю­щим им временами убеждением в неспособно­сти мира развиваться, совершенствоваться. Ме­няются, полагает порой писатель, лишь одежда, язык, манеры, вкусы, а человек же остается зол и непоколебим в своих порочных наклонно­стях. Автор «Характеров» считает, однако, что не следует «возмущаться» тем, что люди черст­вы, неблагодарны, несправедливы, надменны,— «такова их природа». А раз так, то и борьба с пороками бессмысленна. Примирение с дейст­вительностью приобретает в «Характерах» окраску традиционализма. Лабрюйер осуждает ремесло шулера как занятие грязное, основан­ное на обмане. Но косвенным и частичным оправданием для него служит то, что оно су­ществует издавна, им занимаются «во все вре­мена». Почти так же обстоит дело с всесилием денег в современном обществе. Лабрюйер объ­являет это всесилие абсолютным, не обуслов­ленным конкретными обстоятельствами, ссыла­ясь на богачей, властвовавших над людьми еще в античном мире.

Черты традиционализма в «Характерах» тес­но связаны с призывами Лабрюйера «излечить­ся от ненависти и зависти». Человек должен отказаться от преклонения перед высшими ран­гами, от пресмыкательства и приниженности. Но призывы к чувству собственного достоинст­ва, к гордости перемежаются с высказываниями о бесцельности борьбы за изменение мира, за изменение сложившейся сословной иерархии. Следует довольствоваться малым, утверждает автор «Характеров».

Особый смысловой оттенок приобретает в связи с этим и образ носителя мудрости у Лаб­рюйера. Мудрость должна примирять с успеха­ми «злых», с предпочтением, которое отдается недостойным. Мудрость Мудреца — в сохране­нии нейтралитета. Он должен ограничить себя ролью зрителя. Он обречен на пассивность.

Лабрюйер — непосредственный предшествен­ник просветителей XVIII в., писатель, прокла­дывавший им путь, и мыслитель, острые проти­воречия в сознании которого глубоко уходят сво­ими корнями в почву французской действитель­ности конца XVII столетия — периода, преис­полненного сложных и мучительных противоре­чий, своеобразной переходной полосы от одной эпохи к другой.

Заключение

Человеческая природа со времени Лабрюйера не из­менилась. И хотя двор не именуется больше двором и главой государства является уже не король, а человек, облеченный властью, окружающие его льстецы и дове­ренные лица сохраняют все те же черты характера. И по-прежнему справедлива мысль, что настроение лю­дей, их восхищение и вдохновение вызываются успехом и что «нужно немногое для того, чтобы удачное злодея­ние восхвалялось как подлинная добродетель». «Не ждите искренности, откровен­ности, справедливости, помощи, услуг, благожелательно­сти, великодушия и постоянства от человека, который не­давно явился ко двору с тайным намерением возвы­ситься.» Он уже перестал называть вещи своими именами, для него нет больше плутов, мошенников, глупцов и наха­лов — он боится, как бы человек, о котором он невольно выскажет свое истинное мнение, не помешал ему выдви­нуться... он не только чужд искренности, но и не те?