Сочинение: Платонов о войне
Народ в целом, считал Платонов, также не однажды подстерегает участь рабства или опасность стать исключительным достоянием книжной истории - строительство социальной истины народом не может питаться ни бесхребетным, парализующим общество добром, ни жестокой волей, вытравляющей из общества душу; народ должен созидать себя по исторической необходимости, складывающейся из его жизни в человечестве. Кирей («Сампо»), возвратившись в деревню Добрая Пожва, не застал в ней ни одного жителя, его встретили «одно водяное колесо… и мертвое железное тело электрической машины», и тогда он подумал, что одного добра мало для жизни: «добрая жизнь податлива на смерть, как видно стало на войне», и решил «сработать своими руками самое важное и неизвестное: добрую силу, размалывающую сразу в прах всякое зло».
Рассказы А. Платонова не дают представления о событийной хронике войны, но по ним можно судить наверное о том, что происходило «внутри» врага и «внутри» советского народа; почему один солдат сражался после ожесточеннейших боев под Москвой с постоянно обновляющейся духовной свежестью, а другой, поработив пол-Европы и легко дойдя до столицы чужой страны, повел войну «с прогрессирующим истощением физических и моральных сил».
Война, как сшибка огня и металла, мало интересовала А. Платонова. Его увлекали не столько оперативные дела армии и фронта, сколько люди. Он впитывал все, что видел и слышал, глазами художника. Война для А. Платонова, даже с ее профессиональной стороны, связанной с планированием операций, использованием техники - свободная реализация народного таланта, все та же крестьянская и рабочая умелость делать все своими руками. «Во всякой работе для солдата есть воспоминание о мирной жизни, и поэтому он трудится со старанием и чувством любви, словно пишет домой письмо» («На Горынь-реке»).
Гитлеровского воина А. Платонов знал не понаслышке – писатель участвовал в наступательных боях наших войск, попадал под бомбежки, присутствовал на допросах перебежчиков, пленных солдат и офицеров, постоянно интересовался народным мнением о завоевателе. Мать («Пустодушие») на вопрос малолетнего сына: «…А какие фашисты?»- отвечает: «Немцы… они пустодушные… Они за свои грехи чужую кровь проливают, оттого и пустодушные». – «А мы какие?» – узнавал ребенок. «А мы – нет. Мы сами свою кровь проливаем и сами свое горе терпим. Мы, когда грешны, свой грех на другого не валим».
Что стоит за поступками врага? - значение этих «данных» писатель ценил наравне с донесениями разведки о тактических и оперативных намерениях противника. Он живо интересовался семейной перепиской немцев, если таковая попадала в наши руки, в письмах ему открывались и «самочувствие» немецкого фронта и тыла, и житейские планы и желания немецких матерей, жен, детей на «после окончания войны», и другие обыкновенные мелочи, которыми так богато мирное время. Но самое важное, конечно, - как сами немцы понимают собственное положение и главным образом - мирные, тыловые, особенно после ощутимых ударов по захватчику на Восточном фронте зимой 1944 года. Гитлеровский солдат еще пытается сохранять внешнюю «форму», он еще сильный, как говорят советские бойцы в рассказе «Три солдата», но уже не в состоянии держать фронта.
« - Веры у них не стало. А без веры солдат как былинка, - он умереть еще может, а одолеть ему неприятеля уже трудно бывает... А что смерть без дела?
- Была же у них вера...
- Была, конечно. А теперь об нас истерлась... Теперь томиться немцы стали».
Анализируя подлинные письма из Германии («Внутри немца»), адресованные гитлеровским солдатам на Восточный фронт и полные недоуменных вопросов: почему фронт сломлен, отчего все лучшее от нас уходит, А. Платонов не без основания замечает, что в самих вопросах, поставленных таким образом, содержится и ответ на них, что эти вопросы свидетельствуют уже о психологической глубине заблуждения мирного немца, у которого настоящая историческая вера и реальное понимание социальной истины методически вытравлены и подменены привычкой жить отвлеченной жизнью. «Это имеет для немцев огромные, трагические последствия», - пишет А. Платонов. Без правильно понятого будущего «не только нельзя спастись, но даже невозможно перед смертью придумать в утешение какой-либо «сон золотой», последний эффектный обман уцелевших еще остатков народа».
