Сочинение: Москва в русской литературе
стороне поверженных, кто бы они ни были: «Прав, раз упал...»
|
В ряд Спят...[27] |
Но и такой город по-прежнему и неизменно любим, хотя и
ненавидим в то же время; и тем больше любим, что
предстоит разлука, и ненавидим за то, что в нем — «па
кровушке па свежей — пляс да яства»:
Первородство — на сиротство! Не спокаюсь. Велико твое дородство: Отрекаюсь. Тем как вдаль гляжу на ближних — Отрекаюсь. Тем как твой топчу булыжник — Отрекаюсь...[28] |
В мае 1922 года Цветаева уехала; Москва осталась «за
шпалами», далекая, невозможная, сновиденная . Уже пять
месяцев Цветаева на чужбине; после семи недель в
Берлине, с августа 1922 года, она с семьей живет в Чехии;
уже много написано — творческая энергия не иссякает в
ней. И — внезапным приступом ностальгии — вырывается стихотворение «В сиром воздухе загробном...», которое Цветаева не включила в свою книгу стихов, и оно осталось в ее тетради:
...Точно жизнь мою угнали По стальной версте — В сиром мороке — две дали... (Поклонись Москве!) [29] |
Эти «поклоны» Москве были постоянны — теперь уже
главным образом в прозе: «Герои труда», «Мать и музыка»,
очерки об отце и его музее, «Дом у Старого Пимена»,
«Повесть о Сонечке», «Мой Пушкин» — всего не счесть.
В июне 1939 года Марина Цветаева вернулась ив Франции, где жила с ноября 1925 года, в Москву. И здесь
началась самая драматическая, хотя и короткая, часть «романа» поэта с городом. . Драматизм с самого начала заключался в том, что в Москве для Цветаевой но оказалось моста. Столица се отвергала, не впускала. «И кто она такая, чтобы передо мной гордиться?» — с грустным юмором
обмолвилась Марина Ивановна в одном письмо. Так Цветаева встретилась со своей третьей Москвой — с
негостеприимной хозяйкой, выгонявшей из дома на улицу, из тепла и света — в темень и холод. Москва, сегодня не
принимавшая поэта, словно бы мстила за то, что Цветаева некогда покинула ее. Впрочем, по сути оно и было так... Но, поскольку Марина Ивановна, при своем внутреннем одиночестве, стремилась к общению, то знакомые, преимущественно литературные (ведь приходилось зарабатывать на жизнь переводами), у нее были. С теми из
них, кто не шарахался от нее как от жены и матери репрессированных, можно было побродить — по
Замоскворечью, Воробьевым горам, даже съездить за город. И конечно, она читала свои стихи, переписывала их и дарила. (Был и такой лик Москвы!)
По-видимому, Марина Ивановна в разговорах затрагивала свою больную тему: бездомность в родном городе, свое право на Москву. И быть может, задетая письмом либо бестактно оброненными словами одной знакомой, она записала в тетрадь ответ ей. Этот документ и ныне — обвинение человеческому равнодушию, так часто
скатывающемуся к непорядочности. Вот отрывок: «Стихи о Москве» — «Москва, какой огромный странноприимный дом»... «У меня в Москве — купола горят»... «Купола — вокруг, облака — вокруг»... «Семь холмов — как семь колоколов»... — много еще! — не помню, и помнить — не мне . Но даже — не напиши я Стихи о Москве — я имею на нее право в порядке русского поэта, в ней жившего и работавшего, книги которого в ее лучшей библиотеке…
Заключение
Москва- живой организм, она разная в разное время, её части – улицы, дома – не похожи одна на другую, многие
поэты и прозаики разных веков, разных направлений, пристрастий, общественных слоёв писали о Москве.
Москва не только город, столица. Это ещё и золотые купола церквей, тихие безлюдные улочки и огромные
шумные проспекты, небольшие ручейки и огромная Москва – река, коренные москвичи и бесчисленные туристы, ветхие