В исследование психологии фашизма, а ею писатель занимается прямо или косвенно во всех военных произведениях, А. Платонов вложил многое из своего духовного опыта.
Творческий путь художника в своей психологической основе, в вопросах, которыми он всю жизнь занимался, в характерах, к которым он тяготел, в столкновениях и коллизиях, которые его привлекали, как бы заново был повторен в прозе военных лет во всей своей протяженности.
В рассказе «Пустодушие» прозаик называет «чистый разум» и его «критику» интеллектуальным идиотизмом, в публицистической статье-обзоре «Среди немца» он сравнивает гитлеровскую властвующую клику со средневековыми алхимиками, пытавшимися добыть золото и эликсир жизни из дешевых подручных средств или освободить солнце из огурца. В идее «фюрера» о подчинении западной культуры организующей воле техники А. Платонов видит верх безумия и самоуничтожения – это все равно, отвечает он, что палить из винтовки, стреляющей себе в затвор.
« Ясно… - говорит А. Платонов, тут мы имеем дело с новым средством обмана своего народа (мы, дескать, скоро откуем такой меч, которым нам удастся все же обезглавить мир и завоевать его, - потерпите только, немцы, еще немного), но, кроме того», это само по себе «является доказательством идиотизма фашистских идеологических деятелей и выражением их презрения к немцам, как народу дураков». Наука и техника, по А. Платонову, могут свершить «чудо», но только в сотрудничестве со всем прогрессивным миром, а не вопреки ему, не в одиночестве и не «впереди прогресса».
Фашизм, по А. Платонову, обречен с самого начала именно потому, что пренебрег мудростью истории, которая начала уничтожать его с тыла, и, уже смертельно раненный, он начал кое о чем догадываться: все лучшее от немцев уходит.
Проза А. Платонова затрагивала самые сокровенные чувства и мысли человека на войне, те, до которых человек неминуемо доходит самостоятельно в грозных обстоятельствах и которые служат ему одновременно и утешением в судьбе, и надеждой, и правом поступать именно так, а не иначе.
А. Платонов действительно странен, фантастичен, как угодно можно сказать, но он жертвует реальным ради безукоризненно точной правды нравственной и психологической.
В самом деле, в рассказе «Неодушевленный враг» советский солдат и гитлеровец оказывается рядом, засыпанные толстым слоем земли. Безоружные противники обживаются там, словно в землянке, мало того: еще и ведут длинный разговор на русском языке. Рудольф Вальц, в частности, владеет не просто русским литературным языком, но говорит на особом платоновском наречии. Для писателя в данном случае не существует ни языковой преграды, ни вопроса о том, каким образом можно под неслежалой, сыпучей землей сделать изнутри нечто вроде микропространства, чтобы видеть всего немца и оценить его физические возможности, вдобавок ко всему, не напрягаясь, говорить там, где открывать рот уже проблематично. Но то, что знает каждый, - не дело искусства. А. Платонову важно показать - без оружия и элементарного применения физической силы – нравственный поединок двух миров. И эта словесная схватка телесно тщедушного и изнуренного бойца с упитанным фашистом совершенно уничтожает, деморализует последнего. Исход борьбы (рассказ ведется от первого лица) выявлен чисто по-платоновски: «Немец вдруг обнял меня и попросил, чтоб я умер».
В военной прозе А. Платонова изменилось качество добра, не в том, конечно, примитивном смысле, что добро должно быть «с кулаками», а в новом, более точном понимании писателем «элементов» терпения и страдания как огромной внутренней силы и нравственного достоинства человека. А. Платонов очень близко подошел к психологической сердцевине подвижничества, подвига, бесстрашно сняв с этих явлений покров ложно - героического пустословия.
![]() |
? ???? ????? ?? ???????? ????? ????????? ? ????????? ? ?????? ? ? ????? ??????????????? ? ???????? ????, ? ?????????????? ?????? ??????.
А. Плато